Марк Аврелий -Размышления-

повторяются каждый божий день еще более однообразные, чем у стоиков, основоположения.

Общим для этой литературы, хоть и входят в нее вместе с Марком Аврелием также Сенека, Эпиктет, некоторые сочинения Цицерона и Плутарха, 82 является пиетическое стремление к самоуглублению, само­ познанию, самоусовершенствованию — настроения XVIII в., которые были уже названы «общественным открытием сердца», причем иногда по­ разительно сближаются «мистический бунт» против вольтерьянства и серьезная опасность вольнодумства. Внутренне органичным, хоть и про­ тиворечивым по внешности, было соединение в этой внутренней религии некоего квиетизма с обширной филантропической деятельностью. Марк Аврелий действительно подходит людям, у которых на деле сходится личное и общественное. Масонская и околомасонская среда грешила склонностью мистифицировать события — таких людей охотно и с лег­ костью мистифицируют другие. Таков был, между прочим, эпизод с вы­ зыванием духа Марка Аврелия к новообращенному прусскому принцу: Вёллнер, связанный и с русскими масонами, устроил так, что тому «при громе и молнии явились духи Марка Аврелия, Лейбница и великого Курфюрста; так как принц оробел и не в силах был вопрошать их сам, то они поучали его замогильным голосом в жестких и суровых словах». 83 Любопытен почти сверхъестественный авторитет Марка Аврелия, явив­ шийся предпосылкой этой истории.

У Радищева, хорошо знавшего масонскую среду, Марк Аврелий упо­ минается неоднократно. Рассуждая о прихотях славы, Радищев замечает саркастически: «...равно имяниты для нас Нерон и Марк Аврелий». 84 В другой раз, в «Путешествии», Радищев признает «Бога Марка Авре­ лия» тождественным Богу Авраама, Моисея, Конфуция и, в конце кон­ цов, Богу христиан. 85 Во французском письме графу А. Р. Воронцову, писанном еще до окончательного возвращения из ссылки, Радищев при­ писывает Марку Аврелию непомерную привязанность к Антиною (позже, в «Песне исторической», он вернул красавца Адриану). В письме вы­ явилась — кажется, очень русская — уверенность Радищева в том, что «человек всегда — данник своей слабой и подверженной страданию чело­ вечности: совершенный стоицизм — химера или, самое большее, некая философическая гордыня». 86 Читая эти слова и даже разделяя стоящее за ними сознание, нельзя не отметить, что стоицизм в большой мере обращен к интеллекту и к воле, и если он в них не находит соответ­ ствующего отклика, то опоры в себе человеку действительно не найти.

82Например: Лучи мудрости, или нравоучительные и полезнейшие рассуждения Сенеки и Плутарха. Пер. с лат. М., 1785, ч. I, кн. 1—3.

83Барсов Я. Л. Переписка московских масонов XVIII века. 1780—1792 гг. Пг., 1915, с. XIX—XX.

84Радищев А. И. Полн. собр. соч. в 3-х томах. М.—Л., 1938—1952, т. I, с. 178.

85Там же, т. I, с. 268 («Бронницы»). Очень близкие рассуждения в духе теории

естественной религии встречаем в «Размышлениях» Тома (Oeuvres completes de Thomas. Paris, 1825, t. 2, I, p. 86).

86 Там же, т. 3, с. 527 сл.

данному сентиментализму и Радищева, и Карамзина было чуждо покло­ нение разуму, характерное для стоиков. 89

Но пришло время остановить наш взгляд на фигуре, значение ко­ торой раскрылось полнее в последующем столетии, это — Григорий Сав­ вич Сковорода (1722—1794), самобытность которого проявляется и в том предмете, который нас здесь занимает. В сложном сплаве идей украин­ ского мыслителя 90 стоические принципы, термины, интонации играют немаловажную роль, которая была отмечена исследователями. 91 Это тем более примечательно, что Сковорода не так уже часто упоминает стои­ ческих писателей: Марк Аврелий в собрании его сочинений упомянут, как будто бы, только один раз. 92 Полноты ради отметим, что Сковорода мог присутствовать на известном нам представлении 1744 г. в Киеве, 93 а во время путешествия по германским землям бывал в Вене и Прессбурге 94 — местах, в которых Марк Аврелий писал свои записки.

В отличие от многих дворян-великороссов, Сковорода не грезил о фи­ лософии, а жил философскими интересами. Стоицизм он узнавал не столько из Марка Аврелия, как рекомендовал когда-то И. П. Тургенев, 95 сколько по Эпиктету, Сенеке и соответствующим сочинениям Цицерона и Плутарха — это надежнее, потому что они во всех отношениях более систематичны, чем Марк Аврелий.

Одно из центральных мест в мировоззрении и проповеди Сковороды занимает требование «жить по натуре» (1, 416—417; 345), найти свою «сродность» и быть верным ей, заниматься тем, «к чему рожден» (1, 44; 424). В случае «несродности» мы видим людей «без Минервы». Сково­ роде выпало немало неприятностей за его суждения о «несродности» роб­ ких военачальников, судей-грабителей и гордых богословов. Рассуждения Сковороды о «сродности» отлично воспроизводят на славянской почве

проф. Д. И. Багалеем. Харьков, 1894 (см. вступительную статью с обзором мнений).

скоро предприяла путешествие в Киев и с нею весь круг двора. Сковорода, при­ быв туда при возвратном отбытии двора в С.-Петербург, получа увольнение с чи­ ном придворного уставщика, остался в Киеве и паки начал учиться». Представ­ ляется, что «прибыв туда» лучше оторвать от последующего запятой, а запятую после «Петербург» — убрать. Это обеспечивает более естественное течение фразы, а главное, меняет в сторону большего правдоподобия хронологию перемещений Г. Сковороды. Если в автографе действительно не так, то tant pis pour lui: перед

про себя разумей. Всяк, то-есть, должен узнать себя, свою природу: что она ищет?.. Конь ли ты? Вози седока. Вол ли ты? Носи ярем. Пес ли борзой? Лови зайцы. Дацкий пес? Дави медведя». 96 Понятие «сродности» — не новшество, 97 а воспроизведение стоического термина οἰχείωσις (у нас — «расположение»). Зато как живо это усвоено, как непринуж­ денно вошло в новую систему мысли и какой оборот получает в новом окружении.

Стоический тезис «только прекрасное есть благо» (SVF Arnim III, cap. 1, § 3) Сковорода приводит прямо по-гречески (I, с. 425) и сопро­ вождает переводом: «Доброта живет в одной красоте». Стоицизм учит спокойно относиться к смерти, а малоросс уже поет: «Ой, смерть ты моя дорогая», и это, разумеется, без привнесения «похоронного экстаза». Изучение стоической компоненты в философских воззрениях Сковороды наряду с ведущими христианскими и неоплатоническими мотивами мо­ жет составить предмет особого исследования. 98 Особенность отношения Сковороды к стоикам по сравнению со всеми, кого мы касались до сих пор, можно заключить в слова, которыми словарь Суда характеризует самого Марка Аврелия: 99 «он подражал им не только следуя их образу жизни, но и познавая их учения».

В течение большей части XVIII в. читающая по-русски публика рас­ полагала текстом Марка Аврелия только в переводе Волчкова. В 1797 г. монополия этого перевода была отчасти нарушена — появилось новое, выборочное переложение Ивана Михайлова в книге «Дух или избранные мысли четырех монархов философов».100 На этот раз посредником было сочинение Жозефа де Лапорта, или Ла Порта (1713—1779), напечатан­ ное в 1764 г.101 Иван Михайлов, известный позже как Иоанн (или Иван Михайлович) Кандорский (ум. ок. 1810 г.),102 был не только перевод­ чик, 103 но и написал ряд сочинений по нравственному богословию. 104 В сборнике Лапорта Марку Аврелию посвящено 77 страниц, из которых

Аврелия, Юлиана, Станислава и Фридерика». Перевел с иностранного Панкратьев­ ский Диакон Иван Михайлов. Москва, в Университетской типографии, 1797.

101L'abbé de la Porte. L'esprit des monarques philosophes (Marc-Aurèle, Julien, Stanislas et Frédéric), Paris, 1764.

102Неясно, был ли, кроме Ивана Михайлова (Кандорского), дьякона, а потом священника, и Ивана Михайлова, подпоручика, еще и третий писатель с тем же

именем, и кому из них принадлежат некоторые сочинения. См. об этом наблюде­ ния О. В. Творогова (Русская литература, 1983, № 2, с. 164—168).

103 О веселости нравственной и физической, имеющей влияние на всесостояние человеческой жизни. Творение г. Каракчиоли. Перевел с иностранного панкратиевский диакон Иван Михайлов. М., 1797.

104 Например: Наука о душе или ясное изображение ея совершенства, способ­ ностей и бессмертия. Трудов панкратиевского диакона Ивана Михайлова. М., 1796.

третью часть занимает введение. Записи Марка Аврелия размещены по тематическим разделам: О Боге и Промысле, о должностях человека, о должностях государей и проч., т. е. отчасти в том духе, в котором французские ученые издатели того же времени думали реконструировать будто бы искаженный временем связный греческий оригинал.

В Михайлове и его переводе чувствуется словесник более зрелой, чем во времена Волчкова, литературы. Приведем образчик его перевода («Размышления», 2, 13):

«Благосклонность непреоборима, когда она чистосердечна, непри­ творна, без прикрасы. Ибо что может тебе сделать человек самый наглый и ядовитый в обществе, ежели ты к нему снисходителен и благосклонен, ежели ты ему с откровенным сердцем говоришь: «нет, любезный, не де­ лай сего; мы рождены для лучшей цели. Желая мне причинить вред, ты не меня, а самого себя тем более обидишь».

А вот как Михайлов переводит отрывок, уже знакомый нам в пере­ воде Волчкова («Размышления», 2, 17):

«Все время человеческой жизни есть точка; материя, из которой чело­ век составлен, есть непрестанная премена; его чувства тупы и нена­ дежны; тело — тление, щастие — темная ночь, слава — мечта; кратко сказать, все касающееся до тела подобно быстротекущей реке; а все, что

лать человека щастливым на столь трудном поприще? Одна Фило­ софия...»

Слог чистый и живой; отделка и ритм несомненно производят обая­ тельное впечатление. Включенные Лапортом отрывки звучат по-русски превосходно. Что же касается зависимости от европейских посредников, к Михайлову относится то же, что было сказано выше о Волчкове. «Пе­ ревод с иностранного» бросается в глаза, когда Фаустина называется Фостиной; менее приметны, но более опасны такие пропуски как «душа — юла», после эффектной предикации «тело — тление», где опущена важ­ ная для стоика идея «соединения». Оценка таких переводов, как этот, существенно зависит от того, держим ли мы перед собой подлинник и занимает ли нас мысль узнать, что собственно там было написано.

7

В первой половине XIX в. Марк Аврелий, ставший привычной фигу­ рой для русской культуры, упоминается еще чаще, однако чувствуется, что прежний подход к нему исчерпал себя (нам все больше приходится отбирать). Мы видели, что от И. П. Тургенева, интерес к Марку Авре­ лию был в буквальном смысле унаследован младшим тургеневским кружком — в Благородном пансионе эта традиция укоренилась прочно. Преподававший философию И. И. Давыдов касался Марка Аврелия в своих, вызвавших в свое время интерес, «Афоризмах из нравственного

любомудрия».105 В. Ф. Одоевский в своем «Журнале чтения» восхищен Марком Аврелием как идеальным государем. 106 Отсюда нетрудно пред­ ставить себе один из источников роста традиции, нас занимающей. 107

Царскосельские лицеисты могли встретить в «Ручной книге» Н. Кошанского 108 краткий обзор изданий греческого текста Марка Аврелия; там же указан был перевод, разумеется французский. Кое-что можно было получить и от А. И. Галича. 109 По-видимому, чаще всего Марка Аврелия читают в это и последующие десятилетия по-французски. Об этом, не говоря об общих предпосылках, свидетельствует окончание записи Н. И. Тургенева под 3 мая 1807 г.: «Написано по прочтении МЫСЛЕЙ на балконе».110 По-русски книга Марка Аврелия так еще не называлась, а у французов это старая традиция, так же как и название «Жизнь Марка Аврелия».

Пушкин имел о Марке Аврелии собственное представление, судя по тому, что его задела реплика Чаадаева, который в одном из философи­ ческих писем высказался так: 111 «Нужно раз навсегда понять, что Мои­ сей дал людям Бога истинного, между тем как Сократ завещал им не более, чем малодушное сомнение; понять, что Давид это совершенный образец самого святого героизма, между тем как Марк Аврелий по сути дела всего лишь занятный образчик искусственного величия и вымучен­ ной добродетели». Пушкин возражал: 112 «например, для меня непости­ жима Ваша неприязнь к Марку Аврелию и пристрастие к Давиду».

Деликатно обойдя молчанием вопрос о том, хорошо ли вяжутся Да­ вид и святость, Пушкин выражает несогласие в форме недоумения; при этом он, конечно, четко видит общие основания и источники высказан­ ной Чаадаевым мысли. В целом это круг идей французских философов, решивших дать католический отпор Просвещению. У знакомого нам Тома находим такой пассаж: 113 «Гомер освятил в своих поэмах религию своей земли и нелепые учения языческой мифологии. Моисей и Давид в песнях, полных высокой поэзии, восславили религию иудеев и величие Бога истинного». Тот же спор языческой и библейской древности решал, по крайней мере на словах, в пользу последней граф Жозеф де Местр.

105 Помещено в «Вестнике Европы», 1822, июнь № 11 —12, с. 201; см.: Саку-

108Ручная книга древней классической словесности, собранная Эшенбургом, умноженная Крамером и дополненная Н. Кошанским, СПб., 1816, т. I, с. 333.

109Галич А. И. История философских систем. СПб., 1818—1819, ч. 1—2.

110Дневники и Письма Николая Ивановича Тургенева за 1800—1811 гг. под

с 1803 г. и оставивший ее после изгнания иезуитов в 1817, называет Марка Аврелия «малодушным» (esprit faible), тут же, впрочем, исполь­ зуя для положительной аргументации слабость императора к толкованию снов («Размышления», 1, 17 in fine; 9, 27). 114 Общая позиция поборника католической теократии: «Вся античная философия бледнеет перед од­ ной книгой Премудрости»; 115 то же в афористической формулировке: «Я боюсь греков и тогда, когда они одаряют».116 Пушкин безусловно был знаком с этой книгой.117 И если у А. О. Смирновой 118 Пушкину припи­ сывается суждение относительно старых французских моралистов, что они скорее стоики, чем христиане, это правдоподобно на фоне француз­ ского нового католицизма.

У Пушкина мы не видим цитат из Марка Аврелия. По-видимому, кружным путем через Стерна пришел в стихотворение «Нет, я не до­ рожу» 119 мрачный мотив «содрогания» («Размышления», 6, 13). Окруже­ ние в «антологическом» стихотворении Пушкина иное, но сила преем­ ственности выразилась, нам кажется, в той компоненте ужаса, которой обычно нет в его эротической лирике. Образчик стоико-кинической пси­ хотехники пригодился Пушкину, когда он решил бросить на слишком резвые затеи отчужденный взгляд. Отметим здесь же, может быть слу­ чайное, сходство строфы «Ребенка ль милого ласкаю» и опирающейся на Эпиктета записи 11, 34 в «Размышлениях».

Весьма любопытно и высказывание Пушкина о капитолийском кон­ ном Марке Аврелии в сравнении с Петром I на Неве — насколько оно реконструируется из стихов Мицкевича.

В изображении Мицкевича Пушкин говорит о памятнике Петру:

не углубился в эпоху Петра и в замыслы, с Петром связанные, такие речи для него несколько прямолинейны. Примечательно, однако, что и зрелый автор «Медного всадника» изображает Петра титаническим и немилосердным. Если сравнение со статуей Марка Аврелия, изображе­ ние которой Пушкин мог видеть в каком-нибудь альбоме, действительно было им сделано, то в истории замысла, преобразованного со временем в «Медном всаднике», образ Марка Аврелия сыграл ферментирующую роль.

Герцен (в дневниковой записи 1843 г.) 121 так описывает свои впе­ чатления от главы «Памятник Петру Великому» в «Дзядах»: «Замеча-

114Joseph de Maistre. Les soirées de Saint-Pétersbourg. Paris, 1821, t. 2, p. 86—87.

115Там же, t. 2, p. 190—191.

116Там же, t. 1, p. 427.

117Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина. СПб., 1910, с. 279, № 279

(у Пушкина было 2-е изд., 1831; экземпляр разрезан).

118Смирнова А. О. Записки. СПб., 1895, ч. I, с. 149.

119Ботвинник Η. М. О стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем». — В кн.: Временник Пушкинской комиссии, 1976. Л., 1979, с. 147—156.

120Мицкевич А. Избранные произведения в 2 тт. М., 1955, т. 2, с. 252—254.

121Герцен А. И. Соч. М., 1958, т. 9, с. 73. — Отметим попутно, что Аврелий, упомянутый у Герцена (1955, т. 2, с. 213), — современный Порфирию живописец

140 Α. К. Гаврилов

тельно в той же поэме место о памятнике Петра. Мицкевич сравнивает его (и влагает это в уста Пушкина) со спокойной позой Марка Аврелия в Риме. Тут лошадь несет, она стала на дыбы на краю пропасти и оста­ новилась, как замерзнувшая каскада, еще шаг — и седок разбился бы вдребезги. Взойдет солнце свободы, подует ветер западный, и растает каскада».

Парафраз Герцена наводит на мысль, что строки «Куда ты скачешь гордый конь / И где опустишь ты копыта?» следует воспринимать не так, как это делают, например, авторы Пушкинского словаря,122 которые по­ ясняют, что «опустить» означает (только!) здесь «остановиться» и «встать»; бегу коня, следовательно, не видно конца. Между тем, если понять глагол в прямом значении «поставить, опереть», то окажется, что конь, вздыбленный над бездной, находится в горделивом, но и рискован­ ном положении: у размышляющего наблюдателя может явиться страх, где и как кончится скачок. Слово «скачешь» взято здесь применительно к прыжку, а не к бегу, что возможно по употреблению глагола и более подходит к жанровому своеобразию описания — экфразы, когда внутрен­ ним зрением, не разрушая, оживляют то, что зрится неподвижным. Пред­ ставление о скрытых в коне силах драматичнее при нашем допущении. В коне Марка Аврелия тоже есть сила, но ей не дано столь опасное на­ правление.

Таким образом, засвидетельствованное в поэме Мицкевича сопостав­ ление Пушкиным конных памятников Петра и Марка Аврелия тем более правдоподобно, что дает фон для восприятия и коня, и всадника в поэме Пушкина. Сравнение русского самодержца с Марком Аврелием без лести или куртуазной дидактики кажется в общем близким декабристскому противопоставлению русской государственности и римской граждан­ ственности.

Друзья Пушкина разлетелись по земле: в Италии Вяземский в отли­ чие от Онегина с его модными эпиграфами не ленился поинтересоваться и эпиграфикой: он упоминает одну деталь из надписи, относящейся ко временам Марка Аврелия; 123 Кюхельбекер в Сибири строит филологиче­ ские догадки, из которых явствует, что он помнит названия германских племен, с которыми вынужден был воевать Марк Аврелий. 124

122Словарь языка Пушкина. М., 1959, т. 3, с. 137 под словом «опустить».

123Переписка А. И. Тургенева с П. А. Вяземским, Петроград, 1912 г. (= Архив братьев Тургеневых, вып. 6); ср. об эпиграфах: Лотман Ю. Л. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1980, с. 131—132.

124Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 140.