Марк Аврелий -Размышления-

знания, практикуемого веками с целью сохранения и передачи человече­ ских ценностей. Как видим, Толстой отрицает культуру лишь до тех пор, пока не создает ее сам.

Внимание Толстого к книге Марка Аврелия было пристальным на протяжении трех последних десятилетий его жизни, а поскольку воздей­ ствие Толстого на русскую культуру этих десятилетий было велико, есте­ ственно, что здесь перед нами существенный — то положительным, то отрицательным образом — момент рецепции Марка Аврелия в России. Уже в 1884 г. Толстой решает: «Надо составить себе Круг чтения: Эпик­ тет, Марк Аврелий, Лаоцы, Будда, Паскаль, евангелие. Это и для всех бы нужно». 170 К исполнению этой задачи Толстой приступил в 1903 г., когда и появились «Мысли мудрых людей на каждый день». 171 Число выписок из Марка Аврелия в этом сборнике очень велико; источником, несмотря на появление к этому времени нового перевода (о Платоне Краснове см. ниже), остается Урусов; что касается возможной редакционной работы Толстого, начиная с подготовки первого издания и затем при публика­ ции выдержек, то этот вопрос нуждается в специальном исследовании. В «Круге чтения», вышедшем в 1906 г., число цитат из Марка Аврелия заметно уменьшается за счет расширения круга цитируемых авторов (отметим включение Сенеки, Цицерона и Плутарха); зато, кажется, уси­ ливается редакторская работа Толстого. Разумеется, было бы интересно выяснить характер и направление отбора и переработок.

Усиленное чтение Марка Аврелия повлияло и на высказывания Тол­ стого тех лет. В 80-е годы мотивы и интонации Марка Аврелия нельзя не заметить в толстовских письмах. Больному Л. Д. Урусову Толстой пи­ сал: «...умрете физической смертью нынче или через 20 лет — это, как было вне знания и власти людей, так и осталось для Вашего тела также, как и для всех тел, какие только есть на свете». 172 Здесь использованы соображения о безразличности срока человеческой жизни; упоминание о «всех телах» может перекликаться со стоическим учением. Надеясь ободрить другого корреспондента, Толстой рассказывает, как он наблю­ дал в Туле войска, лавки, полицию, и заключает: «Что это все такое? Не что иное, как кипение или закисание, движение, перемещение частиц, страдания, наслаждения, убегание, от одних и погоня за другими...

И нет той судороги во всей этой кишащей жизни, которая бы не имела смысла и не вела бы к тому, во имя чего мне хочется осуждать эту кашу». 173 Тут все, кроме главной мысли, идет от Марка Аврелия. Очень любопытную амальгаму стоических и христианских идей можно обнару­ жить, например, в «Изречениях, записанных на граммофонные пла­ стинки»: 174 «Не беспокойся о завтрашнем, потому что нет завтра. Есть только нынче; живи для него, и если твое нынче хорошо, то оно добро

170Там же, с. 68 (Дневник, 15 марта 1884 г.).

171Изд. «Посредник». М., 1903, Толстой, ПСС, т. 40.

172Толстой Л. Н. ПСС, т. 63, письмо № 294 (с, 203).

173Толстой Л. Н. ПСС, т. 64, с. 330 (Дунаеву, 1884).

174Толстой Л. Н. ПСС, т. 40, с. 396 сл.

152 Α. К. Гаврилов

всегда». Примеры легко умножить, но важнее было бы систематическое обследование всего материала.

Как известно, редакторская деятельность Толстого была в эти годы чрезвычайно обширной: для нашей темы интересна работа Толстого над книжкой «Два победителя. Царь Македонский Александр и римский им­ ператор Марк Аврелий. Из древней истории» СПб., 1890. Издание это было задумано Чертковым, а работа начата А. М. Калмыковой и закон­ чена П. В. Засодимским. Затем Чертков обработал рукопись не только учитывая наперед толстовские требования к стилю, но и получив от него советы. 175 Стоит иметь в виду, что Толстой обычно сильно преуменьшает перед своими сотрудниками объем и ценность своей правки. Между тем побывавший в его руках текст получает определенно толстовское зву­ чание. Так, в предисловии к выдержкам из Марка Аврелия в «Двух по­ бедителях» царственный мудрец противопоставлен Александру Македон­ скому, а в заключение говорится: «В жизни Аврелия было столько хорошего, а в мыслях его — столько мудрого, что мы займемся ими и оста­ вим в стороне его ошибки: они касаются его, а — не нас. Мыслями же его мы можем воспользоваться: в них мы найдем много такого, что по­ может нам самим жить лучше». 176

10

Чем именно Марк Аврелий так близок Льву Толстому и его едино­ мышленникам? Точек соприкосновения было множество. Начать хотя бы с определяющего принципа упорной работы над собой и внимания к внутреннему человеку, которому чувство дарует некий императив чи­ стоты, а дисциплинированная мысль — соответствующую этическую си­ стему. Доброе расположение к людям и деятельная помощь им состав­ ляют существенное требование стоической доктрины — Толстой требо­ вал того же. Критику церковности и догматики, желающему преодолеть, а не отбросить опыт Просвещения, стоицизм должен был нравиться своим менее выраженным догматизмом. Общим для древней школы и течения, народившегося у нас, было также признание природы и есте­ ственности как спасительного и верного мерила. В обеих системах на­ лицо мысль, что счастье не столько даже право, сколько долг человека; обе культивируют всестороннее внимание к смерти в расчете извлечь

Нельзя не видеть и то, что в обоих случаях неожиданнейшим образом соединяются кротость и горделивость; и если стоики изобретают технику

школы могли из рода в род развивать каждая свое направление. Марк Аврелий ищет «умеренности», «среднего», или «срединного решения», а у Толстого всегда «либо-либо». Оба осуждают те же человеческие по­ роки, однако Марк Аврелий не берется искоренять их, зная, что это не­ возможно для человечества в целом; его задача — на себе убедиться, что некоторые натуры способны не подпасть слишком под власть побужде­ ний низкого рода, уметь управлять ими до известной степени; еще более придирчивый, Толстой верит тем не менее в появление нового человека.

У Марка Аврелия, как и у Толстого, одним из девизов является про­ стота в соответствии с «природой», однако άπλότης, в отличие от «опро­

щения», отнюдь не означает отказа от достижений цивилизации (именно поэтому мы предпочитаем άπλότης переводить как «цельный», а не «про­ стой»).

Разумеется, есть такие различия, которые говорят в пользу Толстого. Ему, например, гораздо труднее было творить добро и помощь «в боль­ шом стиле», а он немало сделал для людей даже и помимо своих литера­ турных творений. Для этого Толстому приходилось не только неустанно действовать, но и жертвовать многим. Марк Аврелий не может, как мы догадываемся, до конца победить в себе мечту о литературном досуге и литературной славе, а Толстой с гениальной легкостью пренебрегает ми­ ровым признанием своего прежнего творчества. Иногда кажется, что они согласились бы поменяться местами: Толстой благодетельствовал бы мил­ лионам подданных, а Марк Аврелий взялся бы на досуге за историю римлян в мире и на войне («Размышления», 3, 14).

Мы так подробно остановились на этой ступени рецепции Марка Ав­ релия в России потому, что выяснение причин обращения Толстого

кМарку Аврелию позволяет, нам кажется, не только пояснить содержа­ ние многих воззрений Марка Аврелия, но иногда и выявить в них иначе не заметные черты. Дело в том, что прочувствованная Толстым близость

кМарку Аврелию привлекает внимание к бунтарским черточкам послед­ него, которые не бросаются в глаза сразу, потому что преодолены чувством долга и вкусом к порядку. Между тем их не так мало. Марк Аврелий нисколько не очарован вечным отправлением своих державных обя­ занностей (6, 12), а отсутствие веры в возможность совершенного госу­

дарства вызывает у него досаду (9, 29); о власти тиранической говорить не приходится — он бы ее ненавидел (8, 41). Марк Аврелий, правда, ведет войну, но не уверен, что она хороша, как таковая (10, 10). Каждоднев­ ная практика многих представляется ему суеверной, суетной и праздной (1, 6), в усердных молитвах чудится ему празднословие (5, 7). Чувстви­ тельность души к музыке (1, 2) или трагическому искусству (11, 6) ка­ жется ему подозрительной и опасной. Скептическое отношение к риторам и словесной изощренности перерастает у Марка Аврелия в критику са­ мого языка. Ирония по отношению к врачам, хоть и осмотрительна, но ядовита (4, 48; 9, 41). За вечными стараниями оправдать божественный промысел, который не мог же погрузить мир в пучину бед, угадывается неодолимая склонность в этом сомневаться. Не обольщаясь насчет тесных пределов, поставленных самоусовершенствованию, Марк Аврелий, дума-

тив исторических форм христианства в России. В письме к Толстому от 8/IV 1894, 185 Лесков формулирует: «Вера моя вполне совпадает с Вашею и с верою Амиэля. Положительного я знаю только то, что есть у Амиэля, у Вас, у Сократа, Сенеки, Марка Аврелия и других богочтителей, но не истолкователей непостижимого». Лескова снедало желание изгнать тор­ гующих из храма. «Полунощников» можно было бы назвать православ­ ным водевилем, если бы история эта, начиная с многозначного заглавия, была безобиднее. Клавдинька, в которой «новая жизнь началась» — не в том ветхом смысле, какой только и приходит на ум погрязшему в мир­ ском пастырю, — отказывается, между прочим, и от мясного. Отчего бы это? «Просто я не люблю видеть перед собою трупы...» Как трупы? «Трупы птиц и животных». 186 Здесь видно использование неоднократно упоминавшейся у нас записи («Размышления», 6, 13). Мысль опять же несколько изменена: для Марка Аврелия важно внушать себе, что в нравственном отношении мясная подлива безразлична, а потому можно есть ее (6, 23), нельзя к ней вожделеть. У Лескова тут другое — его позд­ нее вегетарианство. В «Фигуре» эта же мысль, и опять не без влияния Марка Аврелия: добрая женщина, оказывается, предпочитает не съедать своих родственников, родных и знакомых. 187 Впрочем, не взирая на вре­ менный соблазн воспринимать Марка Аврелия глазами Толстого, Лескову по натуре ближе был менее рационалистический, чем у Толстого, взгляд — скорее в духе Сковороды, которого вряд ли случайно напоми­ нают лесковские праведники.

Ознакомился с текстом «Размышлений» в урусовском переводе и Че­ хов, сперва разделявший общее увлечение, о чем прямо свидетельствует упоминание в письме А. П. Ленскому от 9/IV 1889, что в тексте Марка Аврелия «все одинаково хорошо». 188 Также и в «Скучной истории», Марк Аврелий назван классиком и поставлен в ряд с Шекспиром, Эпиктетом и Паскалем и в виде признания поставлен вне времени и пространства. Однако вскоре чеховский плюрализм должен был сказаться. Уже в письме А. С. Суворину от 11/IV 1889 г., сокрушаясь о болезни брата и невоз­ можности помочь ему из-за отсутствия средств, Чехов, пародируя стои­ ческие выражения, восклицает: «О Марк Аврелий Антонин! О Епиктет! Я знаю, что это не несчастье, а только мое мнение; я знаю, что потерять художника значит возвратить художника, но ведь я . . . решительно не способен дерзко глядеть в глаза рока, когда в душе нет этой самой дер­ зости». 189 Здесь уже угадывается возможность другого прочтения Марка Аврелия, которая выразилась в полной мере через три года в «Палате № 6», откуда многие из нас впервые узнают о Марке Аврелии и удиви­ тельных стоических идеях: тут уж получается, что идеи, дорогие Марку Аврелию, вообще чрезвычайно хороши, но не для нас.

185Письма Толстого и к Толстому. М.; Л., 1928, с. 164—166.

186Полн. собр. соч. Н. С. Лескова. СПб., 1903, т. 34, с. 77—78. 187 Там же, т. 19, с. 84—85.

188Чехов А. П. Соч. в 18-ти тт. Письма. М., 1976, т. 3, № 629. 189 Там же, № 633.

Хотя сначала естественно думать, что Чехов полемизирует с самим Марком Аврелием, а заодно, пожалуй, с Толстым, 190 отношение толстов­ цев показывает, что не в этом было дело. Чертков не жалел усилий на то, чтобы получить у Чехова разрешение напечатать «Палату № 6» в «По­ среднике», и писал ее автору «о радостном и благом впечатлении... во мне и моих товарищах».191 Иначе говоря, критика Чехова была воспри­ нята сторонниками Толстого (по существу, кажется, верно) как указание на возможное, в особенности у нас, неадекватное восприятие стоических мотивов в духе квиетизма. Ясно, что самодовление, выдержка, признание силы вещей у стоиков не имеет ничего общего ни с нравственным гедо­ низмом, ни с бесцельным терпением, ни с индифферентностью к общим интересам. В понятиях это разъяснить нетрудно; гораздо труднее со­ хранить эти различения, живя в очень запущенном обществе — это-то и показывала, по существу, чеховская повесть, в которой, как обычно бы­ вает с артистическими созданиями, находили что-нибудь свое люди раз­ ных направлений.

В последние десятилетия XIX в. сложилась у нас наряду с толстов­ ством и другая, также весьма примечательная этическая система — мы имеем в виду учение Н. А. Кропоткина, 192 в котором сразу заметны неко­ торые черты сходства со стоическими ходами мысли. Взять хотя бы осно­ вополагающее понятие природы, будь то фундаментальное для системы Кропоткина наблюдение за плодотворным сотрудничеством животных (ср. «Размышления», 6, 54; 5, 1), будь то постоянные ссылки на природу как единственный подлинный, никем не навязанный и ни в чем не на­ сильственный авторитет, благодатный по-своему источник всех норм. Ука­ зание на сотрудничество представителей того или иного животного вида как на противовес свирепой жизненной борьбы, напоминает стоическое

возводится самим Кропоткиным непосредственно к идеям Жана-Мари Гюйо — рано умершего французского мыслителя (1854—1888), который переводил Эпиктета и сознательно опирался на стоицизм. 193 И если Кро­ поткин считал Гюйо не осознавшим себя анархистом, то справедливее считать его истолкователем культуры, осознающим существенные пред­ посылки и следствия стоической доктрины. Поучительно в этом смысле

изложение воззрений Кропоткина и критическая их оценка даны, например, в кн.:

193 Гюйо Μ. Сочинения, СПб., 1904, т. 4, с. 235 сл.

Если Чехов указал на опасность квиетистского истолкования Марка Аврелия, пропагандируемого толстовцами, то Бунин ясно ощущал мя­ тежную сторону этой пропаганды. В 5 кн. «Жизни Арсеньева», вспо­ миная годы молодости, Бунин делает такую зарисовку: «Все говорят о реакции... что Толстой зовет „в келью под елью"... что живем мы поистине в чеховских „сумерках"... Я вспомнил книжечку изречений Марка Аврелия, распространяемую толстовцами: „Фронтон научил меня, как черствы души людей, слывущих аристократами"... Я почув­ ствовал свое уже давнее тяготение к толстовству, освобождающему от всяких общественных уз и вместе с тем ополчающемуся на „мироправителей тьмы века сего", ненавистных и мне, — и пустился в проповедь толстовства».194 Здесь с обычной у Бунина точностью воспроизведены как внешние обстоятельства, так и сложность обстановки, в которую вписался текст Марка Аврелия в 80—90-х гг. В «Освобождении Тол­ стого», написанном уже в 30-е годы, 195 Бунин выделяет существенную и для Марка Аврелия, и для Толстого мысль о смерти. Здесь же обнару­

ского, 196 который в «Книге о смерти» дал весьма чувственные описания усопших, преимущественно молодых, женщин.

12

Университетская наука оставляла равнодушными многих, кто узна­ вал ее в конце прошлого и начале нашего века — удивительно, если учесть, что это было время расцвета историко-филологического знания.

М. С. Корелина, в курсах которого позднеримская история трактова­ лась с общекультурной точки зрения.197 В Петербургском университете продолжил свое классическое образование Д. С. Мережковский, описав­ ший в стихах Капитолийского Марка Аврелия, 198 что оригинальнее сде­ лал В. В. Розанов, сформулировавший свои впечатления так: «Как мудра книга Марка Аврелия, так незначительно его лицо, с глазами не­ сколько навыкат, скромное, бессильное». 199 В основном к Ренану восхо-

194 Бунин И. А. Собр. соч. М., 1966, т. 6, с. 205—206. 195 Бунин И. А. Собр. соч. М., 1966, т. 9, с. 7—8.

196 Андреевский С. А. Книга о смерти. Ревель, Берлин, 1922.

197 Карелин М. С. Падение античного миросозерцания (культурный кризис в римской империи). СПб., 1901, изд. 2.

198Полн. собр. соч. Д. С. Мережковского. Изд. товарищества М. О. Вольф. СПб.; М., 1913, т. 15, с. 63—64 («Легенды и поэмы»).

199Розанов В. Итальянские впечатления. СПб., 1909, с. 108.

160 Α. К. Гаврилов

дит и Марк Аврелий «Вечных спутников», 200 что было тогда же отме­ чено ученой критикой. 201

Марка Аврелия привлекал для построения своей оптимистической, но тоже не очень веселой системы И. И. Мечников; штудировал Марка Ав­ релия В. И. Вернадский и многие будущие деятели культуры. Важно,

прежде, исторический подход к явлениям прошлого, которому не мешает, а способствует актуализация тех или иных сторон (воспринимаемых и точно и живо) явлений прошлого.

Перед лицом окрепшего историзма давно уже ощущалась потребность в более солидном историко-филологическом переводе Марка Аврелия, и в 1895 г. путеец П. Н. Краснов 202 издает новый перевод: «Марк Аврелий. К самому себе» (СПб.) — первый удостоившийся рецензии в специаль­ ном научном издании. 203 Автор рецензии (по-видимому, М. Георгиев­ ский), сознательно обходя молчанием перевод Урусова, поздравляет пуб­ лику с появлением первого русского перевода Марка Аврелия, благодаря которому мы-таки догнали персов. Рецензент умалчивает, надо думать не без лукавства, имя персидского переводчика. 204 Признавая заслугу смелости и почина, рецензент упрекает Краснова в несколько «формаль­ ном отношении к своей работе». При строгом отношении к делу это, пожа­ луй, справедливо, но следует отметить, что Краснов, не являясь филоло- гом-профессионалом, а только знатоком древних языков и поклонником античности, не мог и не хотел заниматься филологическим дон-кихот- ством, зато дал энергичный, полный перевод с подлинника с сохране­ нием нумерации и проч. В смысле переводческого искусства роковой была та оценка памятника, которую Краснов сформулировал в своем пре­ дисловии: «Главным считалось высказать свое искреннее сердечное чув­ ство, а как и на каком языке — об этом не прилагали особенных забот». Это не соответствует истине, зато объясняет установку переводчика.

В «Каталоге благодарностей» у Краснова Марк как бы любуется со­

с примечанием переводчика «В подлиннике подробнее». Краснов не ста­ рается воспроизвести сжатый ритм подлинника: в 3, 3 вместо «другие вши» у него «тоже вши, только другого рода». Игра слов, когда она оче­

200Мережковский Д. С. Там же, 1911, т. 13.

201Филологическое обозрение, 1898, т. 14, кн. I (А. И. Малеин).

202См. статью о нем в Новом энц. сл. Пг., 1915, т. 23.

203Филологическое обозрение. 1896, т. 10, кн. 1, с. 29—30.

204Персидский перевод выполнил известный ориенталист П. фон Хаммер (1831).