Белинский В.Г.. Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого

Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Две части

ДРАМАТИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ И ПЕРЕВОДЫ Н. А. ПОЛЕВОГО. СПб. В тип. Н. Греча. 1842. Две части. В 16-ю д. л. В 1-й части -- 435, во II-й -- 589 и XIII стр.

Г-н Полевой сделался драматистом совершенно нечаянно. Если б в то время, когда издавал он свой "Московский телеграф", в котором с такою энергиею и таким одушевлением преследовал и уничтожал бездарность и посредственность, если б, говорим мы, в то время кто-нибудь сказал ему, что некогда он будет писать "драматические представления",-- то, думаем, такое предсказание почел бы он за обыкновенную выходку оскорбленной и самолюбивой посредственности, которая не хочет, да если б и хотела,-- не может верить в других продолжительности и неизменности возвышенных убеждений. Другими словами: он принял бы этих предсказателей за тех людей, которые, с лукавою усмешкою, всегда говорят пылкому юноше, презирающему пошлыми житейскими проделками и порывающемуся к осуществлению высшего идеала жизни: "А вот погоди, упрыгаешься -- не то запоешь; мы сами не хуже тебя горячились в свое время, да вот угомонились же и взялись за ум!" Пылкая юность обыкновенно презирает такими предсказаниями, но втайне они сердят ее и обдают холодом, заставляющим содрогаться. Увы! назло пылкой юности, слова этих предсказателей не совсем вздор и ложь, или, лучше сказать, редко, очень редко вздор и ложь... Нечто вроде этой горькой мысли так ловко и занимательно было развито самим г. Полевым в его без всяких претензий написанной статейке: "Три дня в двадцати годах" (сцены из обыкновенной человеческой жизни, в разговорах представленные; см. "Новый живописец общества и литературы, составленный Николаем Полевым". Москва, 1832, часть III, стр. 119); вот содержание этой примечательной статейки. Несколько задушевных друзей, за бутылкою вина, мирно беседуют о высокой цели жизни, о высоком смысле их дружбы. "Мы,-- говорит один из них,-- осмеливаемся причислить себя к людям, отличенным Зевеса любовию; нам должно прожить не только не делая зла: это участь толпы! -- нет, для нас впереди завидная судьба: действовать и быть полезными другим тем, что дала нам матьприрода и общая дружба наша, освященная заветом на прекрасное и великое; все мы в одно время вступили в свет: дадим же руку и поклянемся жить для ближних!" На эту восторженную речь восклицают все другие: "Клянемся!" Оратор продолжает: "И да будет тот наказан общим всех нас презрением, кто изменит клятве! Не я изменю, ей первый..." -- И не я, и не я! повторяют все другие. Приятельская беседа эта происходит накануне разъезда друзей по разным дорогам жизни. Один из них -- поэт и литератор; он читает отрывки из своих стихотворений, говорит об успехе своих статей: о Лагарповом разборе "Заиры", о нелепости английской драмы и о преимуществе "Россиады" перед "Генриадою"1. Другого из них метят друзья в великие полководцы, третий сам смотрит великим дипломатом. Вот, через десять лет после этого вечера, друзья опять собираются; но это уже не те пылкие молодые люди, с которыми мы познакомились в первый вечер, назад тому десять лет... Один из них мизантроп и клянет себя, как за слабость, за остаток любви к людям; другой не бережет своего здоровья, говоря, что "не для чего"; все чувствуют, что отстали от века, выжили из таланта; действительность поколотила мечты юности их, и они недовольны жизнию, недовольны друг другом, пересуживают, упрекают один другого в слабостях, недостатках и ошибках. Еще через десять лет один из них уже сделался "его превосходительством", двое других подличают в его передней, а третий безуспешно хлопочет у своего превосходительного друга по делу сироты, сына одного из их друзей, которого хотят ограбить друзья же отца его,-- и о местечке с пустым жалованьем для другого сироты, сына умершего в доме умалишенных лучшего друга из этого кружка друзей.

Это решительно лучшее из всех "драматических представлений" г-на Полевого, ибо в нем отразилось человеческое чувство, навеянное думою о жизни; а между тем г. Полевой написал его без всяких претензий, как безделку, которая не стоила ему труда и которую прочтут -- хорошо, не прочтут -- так и быть! Какая же мысль этого "драматического представления"? Она ясна и без пояснений; но у нас есть своя мысль на этот предмет,-- мысль, по нашему мнению, достойная того, чтоб какой-нибудь поэт взял ее в основание целой драмы или целого романа: "Юность есть огонь и свет жизни; каждый человек по-своему бывает раз в жизни юн; но один сохраняет юность до двадцати лет, другой до тридцати, третий до сорока и так далее; немногие избранники провидения совсем не знают старости и цветут юностию под снегом волос дряхлой старости".

Гордое презрение к посредственности -- одно из свойств юности; оно происходит из любви к высокому и истинному, из внутреннего ясновидения идеала высшей жизни. Довольство тем, что есть, без требования того, чего еще нет, но без чего не для чего жить, примирение с окружающею действительностию, терпимости посредственности -- вот первые страшные предшественники наступающей старости. Кто окунется в омут жизни, кто привыкнет к житейскому, прозаическому, мелочному и посредственному -- до того, что с убеждением и самодовольством возьмет в нем свою роль и, как успеху, рад будет ей: тот уже старик, хилый старик! Тускнеют его дряхлые очи и сквозь покрывшую их мутную влагу не могут рассмотреть ничего юного и великого: оно возбуждает в них только кропотливое ворчание, которым означается порицанье всего нового и похвала всему старому! Отнимается у них даже светлое воспоминание о их невозвратно погибшей юности, и они называют безумством гордые помыслы и благородные порывы своих юных лет; они помнят в них только сильный аппетит да крепкий сон; они хвалят свое время не за то, что было в нем безусловно прекрасного, а за то только, что оно было их время... "Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге -- не поднимете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад она! Могила милосерднее ее, на могиле напишется: здесь погребен человек! но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости!" {"Мертвые души", стр. 244.} Но мы, заговорясь о посторонних предметах, отдалились от предмета нашей статьи -- "Драматических сочинений и переводов" г. Полевого. Читателям должно быть известно наше о них мнение. Г-н Полевой в своем "Послесловии", приложенном к концу второй части "Драматических сочинений и переводов", говорит между прочим:

За немногими исключениями, которые приемлю с глубокою признательностью, все, что можно сказать об Александрах Анфимовичах Орловых и "подобных ему" писаках, было обо мне сказано критиками. Они находили, что даже самый род драматических пьес моих ложный; что они коцебятина (извините: выражение критиков!); что они доказывают безвкусие, безграмотность; что я обобрал в моих драматических сочинениях Шекспира, Геге, Шиллера, Мольера, Вольтера, Дюма, В. Гюго, В. Скотта, Озерова, Кукольника и -- право, не помню, кого-то еще!

Не принадлежа к числу критиков, на которых так горько жалуется г. Полевой, мы смело можем сказать, что в их обвинениях нет ни правды, ни толка и что в то же время и сам г. Полевой не совсем прав в том, что говорит в выписанных нами словах своего "Послесловия". Во-первых: зачем ему принимать с глубокою признательностию немногие исключения по части критических отзывов в пользу его "драматических представлений"? Если их хвалили, то, надо полагать, за то, что находили их достойными похвалы: какой же автор обязан благодарностию (да еще и глубокою!) критику, который, находя его сочинения хорошими, не называет их дурными? По нашему мнению, авторы благодарят критиков только за пристрастные похвалы или за снисхождение, которое для гордой юности позорнее всякой брани. Потом: критики, которые равняли г. Полевого с Александром Анфимовичем Орловым и находили в его драмах безвкусие, безграмотность и бессмыслие,-- "наелись грязи", как выражается один татарский критик2. Мы, напротив, думаем, что г. Полевой в своих драмах несравненно выше, чем А. А. Орлов в своих романах3, и что в драмах г. Полевого есть немножко и вкуса, много грамотности, и смысл везде налицо. Но вот в том-то и беда наша, что мы не любим посредственности; она для нас хуже бездарности! Притом же мы так уважаем в лице г. Полевого бывшего журналиста, что нам неприятно видеть его чем-то средним между г. Кукольником и г. Ободовским (много ниже первого и мало выше второго) и главою разных драматистов, с успехом подвизающихся на сцене Александринского театра. Потому же самому нам неприятно, что его в том же театре вызывает та же публика, которая вызывает и г. Зотова, и г. Коровкина, и многих других того же разбора сочинителей. По нашему мнению, не должно дорожить такими рукоплесканиями, такими вызовами, такою славою... Далее: неправы критики, называя род "драматических представлений" г. Полевого ложным: ибо прежде всего это совсем не род, а так, бог знает что такое... Еще: неправ г. Полевой, почему-то почитая слово "коцебятина" неприличным и извиняясь в нем перед публикою. Коцебятина -- то же, что у французов, например, marivaudage: {вычурный слог (фр.). -- Ред.} первое означает род и характер драматических пьес Коцебу, второе -- комедий Мариво. Наконец, неправы критики, утверждая, что г. Полевой обирал, в своих "драматических представлениях", Шекспира, Гете, Шиллера, Мольера, Вольтера, Дюма, В. Гюго, Озерова и г. Кукольника, Правда, в любви Нино и Вероники (в "Уголино") г. Полевой сделал

пародию на "Ромео и Юлию" Шекспира; в своей "Елене Глинской" г. Полевой перепародировал "Макбета" Шекспира, а частию "Кенильворт" В. Скотта; но писать пародии на великие создания великих поэтов и обирать их -- это совсем не одно и то же; критики решительно ненравы в этом случае! Что касается до Мольера, г. Полевой переделал (и то с кем-то вдвоем) "Malade imaginaire" {"Мнимого больного" (фр.). -- Ред.} и не думал скрывать этого; но переделка -- дело законное и ничего общего с литературным обирательством не имеет! Что же касается до Гете, Шиллера, Вольтера, Дюма, Гюго, Озерова и г. Кукольника,-- то едва ли критики обвиняли г. Полевого в похищениях у этих писателей. Правда, г. Полевой иногда сталкивался с г. Кукольником в некоторых театральных эффектах, но это потому, что les beaux esprits se rencontrent... {великие умы сходятся

(фр.). -- Ред.}.

Описав злонамеренпость критиков, г. Полевой говорит, что он "в течение пяти лет имел честь удостоиться за пятнадцать пьес драгоценного ему одобрения зрителей петербургских и московских". Против этого мы не спорим: здесь публика нашла по себе сочинителя, а сочинитель нашел по себе публику; обе стороны одна другою довольны, обе поняли одна другую -- зрелище приятное и умилительное! "Две только пьесы заслужили осуждение публики, справедливое во всех отношениях",-- прибавляет г. Полевой с редкою в наш развратный век скромностию и беспристрастием к самому себе.

"Так поступила со мною критика, Так поступила со мною публика, Чем решить такое противоречие?"

Вопрос глубокомысленный! Есть над чем поломать голову даже Парижской Академии наук! Что же касается до нас,-- не смеем и думать, чтоб наших сил стало на решение вопроса такой важности.

Далее, г. Полевой говорит, что собирает свои пьесы вместе в ожидании окончательного приговора. "Критикам (прибавляет он) доставится средство осудить повально то, что они осуждали в разбой".

Каламбур! И еще какой -- его стало бы на целый водевиль!

Странно, однако ж, как все изменяется в сем треволненном мире: г. Полевой, некогда критик строгий, резкий и для многих страшный, теперь так же скромно протестует против неугомонности критиков, как некогда, когда он сам был критиком, множество сочинителей протестовало (и также тщетно) против него... И неужели драматические труды князя Шаховского, каковы бы ии были они, уж до такой степени ниже "драматических представлений" г. Полевого?.. А ведь едва ли кто о самом А. А. Орлове или об известном знаменитом его сопернике4 говорил такие вещи, какие в старину говаривал г. Полевой о князе Шаховском по поводу его драматических пьес...5

Интересно, как высказывает г. Полевой свое мнение о собственных "драматических представлениях": это драгоценные черты для будущего биографа г. Полевого! "Мать семейства (говорит он) смело может причислить мои драматические сочинения к библиотеке своего семейного чтения, и наградою моею будут ее слеза и ее улыбка" (стр. 17). Да, правда, тысячу раз правда! Тут и сама зависть к славе г. Полевого охотно согласится, что эта награда столько же принадлежит ему,

как и Б. М. Ф(Ѳ)едорову.

Мать дочери велит его читать!6

Лестная награда для великого писателя!.. Увы, этой награды не удостоились из чужих: ни Гомер, ни Дант, ни Сервантес, ни Шекспир, ни Байрон, ни многие другие, а из наших: ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лермонтов!..

Трудно было бы следить за критическою оценкою г. Полевого собственных его пьес; заметим только, что "Параша" -- его любимая пьеса, что день ее представления был счастливейшим днем его жизни, что успех ее был необыкновенный и что она послужила темою опере г. Струйского, также заслужившей внимание знатоков...

Выписываем вполне заметку г. Полевого о "Солдатском сердце" -- она в высшей степени замечательна:

"С_о_л_д_а_т_с_к_о_е с_е_р_д_ц_е". Основание взято из события в жизни известного литератора, Ф. В. Булгарина. Находясь в военной службе и бывши в Финляндии, в юности своей он спас несчастного, ложно обвиненного в предательстве, и через много лет потом имел наслаждение слышать благодарность сына за сохранение жизни отца. По особенным обстоятельствам, пьеса моя

была принята довольно холодно; но я печатаю ее, потому что никакие частные отношения не сильны победить мое убеждение там, где я по совести считаю себя правым, если воздаю достойному достойное.

Итак, пьеса г. Полевого "Солдатское сердце" трикраты замечательна: во-первых, тем, что сюжет ее сообщен сочинителю г. Булгариным и г. Полевой написал ее по рассказу г. Булгарина; во-вторых, тем, что, по особенным обстоятельствам, она была довольно холодно принята; в-третьих, потому что никакие частные отношения не помешают г. Полевому воздавать достойному достойное.

Александр Македонский завидовал Ахиллу, что этот герой имел такого певца своих подвигов, как Гомер:7 сколько же героев позавидуют теперь г. Булгарину!..

А какая черта великодушия со стороны г. Полевого это "Солдатское сердце"! Никакие отношения... слышите ли: никакие отношения? то есть ни "писатели с огородным прозванием", ни "квасники, самоучкою выучившиеся грамоте"!.. {См. "Литературные и журнальные заметки": "Русская журналистика и капустные кочерыжки" ("Отечественные записки", т. XXIV, "Смесь", стр. 131).} Подлинно, когда два достойные сочинителя поймут друг друга, то из гусака судиться не будут, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем в повести Гоголя!..

Комедию "Мнимый больной", водевили "Чересполосные владения" и "Он за все платит" и комедию "Ужасный незнакомец" г. Полевой печатать не хочет и даже кается в них как в литературных грехах. Он сам говорит, что "Ужасный незнакомец" ужасно хлопнулся при первом представлении и что "не все то годится на сцену, что нравится в чтении". Из этого видно, что г. Полевому "Ужасный незнакомец" правился в чтении.

Переделывая его для сцены (продолжает г. Полевой), я полагал, что пьеска будет забавна, но увидел, что ничего бессвязнее и неуклюжее не может быть. Сидя в углу ложи, обшиканный автор, философически разрешал я (подлинно, истинный философ -- везде и во всяком случае верен своему призванию!) задачу об условиях и требованиях сцены, когда занавес опускался при общем весьма гармоническом шиканьи зрителей. -- После того, месяца через два, написал я "Парашу-сибирячку".

Гениальная черта -- не смущаться падением и восставать после него так высоко, что уж и спрыгнуть вниз страшно!..

А жаль, очень жаль, что г. Полевой не хочет печатать "Чересполосных владений", "Он за все платит" и "Ужасный незнакомец". Этак -- чего доброго! -- он, пожалуй, не напечатает и "Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами". Мы вообще против неполных изданий великих писателей, особенно против пропусков того из их сочинений, что сами они, по авторской скромности, считали безделками: ибо если в безделках часто заговаривается писатель, то проговаривается человек...

Говоря о "Трех днях в двадцати годах", мы намекали, что составляло некогда пафос (страсть духа) г. Полевого: так любопытно же будет потомству знать, в чем потом заключался пафос сочинений г. Полевого, чтоб тем легче могло оно сравнить, чем он был прежде и чем стал после... В безделках писатель искреннее, больше нараспашку, больше человек, тогда как в сочинениях, которые он считает важными, он словно в мундире, весь -- осторожность... Впрочем, "Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами" совсем не безделка: это решительно самое поэтическое, самое национальное и самое патриотическое произведение г. Полевого. Напечатайте его, г. Полевой, непременно напечатайте,-- а мы уж приложим старание -- разберем...8

Примечания СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

В тексте примечаний приняты следующие сокращения:

Анненков -- П. В. Анненков. Литературные воспоминания. <М.>, Гослитиздат, 1960. Барсуков -- Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I--XXII. СПб., 1888-1910.

Белинский, АН СССР -- В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I--XIII. М., Изд-во АН СССР, 1958-

1959.

ГБЛ -- Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.

Герцен -- А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, М., Изд-во АН СССР, 1954-1966. Гоголь -- Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. I--XIV. <М>, Изд-во АН СССР, 1937--1952.

ГПБ -- Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Добролюбов -- Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1--9. М.--Л., Гослитиздат, 1961--1964. ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

КСсБ -- В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I--XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-- 1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).

КСсБ, Список I, II... -- Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по незначительности своей".

ЛН -- "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.

Переписка -- "Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым", т. I--III. СПб., 1896.

ПссБ -- Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I--XI) и В. С.

Спиридонова (т. XII--XIII), 1900--1948.

Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. I--XVI. М.,

Гослитиздат, 1939--1953.

Шенрок -- В. И. Шенрок. Материалы для биографии Гоголя, т. I--IV. М., 1892-1897.

Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Две части. (с. 332--338). Впервые -- "Отечественные записки", 1842, т. XXV, No 11, отд. VI "Библиографическая хроника", с. 1--6 (ц. р. 31 октября; вып. в свет 1 ноября). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. VI, с. 465--474.

1 Речь идет о "Комментариях к Вольтеру" Лагарпа (1814). "Россияда" -- поэма М. М. Хераскова, "Генриада" -- поэма Вольтера.

2 О. И. Сенковский, одним из псевдонимов которого был Тютюнджи-Оглу.

3 Имя А. А. Орлова для многих его современников, в том числе и для Белинского, было символом бездарного писаки. Между тем среди многочисленных произведений Орлова есть такие, которые заслуживают и большего внимания, и более снисходительной оценки. Среди них в первую очередь следует назвать его книгу "Моя жизнь, или Исповедь. Московские происшествия Александра Орлова" (М., 1832), многие страницы которой предвосхищают темы демократической литературы середины века. Об А. А. Орлове см.: А. Корнеев. Оправданный Пушкиным. -- "Неделя",

1976, No 19(843).

4 Речь идет о Булгарине и о статьях Пушкина о Булгарине и А. А. Орлове: "Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем".

5 В рецензии на драму А. А. Шаховского "Двумужница" ("Московский телеграф", 1833, No 3). 6 Неточная цитата из надписи "К портрету М. Н. Муравьева" И. И. Дмитриева.

7 См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания, "Александр", XV.

8 Отзыв Белинского об этой комедии см.: Белинский, АН СССР, т. VI, с. 397.

Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Часть третья

ДРАМАТИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ И ПЕРЕВОДЫ Н. А. ПОЛЕВОГО, ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГАМЛЕТ -- УГОЛИНО. Санкт-Петербург. В тип. Н. Греча. 1843. В 16-ю д. л. 560 стр.

Мы уже говорили о первых двух частях драматических "представлений" г. Полевого (см. "Отечественные записки" 1842. Т. XXV, стр. 1 "Библ. хрон."); но вышедшая теперь третья часть их вновь приводит нас в раздумье о драматическом поприще этого Шекспира Александрийского театра, и потому нам следовало бы опять поговорить о нем; но, не желая повторять уже однажды сказанного нами и умея отдавать должную справедливость основательным и хорошо изложенным мнениям, кому бы ни принадлежали они,-- мы выписываем здесь, из первой книжки "Москвитянина" 1843 года (стр. 295--298)1, суждение этого журнала о патриотических драмах г. Полевого,-- в полной уверенности, что все порядочные

люди так же безусловно согласятся с этим суждением, как мы с ним согласились.

Все драмы г. Полевого, имевшие успех, доказывают, что у нас всякое произведение, вовсе чуждое художественного достоинства, но основанное на патриотическом чувстве, будет всегда иметь успех в нашей публике. Зрители, смотря на такую драму, рукоплещут не пиесе, не автору, а своим собственным чувствам, которые в них затронуты, а затронуть их в русском народе не много надобно искусства. Писатели с огромным талантом не посягают на изображение таких высоких чувств, боясь уронить их недостатком сил в искусстве или вызвать не заслуженное ими рукоплескание; писатели без надежды на свой талант не смотрят на то и во что бы ни было хотят снискать одобрение.

Патриотическая драма, угождающая вкусу народа и любимым его чувствам, у нас не переводилась. Вспомним "Великодушие, или Рекрутский набор" Ильина, "За богом молитва, а за царем служба не пропадает" Иванова. Князь Шаховской умножил также этот репертуар, особенно воспоминаниями двенадцатого года. Г-н Полевой, помнивший действие, какое эти драмы произвели на публику, возобновил этот род во всех его подробностях, с теми же достоинствами и недостатками. Лица его целиком берутся из прежних драм, выкроенные по той же мерке, и говорят тем же самым языком.

Доказательством справедливости нашего мнения о драме г. Полевого, что она успехом своим обязана чувствам патриотическим, а не своему литературному достоинству, может служить одна из напечатанных теперь пиес -- "Солдатское сердце, или Биваки в Саволаксе". В ней выведено событие из жизни г. Булгарина, как сознается сам автор, хотевший после патриотических драм прославить и добрый подвиг своего искреннего друга. Драма упала, по признанию самого же автора. Какая была этому причина? На афишке не было объявлено, что драма представляет подвиг из военной жизни г. Булгарина; да если бы и было объявлено, то публика Петербургская так любит г. Булгарина, как он сам нас нередко в том уверяет, что подобное объявление, конечно, не повредило бы успеху пиесы. Враги же его, верно, не так уж сильны, чтобы могли составить заговор против его драматической апофеозы, написанной в знак дружбы г. Полевым. Нет, причина не в том. В драме выведено событие из простой жизни частного человека, уж без всяких патриотических чувств, без громких или завлекательных имен Державина, Хемницера, Сумарокова... тут требовалось одно простое искусство, без всякой помощи посторонней, и драма упала, потому что искусства не было.

Когда нет у автора в запасе патриотических чувств, чтобы привлечь нашу публику, то он прибегает к известным историческим именам нашей литературы, выводит без всякого угрызения совести Державина, Хемницера или уродует Тредьяковского, Сумарокова, вызывает рукоплескания себе громкими стихами нашего лирика или баснями Хемницера, или заставляет смеяться на счет дурных стихов Тредьяковского, уродливо прочтенных актером, или пародирует сцену между Триссотином и Вадиусом, заменив их именами Сумарокова и Тредьяковского... Мотивы всё не новые, давно употребленные князем Шаховским и другими... Только жаль, что тут вмешиваются имена такие, которыми мы должны дорожить и которые надобно выводить осторожно... Неприятно же слышать, как Державин и Хемницер, наперерыв друг перед другом, хвастают своими стихами на глазах всей публики...

Друзья г. Полевого, говоря об его драмах, всегда прибавляют: "Если бы г. Полевой не писал для сцены, что было бы с русским театром?" Весьма достойно замечания, как г. Полевой, владеющий умом сметливым и оборотливым, являлся всегда там, где совершалось падение какого-нибудь рода словесности... Упали журналы в Москве и Петербурге и, состаревшись, лениво меняли свои страницы... Г-н Полевой явился кстати с своим "Телеграфом"... Умер Карамзин, не завещав никому исторического пера своего... Г-н Полевой тут как тут с "Историею русского народа"... Упала русская драма на нашей сцене. Деятельный и остроумный князь Шаховской сходит с нее с бесконечным роем своих произведений. Г-н Кукольник делает трагические усилия, чтобы поддержать нашу Мельпомену, но и тот покидает роль драматика. Сцена почти пуста и живет только переделками с французского... Г-н Полевой и тут поспевает и строит какую-нибудь драму из обломков патриотической драмы Ильина и Федорова, из прежних мотивов князя Шаховского, из ужасов неистовой мелодрамы французской, воспроизведенной им в "Уголино", из прежних детских своих воспоминаний о драме Коцебу, с примесью некоторых новых из Дюма, Гюго, Шиллера, Шекспира, а иногда из опер, как, например, "Фрейшица" и проч. Вот происхождение драмы г. Полевого... Это постный ужин, который хозяин дома, за неимением свежей провизии, на скорую руку составляет из оставшихся объедков от своей обеденной трапезы и предлагает неожиданно наехавшим гостям...

Они и тому рады, по известной пословице русского хлебосольства о безрыбье...

Ничего не может быть справедливее и беспристрастнее этого суждения, так замысловато и остро высказанного! Есть истины до того очевидные и неопровержимые, что в них не могут не соглашаться люди самых противоположных характеров, самых несходных убеждений и направлений, словом, люди, которым как будто назначено ни в чем не соглашаться друг с другом. Такова, например, истина суждения "Москвитянина" о патриотических и всяких других "представлениях" г. Полевого: мы, ни в чем не согласные с "Москвитянином", признаем его мнение о драмах Полевого неоспоримо истинным и думаем, что если сам г. Булгарин, сей искренний друг г. Полевого, не согласится теперь с этим мнением, то разве по каким-нибудь непредвиденным обстоятельствам настоящей минуты...2 Что же касается до мнения "Москвитянина" об изворотливой и сметливой литературной деятельности г. Полевого, всегда поспешающей строить и созидать на развалинах падших зданий, из мусорных материалов самых этих развалин,-- то это мнение, с которым мы безусловно согласны, еще прежде "Москвитянина" высказано самим г-м Булгариным, с которым мы тогда же в этом согласились. А было это, помнится, еще в 1839 году; и "Отечественные записки" в свое время сообщили публике этот любопытный факт беспристрастия г. Булгарина в деле литературного суждения о друге; но как повторение основательных мнений, чьи бы они ни были, служит к их распространению и утверждению, то мы вновь сообщим читателям интересное мнение г. Булгарина,-- тем более что это нужно нам, в настоящем случае, для доказательства единодушного согласия всех и каждого в деле слишком очевидных истин:

Почтенный Н. А. Полевой пишет, как говорят, полосами. О чем речь в публике, за то принимается почтенный Н. А. Полевой. Была эпоха журналов, Н. А. издавал журнал; была мода на Шеллингову философию и политическую экономию -- он писал о философии и политической экономии. Настала мода на романы, он стал писать романы. Альманахи ввели в моду оригинальные повести -- Н. А. стал писать повести. Заговорили об истории,-- вот есть и история; наконец, вкус высшего сословия и публики явно обратился к театру, и Н. А. Полевой пишет трагедии, драмы, драматические представления, драматические были и водевили. Пишет он так много, что мы не можем постигнуть, когда он выбирает время, чтобы читать и учиться! Н. А. Полевой человек умный и удивительно смышленый. Он не может написать ничего решительно дурного, а между тем написал он много хорошего. Что он ни напишет, во всем пробивается то талант, то сметливость, то ловкое подражание, и все приноровлено к понятиям большинства. Невозможно быть беспристрастнее нас к Н. А. Полевому, и, невзирая на прошедшее, мы всегда отдаем справедливость его таланту, уму, трудолюбию, а больше всего его сметливости, в которой он не имеет равного в нашей литературе3.

Совершенная правда! Так как пришлось к слову, заметим тут же, что этою действительно удивления достойною сметливостью обладает, между русскими литераторами, не один г. Полевой: отдавая ему полную справедливость, мы не должны же быть несправедливы и к г. Булгарину, тоже обладающему замечательным талантом в этом роде. Вся разница в характере таланта: г. Полевой больше устремляется, как справедливо замечает "Москвитянин", туда, где совершилось падение

какого-нибудь рода словесности; г. Булгарин, напротив, является неожиданно большею частию после какого-нибудь успеха посредством литературного оборота. В то время как мода на альманахи заставляла г. Полевого писать повести,-- их писал и г. Булгарин; успех альманахов заставил г. Булгарина издать "Талию";4 удачная подписка на не конченную доселе "Историю русского народа"5 имела своим следствием неудачную и тоже не конченную "Россию" г. Булгарина; успех "Посредника" родил "Эконома"; успех "Наших" произвел "Картинки русских нравов"; политипажная история Суворова г. Полевого породила "Романтические сцены из жизни Суворова" с политипажами же, которые, говорит г. Булгарин, скоро явятся в свет; успех драматических "представлений" г. Полевого на Александрийском театре породил неуспешную, впрочем, "Шкуну Нюкарлеби". Подражая всему успешному, г. Булгарин иногда огорчается, если видит, что задуманное им "успешное" -- упреждается чужим "успешным", особенно "успешнейшим". Так, например, "Юрий Милославский" упредил выходом "Димитрия Самозванца" -- и за то навлек на себя довольно грозную критику в "Северной пчеле". Равным образом, г. Булгарин не любит совместничества: просим читателей вспомнить известную историю о капустных кочерыжках...6

Возвратимся к "представлениям" г. Полевого в изданном ныне третьем их томе.

Этот третий том содержит в себе "Гамлета" -- драматическое представление Виллиама Шекспира, и "Уголино" -- драматическое представление Николая Полевого. Хотя "Гамлет" только перевод г. Полевого, но и его можно счесть за сочинение, ибо сущность всякого произведения составляет его дух, а в переведенном г-м Полевым "Гамлете" Шекспира -- нет нисколько шекспировского духа: переводчик заменил его собственным своим. Поэтому "Гамлет" так же точно есть сочинение г. Полевого, как и "Уголино": в обоих один дух, одна манера,-- и если Шекспир более или менее виноват в "Гамлете" г. Полевого, то он же более или менее виноват и в "Уголино": ибо в каком отношении находится "Гамлет" г. Полевого к "Гамлету" Шекспира, в таком же точно отношении находится "Уголино" г. Полевого к "Ромео и Юлии" Шекспира... Многие считают это отношение весьма похожим на отношение пародии к оригиналу... Мы сказали, что сущность всякого произведения заключается в его духе, и потому должны характеризовать дух "Гамлета" и "Уголино". С этой точки зрения, оба эти произведения чрезвычайно интересны, потому что оба они -- родовые, типические явления в области русской литературы.

Иные слова, по особенным обстоятельствам, получают впоследствии совсем другое значение, нежели какое имели вначале и какое назначила им выражать этимология языка. Так, например, русское слово "чувствительный" сперва означало человека с чувством, с душою; следовательно, оно имело похвальное значение. Но сентиментальность, овладевшая нашею литературою и нашим обществом в конце прошлого и начале текущего столетия, дала слову "чувствительный" ироническое значение, так что теперь говорят "человек с чувством" и уже не говорят "чувствительный человек", ибо последнее означает слезливого воздыхателя, аркадского пастушка в соломенной шляпе, с розовыми лентами на груди,-- лицо, некогда известное в русской литературе под именем Эраста Чертополохова7. Таким же точно образом у немцев выражение "прекрасная душа" (schone Seele) и произошедшее от него неловкое в русском переводе слово "прекраснодушие" (Schoneseelichkeit) получили, в последнее время, совершенно противоположное значение. Слово "прекрасная душа" у немцев выражает собою понятие о тех слабых и поверхностных характерах, которые исполнены энтузиазма ко всему высокому и прекрасному, но которые никогда не могут понять хорошенько, в чем состоит и что такое это "высокое" и "прекрасное", от которого они всегда в таком восторге. Сердце у этих людей действительно доброе, ума в них также отрицать нельзя; но они лишены всякого такта действительности. Они узнают высокое и прекрасное только в книге, и то не всегда; в жизни же и в действительности они никогда не узнают ни того, ни другого и от этого скоро во всем разочаровываются (любимое их словцо!), холодеют душою, стареются во цвете лет, останавливаются на полудороге и оканчивают тем, что или (и это по большой части) примиряются с действителыюстию, какова бы она ни была, то есть с облаков прямо падают в грязь; или делаются мистиками, мизантропами, лунатиками, сомнамбулами. Обыкновенно они смешны и жалки в том и другом случае; но в первом они бывают иногда уж и не жалки, а скорее страшны своим примирением с действительностию...8 Не разочаровываться им невозможно: ибо у них идеал не имеет ничего общего с действительностию и не способен к осуществлению на деле. Если этот идеал -- дева, то непременно неземная, которая ие ест, не пьет и не хворает, питаясь одними высокими чувствами, любовью, восторгом, вдохновением и пр. И потому в девах они наиболее разочаровываются: неспособные понять и оценить ничего, что просто, без претензий и без эффектов, прекрасно, они всего чаще привязываются к ничтожным созданиям -- и умножают число несчастных

браков по страсти. Если этот идеал -- друг, то горе ему: самолюбие -- болезнь "прекрасных душ" потребует от него, чтоб он отказался от себя и беспрестанно любовался прекрасными чувствами и словами своего друга, страдал бы его страданиями, радовался его радостями, а о себе не думал бы вовсе: в противном случае он -- эгоист, холодная душа, разочарователь. Идеал блаженства любви "прекрасных душ" -- пустыня вдали от людей, природа, прогулки при луне, вздохи, поцелуи и -- больше всего -- совершенное бездействие. Они вечно стремятся туда, а здесь недовольны всем: люди их не понимают, жизнь для них пошла, ибо в ней нужны и деньги, и пища, и одежда, необходимы горе и труд. Труда они не любят в особенности: в нем так много прозы, а они хотят дышать одною поэзиею.

Но чтобы сделать верный очерк того, что немцы называют "прекрасною душою", нужна целая статья. Итак, удовольствуемся одним намеком: догадливые поймут нас. У нас были попытки ввести в употребление слово "прекраснодушие", которые остались тщетными, и по справедливости: у немцев это слово получило такое значение через развитие самой общественности, так ,ке как у нас слово "чувствительный". Мы думаем, что слова "романтик" и "мечтатель" довольно близко подходят под значение немецкого выражения "прекрасная душа" (schone Seele). Кто хочет познакомиться с характерами и натурами романтиков и мечтателей,-- тем рекомендуем из романов г. Полевого "Аббаддонну", а из повестей в особенности -- "Живописца", "Блаженство безумия" и "Эмму": это тонкие, злые картины и очерки романтиков и мечтателей. Но всех их выше -- "Гамлет" и "Уголино": это просто сатирическая апофеоза романтических душ и мечтательных характеров. Мы не будем распространяться в доказательствах: перечтите в "Уголино" сцены любви между Нино и Вероникою,-- и вы сами увидите, что улика налицо. Одна уже мысль -- жить в пустыне аркадскими пастушками, занимаясь одною любовию,-- в высшей степени "романтическая" и "мечтательная"...

Уединенное место в Апеннинских горах; кое-где хижины пастухов; направо красивый домик; налево дерновая скамья. Нино и Вероника, в крестьянском одеянии.

Вероника. Я принесла тебе завтрак, милый Нино! Извини: не мастерская работа, но я сама пекла этот хлеб, мой милый друг!

Нино. А я кончил мою работу и жду твоего поцелуя. Посмотри -- ведь и это не мастерская работа, но я сам плел эту корзинку!

Вероника. Какая миленькая! А! ты заслужил поцелуй! (Целует его.) Нино. И только?

Вероника. Какой прихотник! Нино. Я не требую, а умоляю!

Вероника. Так разве так умоляют? Вы, синьор, слишком горды для роли нежного любовника! Но я вас прощаю. -- Вот вам награда... Довольно, довольно!

Нино. Вероника! счастлива ли ты? Вероника. Ах, Нино, тебе ли спрашивать!

Нино. Знаю, и все еще сто раз в день хотелось бы мне спросить у тебя -- слышать от тебя беспрестанно!

Вероника. На что слова, милый друг?

Нино. Неужели ни разу не пришла тебе мысль о прошедшем, ни разу не взволновалась грудь твоя вздохами сожаления?

Вероника. О чем же, милый Нино?

Нино. О том, что было, о том, что ты для меня оставила, бросила, презрела...

Вероника. Я не знаю, что такое прошедшее. Да разве я оставила что-нибудь? Мне кажется, что я родилась только тогда, когда мы переселились сюда с тобою. Было что-то прежде... я не помню...

Помню я одно -- тот вечер, дивный вечер, Когда последний солнца луч цветные стены храма Раззолотил и, по стенам сверкая, догорая, На сводах и столпах, как радугой, блистал.

Там, близ алтаря, был юноша прекрасный, Мой Нино был там -- он молился, Он ангелом прекрасным мне казался, Он не видал меня, но мне с тех пор,

Как призрак милый счастья, он остался --

Его мечтала голос слышать я, Его искала и -- нашла его -- он мой! Он не диким мне воителем, Не в турнирах победителем --

Он мне странником предстал смиренным, И -- его узнала я!

Он так смело стал перед людской толпою, Он сказал ей, изумленной, будто божьим громом: Она -- моя!

Вот все, что было для меня... Ах, да уж сколько раз пересказывала я тебе об этом!.. Нино (обнимая ее). Мечтательница!

Вот видите -- и добрались до первого и последнего слова, до альфы и омеги этой апофеозы пряничной любви "мечтателей"! Да этот Нино с своею Вероникою просто -- Манилов с своею супругою: он держит в руке конфетку и говорит супруге: "Разинь, душенька, ротик, я тебе положу этот кусочек"...

Право, об "Уголино" больше нечего говорить, особенно говорить серьезно...

Что касается до "Гамлета", то достоинство его как перевода вполне оценено великим знатоком Шекспира, покойным профессором Харьковского университета И. Я. Кронебергом9 и, в другой статье, сыном его, А. И. Кронебергом10. Но нет худа без добра: из перевода вышло сочинение г. Полевого, и это послужило к успеху пьесы на нашей сцене, где Шекспир так, как он есть (не обсахаренный и не рассыропленный), еще недоступен. Но зато некоторые потому только и прочли превосходный перевод "Гамлета" г. Вронченко и поняли его, что видели на сцене "Гамлета" г. Полевого... И то заслуга!"11

Примечания СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

В тексте примечаний приняты следующие сокращения:

Анненков -- П. В. Анненков. Литературные воспоминания. <М.>, Гослитиздат, 1960. Барсуков -- Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I--XXII. СПб., 1888-1910.

Белинский, АН СССР -- В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I--XIII. М., Изд-во АН СССР, 1958-

1959.

ГБЛ -- Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.

Герцен -- А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, М., Изд-во АН СССР, 1954-1966. Гоголь -- Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. I--XIV. <М>, Изд-во АН СССР, 1937--1952. ГПБ -- Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Добролюбов -- Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1--9. М.--Л., Гослитиздат, 1961--1964. ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

КСсБ -- В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I--XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-- 1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).

КСсБ, Список I, II... -- Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по незначительности своей".

ЛН -- "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.

Переписка -- "Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым", т. I--III. СПб., 1896.

ПссБ -- Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I--XI) и В. С.

Спиридонова (т. XII--XIII), 1900--1948.

Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. I--XVI. М.,

Гослитиздат, 1939--1953.

Шенрок -- В. И. Шенрок. Материалы для биографии Гоголя, т. I--IV. М., 1892-1897.

Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Часть третья (с. 386--392). Впервые -- "Отечественные записки", 1843, т. XXVI, No 2, от. VI "Библиографическая хроника", с. 59--64 (ц. р. 31 января; вып. в свет 1 февраля). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. VII, с. 224--233.