Вяземский П.А.. Письмо к К. Н. Батюшкову

Петр Вяземский

Письмо к К. Н. Батюшкову

«Public Domain»

1810

Вяземский П. А.

Письмо к К. Н. Батюшкову / П. А. Вяземский — «Public Domain», 1810

«Ты спрашиваешь у меня, любезный друг, что у нас нового на Парнасе? По обыкновению новостей много, а нового ничего. Все такое же, как и старое. Право, без разных имен, стоящих на книгах, можно бы почесть все эти новые творения произведениями одного пера. Вялый слог, бесчисленные ошибки против правил языка, совершенная пустота в мыслях, вот что можно сказать о большей части оригинальных книг…»

©Вяземский П. А., 1810 © Public Domain, 1810

П. А. Вяземский. «Письмо к К. Н. Батюшкову»

Петр Вяземский Письмо к К. Н. Батюшкову

Ты спрашиваешь у меня, любезный друг, что у нас нового на Парнасе? По обыкновению новостей много, а нового ничего. Все такое же, как и старое. Право, без разных имен, стоящих на книгах, можно бы почесть все эти новые творения произведениями одного пера. Вялый слог, бесчисленные ошибки против правил языка, совершенная пустота в мыслях, вот что можно сказать о большей части оригинальных книг. Тот же вялый, а часто и грубый слог, те же ошибки, исковеркание мыслей, вот главные признаки ежедневно выходящих переводов. После того мне было бы можно тут реляцию свою и кончить, но однакожь боясь, чтоб ты меня не упрекнул в лени и не почел бы мои слова простою отговоркою, хочу вполне удовлетворить твоему желанию и явными доказательствами оправдать смысл сказанного мною приговора.

Недавно принесли мне новый вышедший перевод прекрасной трагедии Кребильйона. Ты уж верно отгадал, что я говорю тебе о Радамисте и Зенобии. Так точно! Перевод этой трагедии будет предметом нынешнего моего письма. Теперь господствующая страсть во всех наших стихотворцах есть состязаться с Вольтерос, с Расином и с прочими драматическими знаменитыми творцами. Страсть похвальная, но весьма опасная! Надобно быть самому почти Расином, чтоб передать на русской язык все несравненные красоты Ифигении или Андромахи, самому почти Вольтером, чтоб хорошо перевесть Меропу или Заиру. А у нас такой труд почитают за безделицу. И их переводят как какую-нибудь комическую оперу. Пять человек собираются, из безделия, каждый берет себе по акту Заиры, кой-как переводит его, сшивают лоскутья вместе и вот вам французская трагедия, переложенная на русские нравы. Каждый из сотрудников считает себя за маленького Вольтера, или по крайней мере за пятую часть его. И мы это видим в нашем веке! Ей-Богу! и жалко и смешно. Но дело не в том; возвращаюсь в своим овечкам. Взявшись говорить тебе о переводе Радамиста и Зенобии, приступаю к делу. Тебе известен подлинник, известен план трагедии, свирепый, а между тем и трогательный характер Радамиста, ты знаешь бедствия несчастной Зенобии и, одним словом, тебе знакомы красоты сей трагедии, заслуживающей место в числе лучших трагедий французского театра, вопреки мнению славного французского сатирика, который во время последней своей болезни, прослушавши чтение Радамиста, сказал: ах! Прадоны были солнцы в сравнении с этими людьми! Но Вольтера замечание справедливо: Депрео сказал это потому, что был уже на смертном одре, в таком положении, в котором делаешься нечувствительным в красотам. И так, я не представлю тебе ни плана, ни хода, ни завязки трагедии, а только некоторые отрывки перевода для сличения с подлинником.

Вспомни со мною первое явление второго действия, когда Гиерон, прослушав от Радамиста рассказ о всех его приключениях и узнав, что он приехал ко двору отца своего в виде римского посла, спрашивает у него какою надеждою льстится он, приняв такое намерение. Ответ Радамиста прекрасен у Кребильйона. Вот он в переводе:

Не знаю, Гиерон, на что решуся я. –

Не понимаю чем полна душа моя. –

То к преступлению без склонности влекуся, То добродетели невольно предаюся.

В волненьи чувств моих, могу-ль познать себя? Игралище страстей! – порока не любя, И к добродетели любви не ощущаю. –

То совести упрек, то мести глас внимаю –

4

П. А. Вяземский. «Письмо к К. Н. Батюшкову»

Раскаюся… но ах!.. и в том мне пользы нет. –

Противен сам себе, противен мне весь свет – Душа растерзана во мне страстей бореньем: Любовью, злобою, – и жалостью и мщеньем – Зенобии лишен, и хощешь вопрошать, Чего я в мире сем могу еще желать?

В отчаяньи моем, свет солнца ненавижу;

Во всей природе я едино мщенье вижу;

Природе всей отмстить мой алчет злобный дух. – Какой свирепый яд снедает сердце вдруг? Упреки совести! – сколь вы во мне ужасны!

Зачем пришел сюда? Куда стремлюсь несчастный? Пришел здесь обрести всех бед моих творца, Вотще природа мне являет в нем отца –

Здесь боги возвестят свой гнев ко мне столь поздной;

Здесь роковой удар стрелы небесной, грозной, Сверканьем молнии злодея поразит!

Главу преступную на части раздробит. –

Оставляю тебе самому делать свои суждения о рифмах на уся, о конце полустишие но ах! и о других подчеркнутых мною местах, а я только позволю себе сказать, что это все мне кажется очень слабо и далеко от красоты французских стихов:

Et que sais-jo, Hiéron? furieux, incertain,

Criminel sans penchant, vertueux sans dessein,

Jouet infortuné de ma douleur extrême,

Dans l'état où je suis me connais-je moi même?

Mon coeur, de soins divers sans cesse combattu,

Ennemi du forfait, sans aimer la vertu,

D'un amour malheureux déplorable victime,

S'abandonne aux remords sans renoncer au crime,

Je cède au repentir, mais sans en profiter,

Et je ne me connais que pour me détester.

Какими здесь мастерскими красками изображено волненье встревоженной души. Сердце содрогается при каждом стихе. А в переводе? – и в переводе содрогается сердце. Но… отгадай сам от чего. Ты не хуже и лучше меня можешь судить о красоте подлинника и недостатках перевода. А мое дело исполнить данное обещание, то-есть представить некоторые отрывки из перевода. Теперь прошу тебя обратить свое внимание на 5-е явление IIIго действия, то-есть на сцену признания между Радамистом и Зенобиею.

Она меня каждый раз, что я ее читаю, приводит в новое восхищение. Какое положение Радамиста? Он узнает супругу свою Зенобию, которой считал себя убийцею, видит её в себе сострадание, вместо заслуженной им от неё ненависти. Счастье, кажется, улыбается ему, но скоро потом ревность, господствующая страсть его, возмущает вновь его чувства. Арзам, брат его, не подозревая, что Зенобия супруга Радамиста, влюблен в нее, и брата своего считая римским послом, умоляет его увести с собою Зенобию, чтоб укрыть ее от жестокости Фаразмена, отца двух братьев. Радамист знает, что Арзам обожает Зенобию, застает их вместе, и полагает, что и она платит ему такою же любовию. Как трогательны в сцене свидания слова Радамиста, когда он сверх возможного чаяния видит в Зенобии чувства жалости в себе…

5

П. А. Вяземский. «Письмо к К. Н. Батюшкову»

Quoi, vous versez des pleurs? говорит он ей в изумлении. Для меня эти слова в устах преступного Радамиста разительнее вопроса Орозмана: Zaïre, vous pleurez? – по дружбе извини меня, что я беспрестанно отступаю от цели, но, признаюсь, мне так приятно видеть перед собою французского Радамиста, что и о русском вовсе и забиваю. За то, с этого часа даю тебе слово не упоминать более о французском, и для избежания всякого соблазна запираю его в шкап. Стану тебе говорить об одном переводе, но ужь после ручаюсь тебе, что только кончу письмо свое, выпущу французского Кребильйона из тюрьмы, на место его посажу русского и тогда ужь ключ кину в реку. – Я хотел выписать нечто из 5-го явления III-го действия. Радамист узнает Зенобию, и говорит ей: Се ты-ль? (Заметим здесь мимоходом, что г-н переводчик слишком, кажется, привержен в слову се, которое несравненно приличнее проповеди, чем трагедии). Зенобия в смущении обратно узнает супруга своего и восклицает: Ты Радамист? Вот ответ его:

Ужель меня ты не познала? –

Яизверг тот, злодей, кем ты во гроб ниспала.

Ах! если бы теперь забыть ты возмогла Мои преступные, ужасные дела!

О боги! кои мне супругу возвратили, Увы! почто меня злодейством отягчили? –

Всещедры небеса! чем мог тронуть я вас!

Язрю Зенобию… её внимаю глас. –

Но где обрел ее? – во власти у тирана! У лютого отца?… О горесть несказанна! Ты, жертва ревности и зверства моего!

Драгая жертва мне… супруга твоего Раскаянье грызет, как гладный змей ужасный. –

Ты слезы льешь? –

Ни одной красоты подлинника не удержано здесь. Мы видим одни пустые восклицания, стихи без всякой связи. Голос души ни мало не отзывается в них. Сверх того, переводчик заставляет Радамиста говорить нелепости. Правда, Радамист кинул супругу свою в волны Араха, но, увидя ее после, он уже не может ей сказать: Я тот, кем ты во гробь ниспала. Во-первых, река – не гроб, во-вторых, не думаю, чтоб на этом свете кому-нибудь пришлось бы сделать такое признание; признания такого рода остаются разве для другого света. Я привидениям не верю. Далее: не боги отягчают злодействами, а люди сами отягчаются ими. Наконец, несказанна не может служить рифмою слову тирана. Да и что это за слово несказанная? У нас для выражения подобной мысли есть слово несравненно лучшее неизъяснимая. Рассуди сам, ведь неизъяснимое то, что изъяснить нельзя, несказанное только то, что не сказано, а не то, что сказать не можно.

Последний стих заставляет вас заметить, что вероятно г-н переводчик не должен быть весьма силен в стопосложении. Он не расчел, что он только десятистопный.

Ты слезы льешь?

Зенобия.

Мне слез не лить, несчастный. –

6

П. А. Вяземский. «Письмо к К. Н. Батюшкову»

Я сперва подумал, что это ошибка типографическая, но многие другие такого рода попавшиеся мне в продолжении трагедии утвердили меня в моем первом мнении, разве может быть г-н переводчик делал это с умыслом для прелести разнообразия, и в самом деле очень разнообразно! Хочешь ли короткие стихи. Вот изволь:

Мне предан, он бег свершить поможет вам –

………………………………….

Есть мой супруг, хотя бы цесарь сам

……………………………….

Увы! что значить то, что я… я сам

Желаешь-ли длинных стихов? Пожалуй, мы и в том угодим:

Зачем ведут тебя? Что мнишь найти ты здесь? Смерть!

Этот стих имеет двойную выгоду: если хочешь, принимай его за тринадцатистопный, если нет, то можешь сделать из него один двенадцатистопный белый, а другой – одностопный Смерть, которому чудесною игрою судьбы служит рифмою не слово стерть, а зреть.

Между тем предваряю тебя, чтоб ты в последнем случае не жалел о потере тринадцатистопного стиха, а в замену удовлетворю тебя стихами еще подлиннее. Например:

Иль Риму услужа отмщу… иль смертною косой.

(Не правда ли, что незнающему подлинника можно подумать, что там говорено не о faulx de la mort, а об une louche mortelle?)

Вот еще тебе взрослый стих:

Пойдем, я безоружен, зри: могу-ль что предприять?

Я мог бы тебя, любезный друг, попотчевать еще кой-чем, взятым из этой трагедии; но будь совестен! Я и так ужь почти с час пишу в тебе письмо. Не требуй от меня, чтоб я посвятил еще и другой на трагедию, в которой не соблюдена даже и мера стихов, и в которой в добавок попадается бесчисленное множество подобных сим:

Которых (врагов), Фаразман, отец мой, враг лютейший Избрал орудьем быть моей кончины злейшей.

………………………………….

Добрейшие сердца страсть вредна развратит И ниспровергнеть их в пучину преступленья.

………………………………….

Но перед тем, как ты с завесою вечною Отсель предпримешь путь!

Предпринять путь с завесою!

………………………………….

В его душе всегда собор страстей бунтует.

………………………………….

Могла-ль супружества я чтить союз священный,

7

П. А. Вяземский. «Письмо к К. Н. Батюшкову»

Когда ты пременил венец в колючи терны?

………………………………….

Ты подозрения пустую тень одну Уже готов почесть за злейшую вину.

Во-первых, что значит пустая тень? А сверх того г-н переводчик хотел тут сказать совсем не то. Как быть! Не всегда все делается как задумаем.

Подозрение может поставиться за вину тому, который подозревает, но тот, который предметом подозрения, должен сказать подозревающему: тебе довольно одной тени подозрения, чтобы почесть за вину то, в чем ни мало нет вины.

Ах! если-б Рим возмог, встречая тьмы смертей.

Риму нельзя ни тьмы, ни тьму, ни одной смерти встретить.

……………………………….

Нет! нет, надежды не имею, Чтоб глас природы в нем огнь мщенья заглушил!

Арзам, говорящий эти стихи, только-что не надеется, а я, признаюсь в глупости своей, я даже и не понимаю, как огонь может заглушиться голосом.

Порядочных стихов заметил я только два. Арзам, исчисляя все муки, претерпенные им после ужасного его злодеяния против Зенобии, говорит, что к большему страданию любовь:

Мне невозвратную потерю представляла. Ко праху хладному душа моя пылала!

Кончу здесь длинное свое письмо. Оно тебе наскучило, верю, – ибо и мне надоело писать его. Ты зеваешь, проклинаешь меня – ни мало не удивляюсь; но опомнись, tu l'as voulu, George Dandin!

8