Мир как воля и представление

Величавый и цветистый зачин главной книги Шопенгауэра гласит.

«Мир есть мое представление» - вот истина, которая имеет силу для каждого живого и познающего существа, хотя только человек может возводить ее до рефлективно-абстрактного сознания; и если он действительно это делает, то у него зарождается философский взгляд на вещи. Для него становится тогда ясным и несомненным, что он не знает ни солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце, руку, которая осязает землю; что окружающий его мир существует лишь как представление, то есть исключительно по отношению к другому, к представляющему, каковым является сам человек.

Словно предчувствуя, что его тезис окажется чересчур радикальным, чтобы быть принятым всерьез, Шопенгауэр настаивает на том, что его предположение — это априорная истина, истина, раскрывающая общий характер всего действительного и возможного опыта. Он подчеркивает ее несомненность, когда пишет, что «нет истины более несомненной, более независимой от всех других, менее нуждающейся в доказательстве, чем та, что все существующее для познания, то есть весь этот мир, является только объектом по отношению к субъекту, созерцанием для созерцающего, короче говоря, представлением»

(перевод Ю.И. Айхенвальда).

При чтении этой книги становится очевидным, что Шопенгауэр предполагает, что его тезис будет воспринят буквально и со всей серьезностью. Этот мир есть мое представление, провозглашает он в самом же начале, но сия истина не должна приниматься за выражение солипсизма (убеждения, будто не существует ничего, кроме как в качестве содержания субъективного мышления). Тезис Шопенгауэра нельзя понимать и так, будто он имеет в виду, что поскольку мой мир — это мое представление, твой мир — это твоя идея и так далее, то реальность существует только в сознании. Ибо выясняется, что Шопенгауэр рассматривает «представление», опыт (образ, восприятие, понятие, чувство), наличествующий в сознании, как феноменальный, или субъективный, аспект основополагающей и универсальной воли, всепроницающей, стихийной силы, составляющей самую сердцевину бытия.

Шопенгауэр задается вопросом, является ли мир, который мы знаем как наше представление, только представлением — то есть состоит ли реальность исключительно из представлений (нашего опыта). Он доказывает, что мы сознаем, что наши тела суть объективации наших воль: с помощью наших тел мы делаем то, что подсказывает нам воля. Познавая деятельность своего тела, мы непосредственно познаем свою волю. Это познание не основывается ни на одном из четырех видов истины, перечисленных в его ранней работе «О четверояком корне...», именно «логической, эмпирической, трансцендентальной и металогической» истинах. Истину, гласящую, что «тело есть объективность воли», Шопенгауэр называет «философской» истиной. Положение, по которому реальность — это воля и представление о ней, ее объективация, является расширением непосредственно известной философской истины, что наши тела — это объективация воли.

Идеи, или представления, нашего опыта суть продукты формирующего их интеллекта, доказывает Шопенгауэр. Пребывая под глубоким и почти безраздельным влиянием Канта (хотя он признает, что на него повлияли также Декарт и Беркли), Шопенгауэр не просто подчеркивает определяющее влияние интуиции и сил интеллекта, но так незамедлительно задает новый вопрос: «Является ли то, что я знаю только как представление, точно таким же, как мое собственное тело, известное мне двояким образом: во-первых, как представление, во-вторых, как воля!» Затем он указывает, что ответ на второй вопрос утвердителен и послужит предметом второй книги.

Итак, тело — это идея, представление. Пространство, время и причинность суть формы объектов, являющиеся функциями или модусами восприятия познающего субъекта. Однако познающий субъект познает себя также как волю, как порыв к построению объектов и к самой жизни. Испытываешь острое желание понять, что подразумевает Шопенгауэр под «волей», ведь если реальность имеет два аспекта — волю как «вещь в себе» и мир как представление познающего субъекта, то было бы совсем нелишне узнать, что есть мир помимо всякого опыта, а значит, если Шопенгауэр прав, что есть сама воля.

К сожалению, Шопенгауэр, как и Кант (у которого он почерпнул эту идею), утверждает, что мир познаваем только как представление: без сознания и познающего субъекта не было бы мира. Но воля не является частью мира, который мы знаем; воля не является объектом субъекта и для субъекта. Воля — это «вещь в себе», а стало быть, по определению не познаваема как объект.

И все же Шопенгауэр уверен в том, что его слова что-то значат, когда он пишет о воле как о непознаваемой и основной стороне реальности. Он также допускает, что мы можем сознавать себя как волю. Итак, можно ли отыскать у Шопенгауэра связь между личной волей, сознаваемой каждым из нас, и космической Волей — основной силой реальности?

Во-первых, каким образом мы приходим к осознанию себя как «волящих»? Шопенгауэр отвечает — и его поддержало бы большинство философов нового времени, — что мы сознаем свою волю, поскольку мы действуем. Я знаю, что я пожелал выключить свет, ибо нахожу, что я его выключил. Следовательно, «волить» — значит действовать так, а не иначе, когда возможно действовать иначе. Дело не в том, что, указывая на действие, мы добываем сведения о том, как работает воля; дело в том, что разговоры о «воле» есть не что иное, как разговоры о том, каким образом мы поддерживаем стремления поступать таким, а не иным, пусть и возможным, образом.

Но что же космическая воля, воля как «вещь в себе»? Если мы отождествляем волю с побуждениями к действию, которые мы обнаруживаем в себе самих, то мы склоняемся к переходу от конкретного к общему; мы склоняемся к тому, чтобы приписать космической воле, какова бы она ни была, происхождение в страсти и заинтересованности, которые мы находим в себе. В этом пункте тезис (или предположение) Шопенгауэра о том, что «мир в себе» есть воля, приобретает антропоморфическую окраску: мы рассматриваем фундаментальную реальность как некий неудержимый порыв, стремление быть такой, а не иной, космическую заинтересованность.

Однако в сочинениях Шопенгауэра ничто не подтверждает такую интерпретацию. Напротив, сам автор постоянно выступает с предостережением, которое фактически констатирует, что существует нечто (мы не знаем, что именно), манифестирующееся в индивидуальных волях и мирах. Шопенгауэр предпочитает называть непознаваемую силу, или потенцию, присутствующую в реальности, термином, соотнесенным с волей (но не тождественным ей), которую мы осознаем в действиях нашего тела, а именно — «волей».

Если принять во внимание эту широкую интерпретацию, «метафизика» Шопенгауэра превращается в разновидность поэзии — в самобытное и просветляющее описание, включающее отход от традиционного словоупотребления. Начинаешь подозревать, что шопенгауэровская «воля» — это нечто схожее с «энергией» современного физика. В своей превосходной книге «Философия Шопенгауэра» Брайан Мэйджи пишет: «Шопенгауэр говорит, что... энергия как таковая есть последняя реальность в мире явлений». И он обращает внимание на высказывания Вернера Гейзенберга в «Физике и философии»: «В действительности энергия — это субстанция, из которой состоят все элементарные частицы, все атомы, а стало быть, и все вещи; энергия — это то, что движет». И опять: «Поскольку, согласно теории относительности, масса и энергия являются по сути тождественными понятиями, мы вправе сказать, что все элементарные частицы состоят из энергии. Это может быть истолковано и как дефиниция энергии в качестве первичной мировой субстанции».

Если мы истолкуем «волю» как «энергию», драматизм и загадочность шопенгауэровской философии в значительной мере будут утрачены, однако она приобретет большее правдоподобие. Если мы мыслим мир как непостижимо сложное чередование всплесков энергии — первичной силы, способности производить различия (чтобы наглядно представить себе этот процесс, необходимо использовать понятие времени), — тогда нет ничего нелепого в том, что некая часть этой силы известна нам как «воля» и что, побуждаясь к действию, мы осуществляем тем самым поворот, предпринятый первичной силой.

Становится очевидным, что было бы ошибкой мыслить Шопенгауэровскую реальность, «мир в себе», то, что он называет волей, как сознательное и целенаправленное стремление. Шопенгауэр то и дело называет волю «слепым порывом», лишенным сознания. Однако воля, проявляющаяся как индивидуальная воля личности, может быть охарактеризована как «воля-к-жизни» Воля-к-жизни включает в себя осознанные стремления и целеполагание, она закаляется в соперничестве, борьбе и бесплодных усилиях утолить тщетные желания. Следовательно, заключает Шопенгауэр, мир в основе своей порочен, он — проявление бесцельного стремления, которое в лучшем случае наскучивает, в худшем — причиняет неисцелимые муки. И единственный способ освободиться от такого мира — это отречься от объективированной в нем воли. «Ничтожество и пустота, — пишет Шопенгауэр, — предпочтительнее беспросветного страдания и бесконечных мучений, составляющих сущность явленной воли - этого мира...»

Но как можно отречься от фундаментальной реальности, воли? Шопенгауэр предполагает, что к отречению можно прийти через сосредоточенное познание того, что все есть воля и что манифестация воли в явлениях, которой имманентно страдание, неприемлема для разумной личности. Шопенгауэр обращает наше внимание на мудрецов и святых, которым удалось отречься от воли. Он не призывает к побегу в буддистскую нирвану, что было бы неким положительным итогом отречения от воли. Он настаивает на том, что ничего не иметь, не становиться ничем через отрицание воли, значит достичь «океанической кротости духа... глубокого покоя... несокрушимой уверенности и безмятежности...». Он признает, что, отринув волю, мы остаемся ни с чем, но доказывает, что для решившихся на такой отказ, мир, который есть не что иное, как объективация воли, ничего не стоит. Соответственно, предполагает он, ничто не утрачивается и ничто (а это лучше, чем что-то) не приобретается.