2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения

2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения

Гендер (gender) буквально означает социальный пол, в отличие от биологического пола (sex). Терминологически понятие гендера оформилось в процессе теоретического развития феминизма, а затем и собственно гендерных исследований, которые включали работы о материнстве, родах, повивальных бабках, кормилицах и проститутках, а также целый комплекс man’s studies (изучения мужского поведения). Наряду с темой «загадка женственности» стал обсуждаться «секрет мужественности». Ключевым направлением исследований стало изучение гендерных технологий – каналов и механизмов формирования института пола и закрепления соответствующих половых идентификаций. Формирование гендерной идентичности рассматривается в связи с процессами первичной социализации и полотипизации, в которых главную роль играют семья, группы сверстников, соответствующие средства массовой информации, дошкольные детские учреждения, начальная школа и другие матрицы мужского и женского воспитания в различных вариантах инициаций.

Социальный пол как предмет исследований фиксируется, таким образом, дифференцированно не только в системе полов (или в так называемом гендерном дисплее), но и в стадийности этой системы. В настоящее время гендерные исследования охватывают широкую половозрастную проблематику, в связи с чем представляется уместным более глубокое понимание гендера как рода. Как отметила О. В. Шабурова, в русском языке элементы системы род – пол оказываются тесно связанными, в силу чего у нас гендер иногда переводят как род. «В словаре В. Даля, – пишет она, – слова “муж”, “жена”, “пол”, “род” как бы концентрируют смысловые особенности гендерной проблематики в их конкретной русскоязычной специфике, выражая при этом особенности полосимволизма» ⁴⁹. Исходя из этого, в гендерном аспекте необходимо рассматривать не опыт пола, а опыт рода, соотнесенного с социально-культурными характеристиками. Следовательно, тема гендера охватывает не только женщин, но и мужчин, причем взаимоотношения полов рассматриваются в возрастной динамике. Ключевую роль в конструировании гендерных отношений играют системы социализации, формирующие социально-значимые половозрастные различия и гендерную идентичность микро- и макросоциальных организмов.

Организация гендера является наиболее глубокой основой детерминации общественно опасного поведения. «Два старейших и наиболее распространенных вывода криминологии гласят, что: 1) участие в противоправной деятельности уменьшается с возрастом и 2) мужчины более, чем женщины, склонны нарушать закон в любом возрасте», – отмечают Д. Стеффенсмайер и Э. Аллан ⁵⁰.

В криминологии гендерное измерение преступности фиксируется в форме парадокса так называемого «гендерного разрыва» – феномена большего вклада мужчин в преступность. В частности, в США на протяжении почти всего ХХ века женщины составляли не более 3–6 % от общего числа заключенных, причем большинство женщин были осуждены за убийство или нападение (обычно на своих мужей, любовников или детей), и только в последние десятилетия ХХ века в тюрьмы за преступления, связанные с наркотиками, стало поступать гораздо больше впервые осужденных женщин, чем мужчин ⁵¹.

Согласно А. Кетле, у мужчин «склонность к преступлению» выражена гораздо сильнее, чем у женщин, уже в силу того, что последние физически слабее и менее агрессивны, находятся в большей социальной зависимости и уединенности. Объясняя молодежный характер преступности, Кетле подсчитывал, что склонность к преступлению, быстро усиливаясь, достигает вершины к возрасту между 20 и 25 годами, поскольку в этот период жизни физическая сила и желания человека оказываются максимальными и не всегда могут достаточно эффективно сдерживаться рассудком.

Гипотеза А. Кетле объединяла в единый причинный комплекс факторы пола и возраста. Поскольку дифференциация социально-ролевых форм поведения половых классов является возрастным феноменом, характеризующим статус зрелых индивидов, «гендерный разрыв» с необходимостью имеет и возрастное измерение, которое фиксируется обычно в факте молодежного характера традиционной преступности.

Криминологи отмечают, что большинство преступлений, особенно тяжких, совершаются в основном несовершеннолетними или очень молодыми людьми, в дальнейшем же количество преступлений снижается по мере увеличения возраста. Подобная зависимость преступности от возраста сохранялась во всех странах во все исторические периоды и для всех типов преступлений. Так, например, в США в 1970-е гг. максимальный уровень правонарушений фиксировался для возрастной категории 18–20 лет, на втором месте находились лица в возрасте 12–17 лет ⁵², причем недостаточность личной физической силы компенсировалась типичным для этого возраста совершением деяний в составе группы ⁵³.

Тот факт, что пик правонарушений приходится на возраст 18–20 лет, не подтверждает в полной мере мысль А. Кетле о том, что физическая сила и сила страстей являются определяющими криминогенными факторами, но вместе с тем эти факторы играют определенную роль. Так, в частности, известно, что в случае совершения разбоев и ограблений вероятность стать жертвой выше у женщин, при этом наибольшую долю потерпевших составляют лица в возрасте от 21 до 30 лет, при всем том, что именно эта возрастная группа меньше всего опасается пострадать от преступлений. В этом же возрасте наиболее высока вероятность стать жертвой сексуального насилия. И напротив, вероятность стать жертвой краж со взломом выше у лиц в возрасте 60 лет и старше ⁵⁴.

Относительная слабость половозрастных групп определяет и тип реакции на преступления. Так, женщины чувствительнее относятся к последствиям виктимизации при насильственных преступлениях, нежели мужчины. Женщины испытывают больший страх перед преступлениями, чем мужчины, хотя мужчины становятся жертвами чаще женщин. Так, из 1000 американцев ежегодно становятся жертвами преступлений 105, а из того же количества американок – лишь 80. Пожилые испытывают больший страх перед преступлениями, чем молодежь, хотя наиболее виктимогенный возраст от 16 до 19 лет: из 1000 человек жертвами становятся 91 ⁵⁵. Представители низших слоев больше, чем средних и высших слоев ⁵⁶.

Таким образом, психофизические факторы являются значимыми при объяснении гендерной организации преступности. Рассматриваемая зависимость оказывается более понятной в контексте эволюционного подхода. Дифференциация полов как один из механизмов эволюционного процесса, согласно В. А. Геодакяну, ведет к специализации функций по наследованию и изменению генетической информации. Вследствие этого у мужского пола, по сравнению с женским, выше уже норма реакции, выше агрессивность и любознательность, активнее поисковое, рискованное поведение. Широкая норма реакции женского пола обеспечивает ему более высокую, чем у мужского пола, пластичность (адаптивность) в онтогенезе.

Это относится и к психологическим признакам. Отбор в зонах дискомфорта у мужского и женского пола идет в разных направлениях: благодаря широкой норме реакции женский пол может «выбраться» из этих зон за счет воспитуемости, обучаемости, конформности, т. е. адаптивности. Для мужского пола такой путь закрыт из-за узкой нормы реакции; только находчивость, сообразительность, изобретательность могут обеспечить ему выживание в дискомфортных условиях. Женщины приспосабливаются к ситуации, мужчины выходят из нее, найдя новое решение, – дискомфорт стимулирует поиск. Именно поэтому мужчины охотнее берутся за новые, требующие поиска, новаторства, неординарные задачи, а женщины лучше доводят решение знакомых задач до совершенства. Роль авангарда принадлежит мужчинам и в плане подверженности некоторым болезням и социальным порокам (алкоголизму, курению, наркомании, азартным играм, преступности и т. д.) ⁵⁷.

Таким образом, мужской пол генетически является более девиантным. Отбор действует в основном за счет элиминации относительно избыточных мужских особей, тогда как женский пол является дефицитным и более ценным. Возможно, именно этим объясняется более мягкое отношение полиции и судей к правонарушениям девушек и молодых женщин. По американской статистике первой половины ХХ века, количество мужчин, отбывающих заключение относится к аналогичному числу женщин как 25:1, тогда как при рассмотрении числа задержаний это соотношение равно 19:1 ⁵⁸. Как указывает Г. Й. Шнайдер, разница между мужской и женской скрытой преступностью не столь велика, как это представлено в статистике регистрируемой преступности. Но их деликты представляются правоприменительным органам довольно редкими и не столь серьезными, поэтому женщины и девушки считаются менее опасными для общества ⁵⁹.

Эта установка правосознания является продуктом модернизации общества и эмансипации женщин. «В средние века не ценили детство и опасались женщины, железо ценилось почти наравне с драгоценными металлами, книга была уделом монастыря, – отмечает Ю. М. Лотман. – Возрождение принесло гуманистические идеи воспитания, а в семейном быту – культ ребенка. Женщина была провозглашена благороднейшим созданием господа, стала предметом поклонения художников и поэтов и была допущена в круг эрудитов» ⁶⁰.

Впрочем, нельзя сказать, что это гуманистическое воззрение окончательно утвердилось. Так, например, Гегель замечал следующее: «Если женщины находятся во главе правительства, государство находится в опасности, так как они действуют не согласно требованиям всеобщего, а исходя из случайной склонности или мнения. К женщинам образование приходит неведомыми путями, как бы в атмосфере представления, больше из жизни…» ⁶¹. Гендерный стереотип об эмоциональности женщины, иррациональности ее мышления и непредсказуемости женской логики всегда был основой предубеждения в том, что женщина может быть наиболее вероятным источником угрозы устоявшемуся общественному порядку.

В архаическом же обществе женщина, особенно пока она была молода, воспринималась как источник чуть ли не смертельной опасности, угрозы для здоровья окружающих мужчин, для плодородия полей и скота. Вот что пишет об этом, например, В. Б. Иорданский: «Сегодня трудно почувствовать, с какой болезненной тревогой в древности относились к женщине. Далеко не случайно, что она была повсеместно окружена кольцом табу и запретов, призванных ослабить ее разрушительное воздействие на общество и окружающее пространство. В чем же заключалась природа этого разрушительного начала? Было бы напрасно ожидать от древних ответа на такой вопрос: они не любили четких и конкретных определений. Но если поставить вопрос иначе, а именно спросить, чего же они опасались при общении с женщиной, то ответ будет недвусмысленным: осквернения, а вслед за ним – нашествия самых различных несчастий. Ясен ответ и на второй вопрос, почему женщина вдруг оказывается источником осквернения. Непосредственная причина в том, что в какие-то периоды жизни она теряет кровь» ⁶². Поэтому запреты, которые должны соблюдаться женщинами, всегда были многочисленны ⁶³.

В первобытном обществе существовали обычаи ритуальной изоляции, даже заточения женщин в особо опасные периоды жизни ⁶⁴. Реликтом этих обычаев является институт затворничества женщин. «Запреты и ограничения, вводимые для декларируемой безопасности женщины, скорее являются путами для нее, с помощью которых “мир живых”, мужской мир, стремится обезопасить себя от неведомых возможностей другого мира, проводником в который являлась женщина, непредсказуемых последствий их реализации», – пишет о функциональном назначении охранительной политики в отношении женщин В. В. Карпов ⁶⁵.

Повсеместно женское начало ассоциировалось не с чистотой, а с губительной скверной, не с порядком, а с хаосом, не с правым, а с левым. Обеспечение общественной безопасности было ориентировано на контроль за поведением женщин, на предотвращение возможных общественно опасных деяний и своевременное их искупление, если запреты все же были нарушены. В. Б. Иорданский приводит характерный рассказ знахаря тонга: «Когда у женщины случаются преждевременные роды, когда она хоронит выкидыш в тайном месте, этого достаточно, чтобы поднялся обжигающий ветер и иссушил весь край. Дождь больше не будет падать, потому что край не в порядке. Дождь будет опасаться этого места. Он остановится на том самом месте и не двинется дальше. Женщина очень виновата. Она испортила край вождя, потому что пролила запретную кровь, которая еще не соединилась по-настоящему, чтобы образовать человеческое существо. Эта кровь – табу. То, что она совершила, – табу. Это грозит голодной смертью» ⁶⁶. Комментируя рассказ, В. Б. Иорданский подчеркивает: «Главным было обнаружить скрытого врага. Только тогда общество могло хоть на время почувствовать себя в безопасности» ⁶⁷. Расследование путем гадания объективно указывало на подлинную виновницу бед и несчастий, допустившей незамеченное, невольное или случайное нарушение табу, оставшееся неискупленным и потому особенно страшное.

Объективность вменяемой ответственности определялась тем, что, будучи наиболее оберегаемым источником жизни, женщины в первую очередь несли ответственность за целостность и полноту «родового тела». Поэтому при нанесении ущерба роду женщины предпринимали все возможные усилия для восстановления межродового баланса жизни и смерти.

Так, например, в Абхазии месть называли «женским вопросом» («женским хвостом»), а ее инициатором считали женщину. Именно женщины энергичнее всех поддерживали в человеке чувство мести. Жены отказывают в ложе мужьям, уходят, если мужчина отказывался мстить. Даже мать и родные сестры человека, отказавшегося от мести, старались напомнить ему о невыполненном долге. Они не разговаривали с ним, ставили для него пищу на отдельный стол, остатки его еды выбрасывали за дверь со словами: «Собака палку терпит и в то же время ест». Всем своим поведением женщины старались показать, как они презирают труса, не желая иметь с ним ничего общего, пока он не исполнит свой долг. Ему же не оставалось ничего другого, как взять в руки оружие или же превратиться в изгнан­ника ⁶⁸.

Косвенным образом определяющее влияние женского начала на предрасположенность к общественно опасным действиям обнаруживается и сегодня. Ключевой фигурой в этом отношении оказывается мать. Вот что пишет об этом Г. Й. Шнейдер: «Субкультура насилия развивается преимущественно в низших слоях общества. В семьях бедняков мать играет большую роль, нежели отец, который почти всегда оказывается неудачником в своей профессии. Роль мужчины при воспитании не всегда идентифицируется с личностью отца. Поэтому насильственный преступник строит свою гипертрофированную самооценку на собственной мужской неуверенности. Представители субкультуры насилия ощущают себя расположенными к агрессии, они быстро распознают ситуацию в своем окружении, подходящую для применения насилия, и они играют в стереотипные, пропитанные насилием “игры”. Неустойчивые представления о себе, недостаточная уверенность в себе и незрелость в межличностных отношениях возникают и в результате неверных методов, которые применяют воспитатели (родители) к подрастающему ребенку в период становления его личности для его эмоциональной поддержки и социального контроля. Насильник видит в других людях лишь символы и средство своего самоутверждения, а не партнеров в жизни. Когда подрастающего юношу не любят и предоставляют самому себе, вырастая, он превращается в мужчину, исполненного сомнений в самом себе и убежденного в собственной неполноценности. Ребенок не научился верить в свои силы и быть бескорыстным. Он не постиг того, как следует мирным путем решать межличностные конфликты» ⁶⁹.

Предрасположенность к делинквентности формируется изначально в результате дефектов социализации. Это мнение не только криминологов, но и убеждение массового сознания, которое видит в полноценной социализации один из основных путей снижения преступности. Так, по данным опросов ВЦИОМ, которые приводит Л. Седов ⁷⁰, улучшение воспитания детей рассматривается как первоочередная мера (табл. 2.1).

Таблица 2.1