My_vsego_lish_deti

- Шкуры лежат внутри твоего жилища, чистый песок наберешь у горных озер, я покажу тебе потом. Приступай к делу на рассвете, - наставлял старик, по-прежнему обнимая пальцами ног небольшой камень, который, словно якорь, удерживал его на земле, его, готового оторваться в безбрежное небо, - К вечеру занимайся гибкостью и перед сном омывайся в горном потоке, который заберет у тебя всю усталость трудового дня и промоет тебе мозги. Старик смешно наморщил лоб: «А в них - ой как много ненужного, что стоит выкинуть вон».

- Подружись с ним, - Учитель продолжил свою поучительную речь, прикрыв рукой лицо от каскада брызг, стремительно взмывших к нему от удара бурной воды об каменный валун, - он не раз тебе еще подсобит. В трудные моменты всегда приходи к нему, он даст тебе верный совет, подскажет, что и куда. Он очень разговорчивый и дружелюбный.

- Два года назад, - продолжил этот могучий человек, - принес мне один добрый путник трехметровый шест, который нашел он, застрявшим в скалах почти на вершине горы Ма-ну. Никто не знает, откуда он взялся и зачем снова вернулся к людям. Когда увидел я его - длинный, почерневший от ржавчины, металлический предмет, в ту же ночь приснился мне сон, в котором шест, обернувшись человеком, просил меня воскресить его, дать второе рождение, возвратив ему живой облик. Говорил он и о том, что послан богами для великой службы человеку, в котором я узнал моего сердечного друга, монахиню, о которой слышал ты уже. Утром я принесу тебе его, сейчас он спит сном мертвого, но второе рождение не за горами.

На том и закончился их разговор, и целый день Кунь бродил в ближайшей окрестности, внимательно рассматривая местность и ее обитателей, в которой, судя по всему, суждено будет ему прожить еще долгие годы.

Утром седой Учитель стал пояснять, что и как делать. Он провел его к горному озеру, где находился чистый, необходимый для шлифовки песок. Затем они занесли в хижину полные охапки связанных шкур диких животных, которые также служили инструментом в дальнейшей работе.

- Когда часть песка насыплешь на шкуры, чтоб начать обрабатывать шест, всегда помни то, что сейчас тебе скажу. Все множество песчинок - это отражение далеких звезд, далеких вселенных. Тихий разговор ведут они, и каждый божий миг делятся с жизнью вокруг знанием о своих мирах, являясь их проявлением в нашей плотной, материальной вселенной. Каждая - хранительница великих тайн, которые готова раскрыть любому, кто сумеет их услышать. И все они с радостью вольют частицу себя в пробуждающееся сознание шеста, поведают свою историю, споют ему колыбельную о бесконечности мироздания. Всё, иди, - он чуть помолчал и добавил,- трудись.

Два месяца ушло у Куня на то, чтобы металлу шеста придать свойственный ему металлический блеск. Насыпая чистый белоснежный песок в объятия приготовленных мастером грубо выделанных шкур, юноша кропотливо возделывал твердую, необработанную «почву» поверхности шеста. Очистив от ржавчины и добившись идеально ровной поверхности, три раза приносил он Учителю уже, как он считал, законченный шест. Уже три раза недовольно морщилось лицо Учителя, и столько же он отсылал его обратно, ворчливо приговаривая на каком-то странном диалекте, отрицательно кивая головой из стороны в сторону и деланно вздыхая. Все время находилось что-то, чем был недоволен учитель.

И вот однажды по-детски жизнерадостная улыбка озарила лицо старого мастера, и, глубоко вздохнув, он сказал:

- Начало положено...

- Как начало, наставник?

- Этому шесту еще далеко до совершенства, неужели ты подумал, что работа завершена, и мы можем преподнести этот дар в незаконченной форме?

- Нет, наставник, я думал…

- Иди…Завтра утром я покажу, куда тебе идти дальше…

- Учитель, а как же тренировки...когда мы…

- Я разве не сказал тебе не называть меня Учителем? Ступай!

Кунь спохватился, вздохнул, посмотрел на наставника, повернулся и пошел…

В работе Куня проступили первые изменения. Раз в три дня всегда неожиданно появлялся старик с огромным мешком свежей золы, которую Кунь теперь клал в шкуры вместо песка и, придерживая в усталых непослушных руках свой металлический трехметровый предмет, неспешно вновь и вновь колдовал над ним, над каждой его пядью. Сколько раз вспыхивали в ничем не занятой голове Куня идеи о том, как было бы сподручней укрепить шест, чтоб работа облегчилась и заметно ускорилась, но Учитель сказал: «Действуя таким образом, в простоте, вы заново рождаетесь оба».

- Делай, как сказал тебе, - так он говорил.

Кунь глубоко вздыхал и продолжал работу.

Затем старик стал приносил кусок какого-то вещества, напоминающего красную глину, которая, по его словам, наполнит металл свежей силой и красотой. Уже не раз раздражение Куня преодолевало границы его терпения, и он сломя голову мчался среди лесных чащоб, что б хоть как-то успокоить своё бешенство, захлестывающее, казалось, все его существо. Мастер как-будто издевался над ним. «Может, он не хочет выдавать свои тайны, - думал Кунь: ничего, я все выдержу, и он откроет мне свои секреты, я смогу… я смогу….я смогу…»

Прошло шесть месяцев, прежде чем наставника Куня удовлетворило состояние шеста. Теперь шест наполнился странным, глубоким сиянием, когда появляющееся за склоном светило обдавало его огненным светом, светом огненной силы.

- Вот… у него теперь есть глаза. Но их надо открыть, иначе он так никогда и не узнает, какой великолепный мир окружает его. Это будет воистину достойный дар. Теперь для тебя настает решающий бой, так как ты должен будешь сражаться с чистым Сердцем и незамутненным разумом…

- Учитель…

- Шест нужно научить отражать мир без искажений и лукавства, а для этого мало одной шлифовки, необходимо чистота внутренняя, которая с каждым твоим движением будет формировать его внутреннее содержание, его мир.

- Хорошо, я сделаю это…Наставник... - голос Куня звучал с натугой, как будто из другого мира.

Кунь не верил, он уже не верил: «Старый мастер никогда не раскроет своих секретов, но я должен дойти до конца…- словно молитву, чеканил внутри себя он. «Я принимаю этот вызов судьбы, - даже не веря, думал Кунь: я должен дойти до конца».

Он уже смутно помнил, как Учитель что-то говорил ему. Только на утро он вспомнил, заметив в углу своей хибары огромный мешок, плотно наполненный доверху сухими листьями.

- Сухие листья разотрешь в порошок, будешь им сдабривать поверхность шкуры, – говорил Учитель.

Листья были упакованы так, что, когда Кунь стал высыпать содержимое мешка во все имеющиеся у него емкости - несколько корзин и огромный глиняный сосуд, напоминавший своими размерами пиалу внезапно исчезнувшего гиганта, то осталась ровно половина спрессованных листьев в этом, казалось, безграничном пространстве мешка.

Еще через месяц - полтора, точно сказать Кунь бы не решился - время опять перестало для него течь равномерно, потеряв твердость и нерушимость границ, которыми есть вчера, сегодня и завтра, странный старик сказал, что листья ему больше не нужны, что теперь, между его руками и младенцем-шестом останется только один промежуток – помощница-шкура.

- Не уставай пеленать Его. Пеленай изо дня в день, пока не будет готов он открыться миру в первозданной красоте и чистой силе. Закончи начатое…

Время летит неуклонно, не меняя своего галса и всей яростной мощи своей безумной настойчивости. Остался один месяц и один день, чтобы можно было сказать, что юноша уже как целый год самоотверженно постигал непростую науку жизни. Бесконечный год. Вспыхнул и погас.

Набежал шквал ветра. Старый мастер и Кунь стояли на том же месте, где и встретились впервые. Руки Куня держали, казалось, невесомый предмет, хотя и взрослому человеку было бы не просто удерживать его на весу, так, как теперь делал это Кунь, забывший совсем, с каким трудом ему это давалось вначале. На зеркальной поверхности этого, ставшего немного сказочным предмета, как-будто поселился весь зеленый уголок старого отшельника, отражаясь в удивительно безупречно отполированном теле.

Чтобы выполнить задание старого мастера, все последнее время Кунь провел в предельном внимании, сохраняя внутреннюю чистоту своего разума и поддерживая огонь своего намерения. Свою ярость он вковал в подкову своей воли. Каждый день он нещадно разбивал вражеские ряды своего разочарования и уныния, заставляя себя верить в необходимость дойти. Все чаще ему грезилось, что это не сражение, а пытка, но он все шел и шел, изнемогая уже не от боли мышц, а от боли разума, и стон Души не раз прорывался из его уст. Затем исчезли и мысли, он просто работал, работал, с настойчивостью безумца, отдавшего все во имя действия, но ни на миг не утерявшего светлую заботу о рождающемся детище, ибо это и было главное условие старика. И вот…

- Мастер, я выполнил Вашу просьбу и теперь вправе уйти…Пожалуйста, ничего не говорите, просто позвольте мне уйти. Почитай целый год я надеялся, что вы начнете меня учить и действительно сделаете меня своим учеником. Целую вечность я надеялся, что смогу овладеть боевыми искусствами чтобы стать способным защитить мою Родину, моих близких и родных. Но... Вы!....простите… Позвольте мне уйти с миром.

- Ты волен сам выбирать свой путь, - старик замолчал и в тот же миг раздался жалобный крик далекой птицы, словно плачущей от какой-то неземной тоски, рассказывая небу о чем-то таком, что так и осталось только между ней и голубым океаном, обнявшем весь мир.

* * *

Юноша, все существо которого словно пело, излучая силу молодости и источая тонкий аромат переливающейся через край кипучей энергии жизни, не спеша, приближался к родной деревне…

* * *

Дорога домой – это путь, окрыляющий теплыми воспоминаниями прошлого и надеждами на счастливое будущее, и поэтому пролетела она столь же незаметно, сколь незаметно пролетает день для доброй хозяюшки, которая с весельем на душе и песнею на устах занята приготовлением к какому-нибудь торжеству. Каким бы не был итог уходящего года, ничто не могло удержать ликования Куня при виде знакомых и столь любимых им родных мест. Родные леса и поля пахли как будто чуть иначе, чем где-либо еще, и земля дышала как-то по-особенному. Может, ему все это и почудилось, но он свято верил, что все дома было иначе, даже птицы пели на знакомом наречии, греющим сердце своей близостью. И небо здесь как всегда было переполнено кучерявыми легкими облачками, бегущими на перегонки друг с другом, иногда выстраиваясь в веселый хоровод высоко - высоко в синеве.

* * *

- Боже, что случилось, где все? Куда запропастился весь люд? - слегка заволновался молодой мужчина, торопливо ступавший по пустой дороге территории его родной деревни, долгожданной, милой земли.

- Что случилось? Почему не видно ни одного человека, веселой ребятни? Почему вдруг такая тишина вокруг?

И тут… Куня словно озарило, он вспомнил. Как же он мог забыть! Какими ветрами выдуло из его сознания чувство времени и знания о том, что прошел ровно год с того момента, как он покинул деревню, а именно в эти дни всегда и происходил долгожданный всеми праздник, ставший таким горьким однажды для Куня. Да, ведь в эти развеселые, оживленные дни заключались торговые сделки, и самые необычные вещи-диковинки с далеких стран можно было увидеть да и прикупить, конечно, коль по кошелю придется. Любому давалось право (но не всякий желал-то этого) поучаствовать и в кулачных, довольно жестких, боях, которые смогли бы принести славу и уважение, да и возможность показать свое умение владения мечем, слава Богу, деревянным, иначе не избежать кровопролития. И вот еще одно: для детворы стояли огромные корзины со сладкими пряниками и она – детвора, благодарно опустошала их еще до окончания всей процессии торжества. Поэтому ни детворы, ни односельчан до сих пор так и не встретил Кунь, уже развернувший свои стопы к месту, где завсегда раз в год веселился от души люд…

***

… - Так это же Кунь! - раздались радостные возгласы среди большой группы мужчин, стоявших недалеко от квадратного утоптанного поля, огороженного невысокими закругленными кверху деревянными кольями. Это был, как называли его в народе, бойцовский квадрат, в котором имелось достаточно места и для поединков один на один и для командных «разборок».

- О, Великое и всемогущее Небо, - крикнул кто-то из стоявших людей, - это же посланник небес, Кунь! От нашей команды как раз не хватает одного бойца.

- Кунь, как ты? Как, отшельник, многому ли ты научился? – посыпалось отовсюду.

- О, как же нам повезло, - послышалось из толпы односельчан, наполнившихся надеждой в то, что сегодняшний день они будут вспоминать и рассказывать внукам…

Никто не обратил внимания на ответы Куня, на то, как он молчаливо, опустив голову, выговорил:

- Я ничему не научился, простите меня…

Да и некогда было выслушивать. Общее настроение уже выносило Куня прямо к месту событий, направив в самую гущу происходящего под радостный гомон и возбужденное перешептывание односельчан.

Сердце Куня даже не ёкнуло, когда он увидел трех добротно сложенных воинов, один из которых ухмылялся в ус, рассматривая того, кому он так недурно еще только год назад перемолол кости, швыряя его как мальчишку по всему периметру квадрата, и заставив опуститься с небес мальчишеских фантазий о боевых искусствах на твердую, но реальную почву настоящего поединка.

Делать нечего, какая разница, как принимать позор - в сражении аль в стыдливом рассказе о несбывшихся надеждах. Куню было все равно. Он даже подумал, что его вновь кольнул азарт сражения и с удивлением отметил, что он не желает побеждать, он просто хотел прыгнуть в огонь битвы, в поток реальности истинного боя, его суровой и отрезвляющей правды.

На душе не осталось ни облачка, но откуда-то изнутри вдруг поднялся правдивый, сильный, но не жгучий, и даже чуть улыбающийся свет, пронзивший чистое небо его души.

Время остановилось….

Движения приезжего мастера казались такими вялыми, что Куню почудилось, будто мог он оббежать вокруг него несколько раз, прежде чем кулак достиг бы намеченной точки в пространстве. Юноша наклонил тело ровно на столько, чтоб летящий крепко сжатый кулак, словно камень из добротно раскрученной пращи, смог пролететь мимо так близко, на сколько позволяло бойцовское приличие. Затем, одной рукой схватив бывалого удальца за предплечье, другой за шиворот, он рванул его в сторону земли с такой силой, что вояка издал невольный возглас, в котором одновременно слышалось и удивление и стон. Ладони Куня как клешни впились в плоть, заставляя его осесть наземь и опешить от той неожиданной мощи, которая, вовлекая в вихрь движения, намертво пригвоздила его к земле.

Кунь отряхнулся и с удивлением глянул на свои руки, затем на стоявших в тишине односельчан, которые оцепенели от неожиданности и быстроты событий. Да он и сам не мог поверить в случившееся, понять, что произошло. Еще одна схватка закончилась почти с тем же финалом. Ему вдруг показалось, что он находится во сне, и все происходит не с ним. Пространство то сжималось в точку, то разбегалось до бесконечности. И какая то неведомая сила, неизвестная Куню ранее, наполняла его, заставляя все его мышцы и сухожилия звенеть от внутреннего напряжения и радоваться в немом восторге.

- Что же это? – думал Кунь, – что со мной происходит?

Но уже через мгновение он знал: «Старый мастер, старый мудрец…, вот что ты со мной сделал...». Он оглянулся. Все жило, наполненное некой светлой силой, которая текла, переливаясь игриво, оживая в звуках жизни и в ее видимом молчании, заботливо питая своей материнской сутью все сущее. Она текла и в его жилах, во всем его естестве и он это видел, он услышал, нет, он стал с ней одним.

P.S.

Хитро прищурившийся старик сидел на краю небольшого, нагретого солнечными лучами ствола упавшего дерева, и наблюдал приближение юноши…

…Они долго молчали. Казалось, будто оба прислушивались к звукам, находящимися за гранью обыденного восприятия.

Смех, который оглушил своими раскатами величественные горы, принявшие в себя могучее эхо радости мастера, заставил вселенную улыбнуться своим детям, ведь этот смех силой своей бесконечной радости смог бы омыть даже дно Ада и, наверняка, зажег где-то веру в величие бессмертного духа. И этот смех ознаменовал начало новой истории, но для того, чтобы услышать ее, нам понадобилась бы вся наша жизнь, поэтому, поблагодарив за поучительную легенду, пойдемте дальше.



Не успели еще высохнуть чернила легенды о рождении мастера, другая схожая история, как поплавок, вырвалась из глубины памяти, чтобы сказать: напиши и меня, и я тоже могу поведать о том, сколь чудные пути случаются, когда сама Жизнь дает волю своему воображению, воплощая свои глубинные замыслы в движениях человеческой души и проявлениях духа. И вновь история о чуде рождения мастера. И нет таких сил, которые могут помешать ее появлению, ибо вот она, эта история, уже живет, уже поет свою вдохновенную песнь.

Вновь мы встретим мастера гун-фу, вновь знакомые черты ученика и учителя, но право, ведь сказка о мастерстве никогда не начиналась и никогда не закончится, поверьте на слово. Да и по-другому, признаться, было б как-то скучно на нашей голубой планете: без бессмертных мастеров, любви и сказки.

***

Жил-был один не слишком старый, но и не слишком молодой, не очень богатый, но точно и не бедный купец. Когда жил, точно не скажу, ибо сказав, совру, а врунов в жизни и так немало, нельзя этим врунам книжки писать, люди поверят вдруг всяким врунским рассказам да и жить начнут, привирая тут и там. Купец мне этот сразу понравился, по душе, как говорят, пришелся, потому как, знаю я наверняка, что, несмотря на сложности и тонкости ведения купеческого дела в столь давние времена, совесть его была чиста, а сердце спокойно, ведь дела он вел свои праведно, как говорят - по чести.

Многое из того, чего мог только пожелать себе простой человек для своей жизни из земных насущных благ, он имел. В редкие дни отдыха частенько ведал он своим друзьям о чудесах и диковинках заморских стран: чудной еде, о народе, кожа которого была черна как зола, могучих полуголых воинах, заклинателей змей, всего и не перечесть. Да, немало повидал он, немало и знал, так как умел слушать других и любил почитывать свои любимые книги, собранные им со всех концов света. Некоторые из них были очень старые, готовые, казалось бы, рассыпаться в прах при легком дуновении ветра, и, по словам самого купца, хранившие тайны давно исчезнувших народов. Ну да речь не о том, все это лишь присказка.

Друзья очень любили купца, и было за что. Его оптимизм и желание полной подвижной жизни всегда заряжали, казалось бы, все, с чем он, так или иначе, соприкасался. Любили они и тихого, скромного его единственного сына, в котором отец души не чаял. Сын же, на радость отца, отличался особой прилежностью и трудолюбием, всегда поддерживал его во времена радости и невзгод, словно с самого детства его маленькое сердце осознавало тяжесть отцовской ноши - любимая жена и прекрасная мать ушла от них в долину теней лет пятнадцать тому. Тогда ужасная эпидемия стремительно пронеслась безжалостным ураганом по Земле, унося родных и любимых, малых и больших мира сего. Зашла она, незваная, и в их дом, та, которую прозвали в народе «огненная смерть». Умирающий человек просто сгорал изнутри, вот и прозвали ее так. Это было ужасное время. Долгие годы отец носил в сердце горе, которое опустошало его, словно древесный гриб вытягивал соки из старого дерева. Но все течет, все меняется. Незаметно рос и сын. Его маленькое сердце, будто чаша с живой водой, выливала на отца эликсир надежды и уверенности, что в жизни есть то, ради чего стоит бороться и идти вперед, не смотря ни на что.

Время шло. Может и бежало, никто этого уже не узнает. Но течение его обозначило превращение неоперившегося мальчишки в спокойного и жизнерадостного юношу.

- Мой сын повзрослел, - как-то сказал себе купец, - а душа моя давно томится тревожащим предчувствием недосказанного, недоделанного мною. Что-то я упустил, чего-то недодал моему сыну. Ремесло мое он знает, человек он вырос хороший. Бог послал мне настоящее утешение - сыновью поддержку и опору. И тем паче мучается моя душа, что не отблагодарил небо за проявленную заботу.

«Наблюдая за сыном своим с самого детства, - думал отец, - смотря в его искрящиеся живые глаза, удивлялся я той искренности, которую источало его сердце, той нежной, доброй и по-своему жгучей силе, которая выливалась из него каждый миг. Во времена сложные и непростые всегда он находил мудрое слово ко мне, чтобы поддержать, как человек, проживший немало Земных жизней, а не малый ребенок. Не могу обмануться - душа моя ликует от немого предчувствия. Она знает - моему сыну уготована великая судьба. Мне было известно это всегда. И с легкостью признавая, что не было и нет у меня той силы, чтоб освятить сына моего духом запредельной мудрости, я отдам все силы на поиски учителя, учителя для сына моего. Знаю, что есть на Земле Дух истины, но не знаю, где обитает Он. Знаю, есть носители знания о сокровенном, но где же они, где…? Как же найти мне человека такого, носителя Правды Вышней. И то, что не смог я свершить, свершит мой сын, во благо всего живого.»

Такие мысли озарили отца в то время, как зарево заката уносилось прочь за горизонт, сгущая сумерки и проявляя на потемневшем небосводе жемчужные капельки звезд.

Должно заметить, да вы и сами догадались, что человек он был незаурядного ума, прекрасно разбирающийся в жизни. Возможно, потому и стал он человеком с изрядным достатком, что способен был заглянуть хоть в недалекое, но все же будущее, приняв верные, иногда неожиданные решения, частенько делая ставки на то, что для многих было недосужим их внимания, вовремя успевая заметить в каком-нибудь комке грязи золотой самородок. Вот поэтому и поиски учителя для его единственного горячо любимого сына, было делом ненапрасным, а по правде сказать, даже судьбоносным.

Ох и долго бы пришлось рассказывать о всех исканиях отцовских да приключениях в странах заморских, о том, как гасла вера его, надежда его найти мудреца благословенного аль мастера вышней науки - мастера жизни. Да и просто мастера искусного, небом помазанного, кем бы он ни был: лекарем аль воином, аль кузнецом, способным духом истинным оживлять свое творение, так и не довелось ему встретить. Но так бывает, что рядом-то с нами лежит столь необходимое, а мы все вдаль да вдаль глядим, ищем на чужбине что-то, а оно, глядишь, рядышком совсем, в одном, так сказать, шаге от нас. Ты лишь руку протяни и вот она, мечта твоя, стояла рядом и ждала, когда ж, наконец, увидишь ты ее, дотронешься до нее, прижмешь ее родимую к своему сердцу. Вот так и в нашей истории. Долго ль по миру бродил отец, в поисках носителей правды той вышней, об этом никто уж и не помнит точно. Год или три, а может быть все десять, но не нашел отец того, чего искал. Последние капли надежды превращались в дымку, готовую улетучиться навсегда.

Сердце отца одинаково молчало при встрече с людьми мудрыми и знающими, умельцами и искусными бойцами, и молчанием своим говорило: нет, не то… Среди этих добрых, сильных и знающих людей не было того, кто сделал хоть глоток живой воды бессмертного духа из источника жизни.

Вот и наша сказочка подошла б к концу, когда б отцовы молитвы не услыхало Небо, внимающее сим молитвам уже давно, но по мудрости своей знающее, что всему во вселенной есть свое время и место.

Будучи в неделе пути от родных мест и зайдя в трактир небольшого городка, услыхал он ненароком беседу двух мастеровых, с виду людей добропорядочных, опрятных, с веселым и добрым нравом. Обратившись к ним да извинившись, подсел поближе и расспросил подробнее об услышанном. Коль вкратце, рассказ сей можно описать…

Говорили они о человеке необычном. В тихих пересудах их городка слыл он человеком загадочным за уединенный образ жизни, да и не только за это. Многие называли его Святым, поговаривая, что видели, мол, его сияющим, как утреннее солнце, случайно встречая его где-то еще до рассвета без всякого оружия в ближних лесах. Места ж те были довольно опасными для безоружного одинокого путника. Поговаривают, что живы еще те, кто помнит, как однажды, с четверть века тому, когда этот человек только появился в их округе, он в одиночку прогнал из их маленького городишка появившуюся было жестокую банду, навязавшую свои безжалостные, убийственные порядки простым горожанам. Никто до сих пор так и не узнал, почему порядком сотни головорезов ушли из города. Единственным свидетельством, о котором могли сказать уверенно, что видели и слышали своими глазами и ушами - это бой между главарем проклятой шайки и этим, невесть откуда взявшимся одиноким воином или монахом. Вроде и тогда он был уже стариком. Утверждают, что не изменился он за эти годы аж ни на чуть. Но, опять таки, говорят.

Решение было принято в тот же час. Еще не успели рассказчики свой сказ закончить, как отец уже знал, он чуял, что это Он, тот человек, который нужен ему. Сердце подсказывало и ликовало, уже направляя и вдохновляя в новый путь.

* * *

Старик, к которому отправился купец на поклон вместе со своим любимым сыном, свсякого Он был в грязной Он Он был в грязной рабочей одежде, измазанной то ли глиной, то ли бурой землей, этим же цветом были украшены его крепкие руки, могучими ветвями торчащие из его запачканной безрукавки. Это был невысокий, но крепкий старик, напоминавший более добротного ремесленника, чем мастера воинских искусств.

Они сказали друг другу совсем мало слов. Старик совсем не улыбался, несмотря на то, что исходившая от него сила обволакивала гостя поразительным чувством безмятежности и глубокого, как будто неземного покоя. Старик молча выслушал просьбу отца и, кивнув головой, сказал:

- Пускай он побудет со мной, а когда сочтете нужным, заберете сына домой. Я научу его слышать мир, понимать себя и других. Мои сокровища всегда готовы служить достойному. Их невозможно украсть или присвоить, их можно только заслужить.

Они немного помолчали.

- Мастер, - не спеша, произнес отец, - люди говорят, что совершенное умение в воинских искусствах по-прежнему течет в ваших жилах, а тело, двигаясь, способно излучать музыку, извлекая мелодию из натянутых сухожилий. Возможно ли, что бы и мой сын смог прикоснуться к этим сокровенным знаниям движения, дыхания и внутреннего мастерства? Имею ли я право надеяться на это?

- Мое умение сокрыто в листве и траве, в первых лучах солнца и стремительно ускользающем закате. Мои учителя постоянно рядом со мной, а обучение не заканчивается ни на миг. Не волнуйся. Все что необходимо – свершится. Доброго тебе пути!