Писарев Д.И.. Французский крестьянин в 1789 году (Histoire dun paysan 1789, Par Erckman - Chatrian)
.pdfбыло опасно; а если меня теперь арестуют, так ненадолго; теперь мне не будут ломать руки и ноги, чтобы я выдал моих сообщников.
Для Шовеля не существует ни презрение к работе, ни страх перед работою. Чтобы служить тому делу, которое он любит, он готов, смотря по требованиям данной минуты, браться с одинаковою охотою за самую черную и за самую чистую работу, за самую трудную и за самую легкую, за самую простую и за самую сложную, за самую грубую и за самую тонкую. Когда ему нельзя было пристроиться ни к какому другому делу, он целые десятки лет шатался по городам и селам с сумкою книг и употреблял все силы своего большого и гибкого ума на то, чтобы ускользать от преследований полиции и распространять в массе читающей провинциальной публики сочинения тех мыслителей, которые наложили печать своего влияния на все умственное движение прошлого столетия. Когда его соседи, по рекомендации Жана Леру, выбрали его в депутаты деревни, он принял это звание и на съезде деревенских депутатов повел себя так, что его выбрали в депутаты округа. В окружном собрании он опять так отличился, что его выбрали в депутаты третьего сословия в собрание государственных чинов. И он принял свое новое звание спокойно и с достоинством, как приглашение на важную и трудную работу, на которую он не хотел напрашиваться, которую он не старался отбивать у других, более способных и лучше приготовленных кандидатов, но перед которою он не отступает и не робеет, когда голос его сограждан объявил ему, что он стоит на очереди и что впереди его нет никого. Шовель, понимавший давно, какое значение имеет созвание государственных чинов, становится одним из законодателей Франции так же спокойно, как в древности Цинциннат сделался римским диктатором. Разносчику Шовелю не нужно ничего изменять, подчищать или подкрашивать в своей личности, чтобы сделаться депутатом Шовелем, -- и депутат Шовель не изменил ни одного оттенка в своих отношениях с теми людьми, с которыми был знаком и близок разносчик. Эта неизменность самого человека при совершенной перемене декораций и положения до такой степени характеризует Шовеля, что дочь Шовеля, шестнадцатилетняя девушка Маргарита, даже не видавшись с отцом после выборов, говорит Мишелю с полным убеждением:
--Как, приедем ли мы? Да что ж мы станем делать, дурачина? Ты разве думаешь, мы там разживемся?
Она смеялась.
--Ну да, мы приедем, и еще беднее теперешнего, поверь! Мы приедем торговать по-прежнему, когда права народа будут установлены. Мы приедем, может быть, в нынешнем году, а самое позднее на будущий год.
Шовель так воспитывал свою дочь, которая была его неразлучною спутницею во всех его скитаниях, что ее уже не может ослепить и ей не может вскружить голову никакое земное величие, как бы оно ни было блистательно и неожиданно. Ее отец -- избранник народа, выше этой чести она себе ничего не
может представить; она плачет от радости; и однако, в минуту величайшего упоения, уезжая из родной деревни в Версаль, она, без малейшей горечи, предвидит совершенно ясно ту минуту, когда они вернутся беднее теперешнего и опять пойдут по проселочным дорогам, с тяжелыми тюками книг за спиною.
По этой черте в характере молодой девушки можно судить о личности того человека, который ее сформировал.
VI
Теперь надо рассмотреть, что же именно сделала для Мишеля Бастиана каждая из трех личностей, очертанных на предыдущих страницах.
Жан Леру, крестный отец Мишеля, оказал ему, по своему обыкновению, несколько важных услуг, которые ему, Жану Леру, ровно ничего не стоили. Во-первых, Жан взял к себе в пастухи своего крестника, чуть только последнему минуло восемь лет. Условия были такого рода: Жан кормил Мишеля и давал ему каждый год по паре башмаков. Ночевать Мишель ходил к себе домой. Ясное дело, что Жану это было выгодно. Пастуха все равно надо было бы нанимать, а между тем бедный крестник, считая и чувствуя себя облагодетельствованным, так усердно старался угодить благодетелю, от которого он получал только пищу и пару башмаков, -- что в этом отношении с ним, конечно, не мог потягаться наемник.
Во-вторых, Жан доставил Мишелю случай страдать и бороться за дело прогресса и общественного блага. Мишель был еще совсем мальчишка, когда произошла рассказанная выше история с картофельными шкурками. Покуда картофельные ростки не показывались, сверстники Мишеля дразнили его, как слугу полоумного человека, посеявшего какую-то дрянь у себя в огороде. Мишель бил насмешников кнутом; насмешники, в свою очередь, обработывали его общими силами, и Мишель, исполосованный кнутами молодых рутинеров, мог потом предаваться печальным размышлениям о человеческой глупости. Не трудно понять, что эта вторая услуга также ничего не стоила Жану и была оказана им невольно.
В-третьих, Жан, как мы уже видели выше, ввел Мишеля в даровую школу Кристофа Матерна. Эта услуга имела для Мишеля неисчислимые добрые последствия, но она также ровно ничего не стоила Жану Леру.
Кристоф Матерн выучил Мишеля читать и писать. Этим ограничивается его доля влияния, но этого слишком достаточно, чтобы ученик поминал его добром.
Шовель дал Мишелю политическое образование. Мишель сначала слушал с самым жадным вниманием, а потом читал сам, и вслух и про себя, газеты, которые Шовель приносил своему приятелю Жану Леру. Шовель объяснял часто Мишелю то, чего последний не понимал, Шовель часто говорил о текущих делах то с самим Мишелем, то в присутствии Мишеля с Жаном Леру, и великодушное негодование честного гражданина, горевшее спокойно-
неугасимым пламенем в груди Шовеля и звучавшее в ироническом тоне его тихих речей, переходило понемногу во все существо его молодого, даровитого и впечатлительного слушателя.
Чтобы дать понятие о том, как говорил Шовель, как просто и ясно он ставил вопросы, как он умел внушать самым неразвитым умам серьезное уважение к основным принципам разумной и честной политики, я приведу здесь его речь, сказанную без приготовления, в трактире Жана Леру, на обеде деревенских избирателей.
Все глаза обратились на Шовеля; все хотели знать, что он ответит. Он сидел спокойно, на почетном месте, бумажный колпак его был прицеплен к спинке стула; щеки его были бледны, губы сжаты, глаза как будто скошены; он, совсем задумавшись, держал свой стакан. Рибопьерское вино, должно быть, пораздражило его, потому что, не отвечая на заздравные клики других, он сказал внятным голосом:
--Да, первый шаг сделан! Но не будем еще петь победу; много нам остается сделать, прежде чем мы воротим себе наши права. Отменение привилегий, подушной, косвенных налогов, соляной подати, внутренних застав, барщины -- это уже много значит. Те не сразу выпустят из рук, что держат, нет! они будут бороться, попробуют защищаться против справедливости. Надо будет их принуждать! Они призовут к себе на помощь всех служащих, всех, кто живет своими местами и думает облагородиться. И это, друзья мои, только первый пункт; это еще самая малость; я думаю, что третье сословие выиграет это первое сражение; народ того хочет; народ, на котором лежат эти неправедные тягости, поддержит своих депутатов.
--Да, да, до смерти! -закричали большой Летюмье, Кошар, Гюре, мастер Жан, сжимая кулаки. -- Мы выиграем, мы хотим выиграть!..
Шовель не шевелился. Когда они перестали кричать, он продолжал, как будто никто ничего не говорил.
--Мы можем победить в деле обо всех несправедливостях, которые чувствует народ; это -- несправедливости слишком вопиющие, слишком ясные; но к чему же это нас поведет, если впоследствии, когда государственные чины будут распущены и деньги на уплату долга доставлены, графы да маркизы опять восстановят свои права и привилегии? Это уже не в первый раз; у нас ведь уж бывали и другие -- собрания государственных чинов, и все, что они решили в пользу народа, уже давно не существует. После уничтожения привилегий нам нужна такая сила, которая помешала бы их восстановить. Эта сила в народе; она в наших армиях. Надо хотеть не день, не месяц, не год; надо хотеть всегда. Надо так сделать, чтобы негодяи и мошенники не восстановили медленно, потихоньку, окольными путями того, что опрокинет третье сословие, опираясь на нацию. Надо, чтобы армия была с нами; а чтобы армия была с нами, надо, чтобы последний солдат, своим мужеством и умом, мог повышаться в чинах и, пожалуй, даже сделаться маршалом и коннетаблем, так точно, как дворяне, понимаете?
--За здоровье Шовеля! -- закричал Готье Куртуа.
Теперь мы можем сообразить до некоторой степени, какие влияния подготовили французский народ к его политическому пробуждению.
Во-первых, были низшие слои буржуазии, были люди, которые, подобно Жану Леру, знали жизнь простого работника, понимали его горе и нужду и в то же время могли читать газеты, заглядывать в запрещенные книжки и задумываться над плачевною бестолковщиною текущих событий. Этим людям выгодно и приятно было делиться с своими рабочими плодами своих размышлений, и их фрондерские речи, падая на восприимчивую почву, порождали в ней такой процесс брожения, которого дальнейшее развитие трудно было остановить или предугадать.
Во-вторых, было низшее духовенство, возмущенное безумною роскошью и развратною жизнью прелатов. Оно сближалось с простым народом, учило его грамоте, и вносило таким образом в его темную жизнь луч света, который давал ему некоторую возможность со временем осмотреться и распознать добро и зло, друзей и врагов, правду и ложь.
Наконец, были Матюрены Шовели, люди разоренные, ожесточенные, измученные нелепостями старого порядка, люди, вредившие этому порядку с настойчивостью, свойственною непримиримым врагам, и c полным знанием всех его слабых сторон.
При таких наставниках французский народ, даровитый и впечатлительный, как юный Мишель Бастиан, не мог остаться неучем и недорослем в политическом отношении.
ПРИМЕЧАНИЯ
В примечаниях принято следующее сокращение: 1-е изд. -- Писарев Д. И. Соч. Изд. Ф. Павленкова в 10-ти ч. СПб., 1866-1869.
ФРАНЦУЗСКИЙ КРЕСТЬЯНИН В 1789 ГОДУ
Впервые -- "Отечественные записки", 1868, No 6, отд. II "Современное обозрение", с. 221-248, без подписи. Затем -- 1-е изд., ч. 10 (1869), с. 284-311.
Исторические романы П.-А. Шатриана и Э. Эркмана, писавших совместно, пользовались широкой известностью у русских читателей 1860- 1870-х годов, особенно в демократической среде. Роман "История одного крестьянина" в русском переводе появился под названием "На рассвете" в журнале "Дело" (1868, No 4-8) одновременно с его первой публикацией во Франции. Отдельное издание полного перевода романа, выполненного М. А. Маркович (Марко Вовчок), вышло в 1872 году. С тех пор переводы романа неоднократно переиздавались (последнее издание -- М., 1967).
1 Переводы указанных романов впервые появились в журнале "Русское слово" в 1865 г.: "Тереза" -- в No 1; "Воспоминания рекрута 1813 года" -- в No 3; "Ватерло" -- в No 4-6; "Нашествие 1814 года, или Юродивый Иегоф" -- в No 8-10; "Воспоминания пролетария" -- в No 11-12.
2 Государственные чины -- Генеральные штаты (Etats generaux) -- сословное представительное учреждение в феодальной Франции. Созванные в мае 1789 г. после долгого перерыва (с 1619 г.) в обстановке глубокого кризиса старого порядка и нараставших революционных событий, Генеральные штаты вскоре объявили себя, но инициативе представителей третьего сословия, Национальным собранием,
3 Эркман и Шатриан были родом из Эльзаса и Лотарингии.
4 Гильдебрандовская теократия -- теория, выдвинутая Гильдебрандом (папой Григорием VII), согласно которой власть папы выше светской власти.
5 Имеется в виду "Исповедание веры савойского викария" -- часть четвертая из педагогического романа Ж.-Ж. Руссо "Эмиль, или О воспитании".
6 Бенефициарии -- в католической церкви -- духовные лица, располагающие доходными должностями.
7 В Кельне и в Амстердаме печатались многие произведения французских просветителей, преследуемые при старом режиме во Франции за антифеодальные и антиклерикальные идеи. Эти издания затем нелегально провозились во Францию.