Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

ца у них стали черными, полушубки на всех замызганы, изорваны, в заплатах, сделанных на живую нитку,— видна неопытная рука. Сбитыми и растоптанными до уродства были и валенки.

— Дорогие друзья,— негромко заговорил Бутин, сняв шапку.— Перед тем как вернуться вам на стройку, я хотел бы сказать несколько слов. Первое и самое главное слово, которое мне хочется сказать вам на прощанье,— спасибо! От всего сердца спасибо за ваш героический труд, за стойкость, за самоотверженность! «Бревно обороны» завоевано, дорогие товарищи, вон целые горы этих бревен,— указал он в сторону Пиваньского озера.—- Теперь нам ничто не страшно — летом мы сможем развернуть промышленное строительство. Вы взяли главный рубеж Дальнего Востока. Слава вам, герои второй пятилетки!

Он спрыгнул с помоста, и толпа дружно ринулась на сани, густо облепила их. Заглушая гул трактора, полетела песня «По долинам и по взгорьям», звеня в весеннем воздухе, перекатываясь по распадкам и сопкам...

***

Наверное, потому, что молодые строители с нетерпением ждали весну, она в тот год заметно спешила. Уже в середине апреля она быстро согнала снег с прибрежного галечника, с косогоров и релок, а потом торопливо принялась искать его по всем закоулкам огромной строительной площадки.

В эти теплые солнечные дни с восхода солнца до позднего вечера дремотную тишину тайги нарушал дробный перестук топоров, доносившийся с берега Амура; около двухсот лучших плотников, собранных со всей стройки, спешно рубили пять барж.

На берегу всегда было людно: сюда выходили погреться на солнце и полюбоваться весной все, кому было нечего делать,— больные цингой, служащие конторы, работники почты, которые не знали, куда деть свободное время, так как почтовая связь с Хабаровском прекратилась. Приходила сюда и Любаша. Она могла часами просиживать на бревне возле кормы баржи, где работал Захар.

Незадолго до его возвращения с лесозаготовок Любаша побывала у бабки-гадалки. Встретившись с Захаром в кино, она вернула ему платочек, который взяла пости- рать,—он был в крови после драки Захара с Пригницыным и Рогульником.

230

ки. А Захару было не до Любаши. Объявив участок сверхударным, комсомольцы Захара работали весь световой день, и каркасы барж на глазах обрастали новыми рядами белых отфугованных брусьев. Захар уставал до упаду, так, что Любаша однажды сказала ему:

— Зачем ты надрываешься, Захар? И так еле ноги волочишь, ветром тебя качает. Я вот смотрю на иных ребят, они как-то по-другому работают, отдыхают часто, а

ты...

Захар ничего не ответил. Да и как он мог объяснить ей, что руководило им, когда он даже себе самому не мог дать ответа: ему просто хотелось хорошо работать, это стало потребностью его души. На лесозаготовках Захар впервые почувствовал удовлетворение собой, хорошее чувство, которое принесла трудовая слава. Ведь его никогда в жизни так не хвалили, как на слете. В лесу он редко пользовался своим легким и удобным плотницким топором. Теперь он с наслаждением достал его из баула, направил и пустил в дело. Но разве об этом расскажешь Любаше?

Думая о ней, о своих отношениях с Любашей, Захар был неприятно поражен одной мыслью: Любаша изменилась! Раньше она была стеснительной, робкой, милой, всегда искренней. Теперь в ее характере и наружности появилось что-то, наверное заимствованное у Кланьки: она стала развязной, начала мазать лицо белилами и румянами, вместо простенького платья, которое так ей шло, стала носить слишком короткую модную юбку, навертела глупых кудряшек, закрывающих лоб до самых бровей. Все это претило Захару, отталкивало его. Если прибавить навязчивость, с которой Любаша преследовала его, ее скрытность и какие-то недомолвки, непонятные Захару, то станет ясно, почему он уже не мог питать к Любаше того трепетного чувства, которое так волновало его прежде.

Захару, конечно, трудно было понять — и он не понимал этого,— что любовь к нему, которая теперь окончательно завладела девушкой, была ее первой любовью. И можно ли было обвинить ее в том, что она так неумело с ней обращалась? Она хотела взаимности, она ждала того счастья, которое сулит это волнующее чувство, это могучее просветление человека, становящегося взрослым, и она боролась за счастье как умела в свои восемнадцать лет.

231

В любви, может быть, как ни в чем ином, с наибольшей полнотой раскрывается характер человека. Говорят, что любовь облагораживает. А не правильнее ли сказать, что она раскрывает ту глубину благородства, что до норы до времени таится в каждом человеке? О Клань ке никак нельзя было сказать, что любовь облагородила ее; напротив, она сделала ее еще более предприимчивой и расчетливой. У Любаши, по-видимому, характер формировался медленнее, она шла в жизни не напролом, а, скорее, ощупью. Может быть, именно робость и чистота привлекали Захара к Любаше, но теперь он заметил в ней то, что чуждо было его душе, и это стало причиной его охлаждения.

Оттепель держалась недолго. Уже в конце апреля резко похолодало, снова выпал снег, по ночам так подмораживало, что от весенней ростепели не осталось и следа. Полагали, что ледоход начнется раньше обычного, а стало быть, скоро придет караван судов с продовольствием. Но эти предположения не оправдались. Только в мае, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое, сломало лед на Амуре, а тринадцатого мая тишину солнечного утра огласил басистый гудок долгожданного парохода.

Перед этим десять дней строители не видели ни крохи хлеба.

Первый пароход... Захару казалось, что с тех пор, как осенью ушел последний пароход, прошла целая вечность. Столько событий, столько перемен и вокруг него и в нем самом! Да и только ли один Захар испытал это? Каждый из трех тысяч комсомольцев мог сказать о себе то же самое. Но пройдет много времени, пока они сами осознают, какое испытание выдержали они в ту зиму; ведь в ту пору труд их представлялся им самим обыкновенным, ничего особенного не представляющим.

Но пароход! Как его басистый гудок взволновал всех, сколько надежд, радостной новизны принес он в их будничную жизнь! Пароход — это хлеб, обувь, это письма от родных, это живые вести из большого мира, от которого они были оторваны в течение долгой зимы.

Пароход пришел на восходе солнца — белый, нарядный, сверкающий чистыми стеклами. На длинном буксире он тащил три огромные баржи. По сверкающей глади Амура спокойно плыли льдины. Несмотря на ранний час, берег скоро усеяли сотни людей. А когда бросили чалки, на пароход поднялись Платов и Коваль.

— Что привезли?— Это был первый вопрос Коваля.

232

— Сколько мест в каютах?.. Тогда все в порядке, сегодня же пойдете на Хабаровск,-— решительно сказал Платов.— Необходимо срочно вывезти больных цингой. Двести пятьдесят два человека. Распоряжение получите.

Весть о том, что первый пароход привез колеса и брички и ни мешка муки, в один миг облетела стройку. Платов хорошо понимал последствия этого события: в разгаре было соревнование бригад за право закладки первого камня завода; несмотря на голод, график работы почти повсюду выполнялся. Особенно хорошо работали на участке баржестроения — там уже готовили к спуску три баржи. Платов хорошо понимал, какого напряжения всех сил стоили эти успехи молодым строителям.

Вернувшись с парохода, он собрал партком.

— Органы выявят конкретных виновников,— угрюмо говорил Платов.— Вольно или невольно, а это удар по стройке, нанесенный прямо в сердце. Я только что разговаривал с Далькрайкомом, обещали немедленно отгрузить продовольствие. Наша задача разойтись по строительным участкам, провести митинги, разъяснить обстановку, убедить молодежь не опускать руки и не падать духом.

На участок баржестроения он пошел сам. Каково же было его удивление, когда Иван Каргополов доложил, что он только что провел митинг, и подал секретарю парткома резолюцию. В ней говорилось:

«В ответ на вылазку классового врага мы заявляем:

1. Не снизим темпов промышленной эстафеты, пока

233

не добьемся победы — закладки первого камня будущего завода-гиганта.

2. В связи с открытием навигации не допустим ни одного случая "сундучкового" настроения или дезертирства.

3. Вызываем на соревнование участок строительства лесозавода № 2».

— Как же это вы догадались?— спросил Платов.

— Да сами начали митинговать по бригадам. Пришли на работу и начали... Тут оказались горлопаны,— вполголоса добавил Каргополов.— Ну, и решили их осадить, созвали общий митинг. Так взяли их в оборот, что быстро прикусили язык.

— Чего же они хотели?

— Да на самом митинге побоялись выступать, а в бригадах раздавались голоса, чтоб бросить работу и не приступать, пока не привезут муку и продукты.

■ — Ну что ж, я заберу эту резолюцию, отнесу в газету, пусть опубликуют.Благодарю,товарищ Каргополов! — Платов крепко пожал ему руку.

А через два дня пришли суда с продовольствием. Дважды назначался и отменялся срок закладки пер-

вого камня, и только двенадцатого июня заложили будущий завод.

Еще ночью к Пермскому подошли и стали на якоря боевые корабли Краснознаменной Амурской флотилии. Под утро пал туман, но первые солнечные лучи быстро рассеивали его, а легкий верховой ветерок начал свертывать туман в белые барашки, и на излучине могучей реки проступили грозные очертания башен боевых рубок и мачт.

Разгорелся чудесный день — незабываемое двенадцатое июня.

Первые колонны с красными флагами показались на дорогах, ведущих к Силинскому озеру. Зазвенели песни.

Захар шел во главе колонны, рядом с Иваном, Алексеем Самородовым и Брендиным.

Несмотря на теплынь, все четверо были одеты в кожаные тужурки, брюки и хромовые сапоги — они вчера получили премию. Захар и Брендин несли транспарант, на котором было написано разведенным зубным порошком: «Все баржи спущены на воду!»

Право закладки первого камня завоевала бригада Алексея Самородова. По этому случаю он подстригся, побрился и выглядел в своем костюме внушительно. Теперь он совсем не походил на того Алексея Самородова,

234

который год назад отправился на Силинку сплавлять лес,

— возмужал, лицо посветлело, облагородилось, только прежней осталась привычка хмурить брови. Да и все комсомольцы — как они изменились за этот трудный год!— год немыслимого напряжения, штурмов, авралов, беспокойных дней...

Алексей то и дело морщился — жали сапоги. Большую часть жизни он проходил в лаптях, и теперь ему нелегко было привыкнуть к изящной хромовой обуви.

— Давай, Алексей, я сбегаю за лаптями,— смеялся Каргополов, — там, на берегу, их скирда непочатая!

Захар хмурился по другой причине. Разносчик писем Алешка сказал, что ему пришло письмо, но его взяла Любаша. Захар поспешил на почту. На крыльце он встретился с Любашей. Она вдруг покраснела, смутилась.

— Ты за письмом?— спросила Любаша, избе взгляда.— Тебе нет писем.

Захар понял, что она что-то скрывает.

— Пойду проверю,— сказал он решительно. Любаша пропустила его, а потом кинулась бежать. Захар вошел на почту, спросил Алешку:

— Ты не наврал насчет письма?

— Своими глазами видал, Любка взяла.

Захар понял все. Может, это не первое письмо, утаенное Любашей? Никогда не простит он ей этого!

Захар отправил телеграмму Настеньке: «Сообщи телеграфом, сколько писем послала после ноября».

Это было вчера. А сегодня утром он получил ответ: «Беспокоюсь. Послала три письма. Целую. Твоя Настенька».

Мысль о Любашином поступке не покидала Захара ни на минуту. Как же он не разглядел раньше ее характера!

На месте закладки первого камня вокруг четырехугольной площадки уже стояли колонны комсомольцев, когда к ним подошли строители барж. В центре площадки возвышалась трибуна. Рядом зиял длинный котлован, выкопанный углом,—это был юго-западный край будущего первого цеха.

Скоро подошел духовой оркестр. Медные трубы ослепительно сверкали под солнцем. Грянула музыка, все та же неизменная песня, ставшая гимном строителей,— «По долинам и по взгорьям». Ее подхватили сотни голо-

235

сов, почти заглушив звуки труб. Едва умолкла песня, как по колонне пробежало:

— Едут! Едут!..

Со стороны Пермского примчались три кургузых газика.

— Блюхер!..— пробежало единым вздохом по рядам. Невысокий коренастый командарм шел неторопливо,

с улыбкой окидывая взглядом молодых строителей. Захар не спускал широко открытых глаз с Блюхера.

Так вот он какой, легендарный командарм особой Краснознаменной Дальневосточной!.. Сам того не замечая, Захар вытянулся по стойке «смирно», опустив руки по швам.

А вскоре прибежали за Самородовым — его ждали на трибуне. Мужественно превозмогая боль, Алексей старался не хромать.

Митинг затянулся. Но вот в руках начальника строительства блеснул бронзовый цилиндр. Коваль отвинтил крышку, достал из него свиток бумаги, стал читать акт о закладке завода. Потом он снова скрутил его, засунул в цилиндр, и слесарь натуго завинтил крышку. Цилиндр подали Блюхеру. Он молодцевато сбежал с трибуны, спустился в котлован. За ним спрыгнули туда Алексей Самородов, Коваль, Платов. Сверху им подавали кирпичи и цементный раствор. Оркестр грянул «Интернационал». Качнув воздух громовым раскатом, с Амура ахнул залп корабельной артиллерии. Потом еще и еще — двенадцать залпов.

Тысячеголосое «ура» возвестило миру, что рождается первый в мире город юности коммунизма.

СТАНИСЛАВ БАЛАБИН

НЕУДАВШАЯСЯ АВАНТЮРА

(глава из романа «Приискатели»)

В конце декабря крупный отряд, возглавляемый белогвардейским полковником Дятловым, опрокинул наши пограничные посты и занял станцию Усть-Белкинскую.

Сумев закрепиться на станции, Дятлов решил использовать выгодность создавшегося положения и направил несколько мелких отрядов, вооруженных до зубов, вверх по реке Белой, на прииски. Полковник пошел на авантюру.

На прииск о нападении белых сообщить не успели.

236

Пользуясь неожиданностью, один из таких мелких отрядов под предводительством бывшего царского поручика Клюева, ныне именовавшего себя атаманом Бобром, ранним декабрьским утром выкатил на околицу Медвежь-

его.Впереди на взмыленной тройке, в кошевке, кутаясь в медвежью шубу, после крепкой попойки на хуторе, сонно кивал носом Бобр. Рядом в простой дубленой шубе сидел Бельский с покрасневшими на морозе толстыми щеками. Спиной к ним, стоя на коленях, правил тройкой огромного роста белобандит с простреленными ушами. На голове лохматая папаха, короткий черный полушубок опоясан крест-накрест пулеметными лентами, у ног маузер в деревянной кобуре. Это верный помощник и телохранитель атамана — Шмель.

За тройкой в шести крестьянских розвальнях разместился весь разношерстный отряд Бобра. Большая часть его — зажиточные амурские казаки, перешедшие границу. Все они слыли лютыми ненавистниками Советской власти.

— У-у-лю-лю! И-и-и-а-а! Пах-пах!

Напуганные выстрелами, продирая спросонок глаза, приискатели повыскакивали на улицу, но сообразив, в чем дело, поспешили убраться по избам.

Бандит, управляющий тройкой, осадил лошаде конторы. С саней соскочил кто-то с совиными глазами, с револьвером в руках. Опередив Шмеля, вбежал по обледеневшим ступенькам крылечка в контору.

Полупьяного атамана подхватили под руки и бережно высадили из кошевки.

Улица оживилась. Бранясь, белобандиты прикладами выталкивали из изб и бараков приискателей, сгоняли их к конторе.

Атаман Бобр, стоявший на крылечке в медвежьей шубе, необыкновенно толстый, был крайне расстроен: золотого песка в кассе не оказалось. Его вывезли накануне, в день очередной сдачи. Он рассеянно слушал приехавшего с ним инженера, верхняя губа нависла над нижней, как у обиженного ребенка. Надо быть круглым дураком, чтобы золото, которое он намеревался получить здесь, отдать атаману Дятлову. У' полковника и без того имелся приличный капиталец...

Когда Бельский вкратце изложил план, каким образом можно добыть золото, атаман Бобр оживился. По отекшему лицу проскользнуло что-то напоминающее улыбку, спряталось в уголках большого рта.

237

— О-о, да, да, вы правы, господин инженер, мы так сделаем. Маневр, надеюсь, оправдает себя. Только не срикошетило.

—Не думаю, господин поручик, ваша железная

—половина успеха.

—Плюс ваша сообразительность,— не комплиментах атаман.— Итак, по рукам.

Уконторы с мрачными лицами толпились мужики; витал морозный пар, дымки самокруток. Приискатели перешептывались, глядя на атамана Бобра. Он артистически откинул полу шубы, заложил пальцы правой руки за широкий кожаный ремень, перехватывающий защитного цвета полупальто с каракулевым воротником, выставил вперед ногу в бурке.

Шмель, стоявший слева, гаркнул во всю глотку:

— Тише, мужики, слушайте внимательно, что госп дин атаман говорить станет!

Толпа затихла.

—Мужики!—взвизгнул поручик, дернув заплывшим подбородком.— С этого дня нет больше Советской власти... Хозяином прииска является господин гвардии полковник Дятлов. Кто вздумает оказать сопротивление — разговор короток, без всякого суда будет расстрелян...

После каждой фразы он делал паузу, говорил резко, отрывисто, так, словно где-то на плацу командовал строем солдат. Голова в каракулевой шапке подергивалась снизу вверх.

-— Кто знает, где скрывается большевик Березин, тот должен прийти и сказать мне — получит в награду большие деньги... Работать с сегодняшнего дня, как и работали... Руководство прииском возлагается на господина Бельского Андрея Георгиевича, конечно, не без моего контроля... Ясно?

Приискатели молчали, переминались с ноги на ногу. Скрипел снег.

— Ясно, я вас спрашиваю?— вновь до высокой ноты взвился поручик, сверля маленькими злыми глазками толпу.

— Куда ясней,— хмурясь, ответил за всех Середа.

Шмель объявил, чтобы шли на работу. во

1

По предложению большевика Березина приискатели решили обосноваться в одной из штолен, в полутораста

238

метрах от грота. При случае, если нагрянут белые, можно было уйти оттуда незамеченными.

Прутиков в сторонке о чем-то совещался с ребятами. У входа в грот дежурил Кустов. Берданка стояла между коленок, он посасывал трубку, смотрел в направлении поселка. Мысли бередили старую рану. Сейчас, ему думалось, наступило самое подходящее время расплатиться с белобандитами за погибшую семью.

— Думаешь все, Карп?

Из штольни в грот вышли Березин с Бочкаревым. Они через другую штольню направлялись к брагинской яме.

— Что делать, сиди да думай...— не пошевелился Кустов. С сожалением сказал:—Табак вот кончается. Егора встренете, привет от меня передайте, да, можить, табачку прихватите...

— Ладно, найдем тебе табачок и привет передадим,— потуже затянулся ремнем поверх ватника Бочкарев.— Бывай здоров!

Шаги их удалялись и вскоре вовсе не стали слышны. Кустов поднялся, позвал Генку Перепелицина, от без-

делья слонявшегося по гроту.

— Посиди, парень, покарауль, я к ключу спущ

чтой-то живот болит...

Парень с удовольствием согласился, запахнулся в полушубок Шмагина, умостился на лотке, устремил мечтательный взор па тайгу.

Кустов с берданкой за спиной спустился по склону, пересек ключ, посмотрел на мутное солнце и не оборачиваясь зашагал по тайге в сторону поселка.

С наступлением ночи он достиг прииска. Опасаясь, чтобы не наткнуться на часового, решил войти в поселок

239