Armyane_18-21

представлявшая недавних армянских репатриантов в Советский Союз. Именно этой группе посвящено рассматриваемое исследование Н.Н. Аблажей.

Автор начинает с предыстории. Н.Н. Аблажей дает краткий очерк иммиграционного движения, охватившего армян диаспоры после окончания Второй мировой войны. Победа СССР над нацистской Германией, активная работа советской пропаганды стимулировали патриотические настроения среди зарубежных армян, которые с энтузиазмом включились в процесс переселения на историческую родину. Наиболее интенсивно процесс реэмиграции происходил в 1947–1948 гг., когда в Армению въехало большое количество семей.

Однако, по существу, это был переезд «с чужбины на чужбину». Вернувшись в Армению и обретя родину, репатрианты в скором времени вновь ее лишились, оказавшись заброшенными на новую чужбину, которой обернулся далекий и холодный Алтайский край. По подсчетам Н.Н. Аблажей, среди высланных реэмигрантов оказались выходцы из многих регионов спюрка – Ливана, Сирии, Ирана, Греции, Египта и Судана, Румынии, Болгарии, Палестины, Франции, Ирака. Отмечу попутно, что в приложении к монографии публикуется весьма ценный материал – краткие посемейные справки на 372 семьи армян-репатриантов, переживших трагедию депортации.

Автор пытается понять причины, по которым по Армении прошелся репрессивный каток 1949 г. Вряд ли в данном случае возможен однозначный ответ, однако поставленный автором вопрос правомерен, что заставляет обратиться к имеющимся в нашем распоряжении фактам. Сама Н.Н. Аблажей отрицает якобы «политический» характер осуществленной акции. Ставя депортацию 1949 г. в ряд аналогичных мероприятий властей, жертвой которых становилось армянское население (в частности выселение армян-хемшилов из приграничных районов Грузинской ССР в 1944 г. и осуществленное в том же году выселение армян из Крыма), Н.Н. Аблажей считает, что эти акции «невозможно свести исключительно к превентивным шагам власти относительно возможных действий “пятой колонны” или к “этниче-

361

ской чистке” приграничья в условиях начинающейся холодной войны» (с. 8), этими утверждениями вполне справедливо отрицая резоны, которые обычно приводятся в стремлении доказать объективную необходимость сталинских репрессий.

В противовес этому, автор акцентирует прежде всего этнический характер осуществленной акции, считая, что выселение являлась «кульминацией борьбы с “армянским национализмом”». Этот лозунг, широко использовавшийся в 1930-х гг., «вновь был взят на вооружение со второй половины 1947 г., и к середине 1949 г. по политическим статьям в республике было осуждено уже более тысячи человек. Армению буквально захлестнула новая волна борьбы с буржуазным национализмом, кульминацией которой стали массовые аресты и наконец депортация» (с. 8).

Однако мне представляется, что репрессии 1940-х гг. в Армении следует рассматривать не изолированно, а в контексте общей атмосферы, воцарившейся в СССР после завершения Великой Отечественной войны. К этому времени в стране, победившей нацизм, спонтанно обозначились некие либеральные тенденции, в обществе зародились неясные надежды на демократизацию режима и ослабление его тоталитарной хватки. В Кремле этим серьезно обеспокоились. Сталиным и его окружением было решено положить конец всяким беспочвенным мечтаниям и нежелательным брожениям. Народу и обществу были посланы недвусмысленные метки: в стране усилились охранительные меры, ужесточился режим, усилена цензура, была возвращена практика государственного террора и массовых репрессий, в том числе в таких чудовищных формах, как депортации групп населения Советского Союза.

Характерно, что репрессии во многом были направлены на «объект» (тоже сленговое слово из арсенала органов госбезопасности), в среде которого, по мысли госорганов, могли зародиться демократические идеи и антигосударственные настроения, возникнуть недовольство и неприятие режима единоличной диктатуры Сталина. Не случайно в эти годы разгрому подвергаются остатки советской художественной и научной интеллигенции. Жёсткой риторикой следовавших одним за другим постановлений ЦК пар-

362

тии «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» (1946 г.), «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» (1948) «Об одной антипартийной группе критиков» (1949 г.) и др., административными компаниями всевозможных чисток и проработок, интеллигенции было указано ее место в системе советского государства. Одновременно разгром, которому подверглись целые направления научной и творческой деятельности, суживал пространства ее социальной и профессиональной реализации.

Машина государственного террора заработала и в национальных республиках, при этом весьма удобным обоснованием и объяснением репрессий здесь по традиции оставались пресловутый буржуазный национализм и остатки былых национальных идеологий. В Армении таким жупелом стал Дашнакцутюн, связь с которым стала трафаретным обвинением, по которому жертвы – «дашнаки» – уходили либо на расстрел, либо в ГУЛАГ.

Характерно, что все изъятые и депортированные обозначались в ведомственных документах именно этим клишированным определением. 4 апреля 1949 г. политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление «О выселении дашнаков, проживающих в Армянской и Азербайджанской ССР». 11 апреля было санкционировано также выселение «дашнаков», проживающих в Грузинской ССР (с. 8). Во исполнение этих постановлений 28 мая министр государственной безопасности СССР издает приказ о «выселении… дашнаков с семьями с территории ГССР, АрмССР, АзССР и Черноморского побережья» (с. 10). Одновременно другим канцелярским обозначением репрессированных было «политически неблагонадежный элемент». В конечном итоге, все это в значительной степени облегчало работу органов, так как наличие в биографии «порочащего» эпизода, связанного с былым – реальным или мнимым – членством в Дашнакцутюн или ремарки о сочувствии идеям партии автоматически заносили несчастного в проскрипционные списки МГБ.

Репатрианты полностью подходили под эту идеальную схему. В диаспоре Дашнакцутюн был весьма популярен, и многие зарубежные армяне действительно являлись рядовыми членами партии. Н.Н. Аблажей отмечает, что советские власти ставили усло-

363

вием для репатриации публичное отречение от связей с Дашнакцутюн, что и делали многие иммигранты, публикуя соответствующие заявления в газетах спюрка. Между тем, для советской госбезопасности это не имело никакого значения. Факт имевших место порочащих связей навсегда откладывался в соответствующих досье и в нужный момент становился основанием для применения к индивиду репрессивных мер. В то же время, многие репатрианты не были связаны с Дашнакцутюн. Н.Н. Аблажей указывает, что «после войны в Советскую Армению приехали исключительно “патриотически настроенные” армяне, некоторые принимали участие в движении Сопротивления во Франции, сражались в партизанских отрядах в Греции, состояли в левых и просоветских организациях диаспоры и даже в зарубежных компартиях» (c. 167). Тем не менее, стандартным обвинением, которое предъявлялось репатриантам, была «шпионская дашнакская деятельность в Армении по заданию зарубежных дашнаков» (с. 125).

Помимо этого, органы при неоценимой помощи сексотов и перлюстрированной почты были весьма хорошо осведомлены о настроениях в иммигрантской среде. Фрустрированные несовпадением своих ожиданий с реалиями, с которыми пришлось столкнуться на родине, многие из репатриантов в частных беседах и в письмах родственникам за рубеж не скрывали своих разочарований. Этого было достаточно, чтобы репатрианты стали рассматриваться властями как весьма опасный и крайне нежелательный контингент населения. К тому же стало очевидным, что пропагандистский потенциал репатриантской темы исчерпан. Поток иммигрантов в Советскую Армению иссяк, зазывные усилия советского агитпропа потеряли актуальность, рассчитанную на внешнего потребителя тему счастливой жизни на родине можно было закрывать. Таким образом, участь репатриантов была решена.

В тоталитарных государствах при отсутствии закона неукоснительно соблюдается «порядок», о котором ностальгируют многие нынешние сталинисты. Н.Н. Аблажей прослеживает бюрократическую «кухню» советской машины, действия различного рода инструкций, правил, регламентов, соблюдение которых обес-

364

печило полный «порядок» при проведении операции 14 июня. Как фиксирует автор, «за два часа до полуночи начальникам оперативных секторов по высокочастотной связи была спущена директива МГБ СССР о начале спецоперации “Волна»”; выселение предписывалось провести в установленные сроки и одновременно по всей территории республики. Операция стартовала в полночь и должна была завершиться с рассветом. Само выселение проводили специальные оперативные группы, которые ближе к полуночи прибыли на места и приступили к “подъему семей”» (с. 22) – еще одно словечко-неологизм, рожденное в филологических недрах МГБ.

Врезультате образцово проведенной операции «контингентом “Д”» (дашнаками) удалось заполнить тринадцать эшелонов, которые в скором времени отправились в путь. Его описание представляет чрезвычайно интересный раздел исследования. Н.Н. Аблажей реконструирует бытовые черты случайно сложившегося социума: режимные и охранные предписания, особенности взаимодействия

сконвоирами и внутри группы, питание, экстраординарные казусы (болезнь, роды, смерть, побег, самоубийства) и др. коллизии, наполнившие двухнедельное следование по этапу депортируемых «дашнаков».

Не менее важны и интересны последующие разделы, в которых Н.Н. Аблажей сосредоточивается на периоде пребывания депортированных в ссылке. На основании анализа архивных документов, отложившихся, в частности, в Алтайском государственном архиве, как обширного блока воспоминаний депортированных, так и интервью с местными жителями – автору удалось воссоздать фундированный нарратив, исследующий группу в условиях перманентного социального стресса. Брошенные на выживание в суровые и непривычные природно-климатические условия, оказавшись в новом этнокультурном окружении, находясь под дамокловым мечом многоуровневого посемейного и персонального учета, армянские поселенцы, тем не менее, смогли выработать механизмы сплочения и адаптации, позволившие группе выстоять и сохраниться.

Вэтом плане Н.Н. Аблажей собрано много важных материалов и исследовательских наблюдений. Бытовая повседневность

365

поселенцев воссоздана сквозь призму социального и личностного контекста, поэтому автор особенно внимателен к стратегии группового и индивидуального поведения, направленного на сохранение статуса индивида и социума. При этом Н.Н. Аблажей указывает, что переселенцам «требовалось принять новые реалии и выработать новые навыки жизнедеятельности; необходимо было адаптироваться к местному обществу, что в предельно широком контексте подразумевало культурную адаптацию… преодолевая травму, армянам нужно было принять новую реальность, признать необходимость стать частью иной этнокультурной среды» (с. 139).

Представленные в книге материалы не дают оснований утверждать, что армяне выбрали путь этнокультурной интеграции с окружающей средой, но социокультурное вхождение в окружающую действительность в тяжелых условиях ссылки стало действенным механизмом жизнеустройства группы. Можно выделить ряд способствующих этому факторов.

Безусловно, в данном случае важное значение имел фактор компактности. Армяне были расселены по десяткам сел Алтайского края, но практически в каждом составляли некий «куст» из определенного числа семей. Это позволяло сохранять внутриобщинные контакты и взаимодействия, опираться на отношения взаимовыручки и поддержки, что имело для ссыльных, помимо прочего, важное психологическое значение. При разнообразии профессиональных компетенций поселенцев их трудовая занятость была обеспечена в основном работами на лесозаготовках и в сельском хозяйстве. Между тем, природная смекалистость и трудолюбие армян позволили им и в алтайской глубинке найти применение своим навыкам и умениям, например, в сапожном деле («местные помнят, – пишет Н.Н. Аблажей, – что кто-то из армян даже пытался “сделать” бизнес», с. 137).

Важным адаптационным и жизнеустроительным механизмом, на мой взгляд, была ориентация армян на определенные бытовые стандарты, что заставляло в любой ситуации целеустремленно стремиться к повышению и улучшению своих жизненных условий – в результате очень скоро в представлении местных жителей поселенцы стали слыть «богатыми» и «состоятельными».

366

Столь же важным для групповой идентичности было стремление к повышению образовательного уровня, особенно представителей младшего поколения, как залог будущего жизненного преуспевания – Н.Н. Аблажей приводит характерный факт: после снятия с поселенцев всех ограничений в 1958 г. многие откладывали свой отъезд, чтобы дать возможность детям завершить начатое образование.

Наконец, важным фактором поддержки групповой идентичности и солидарности, на мой взгляд, было стремление к реабилитации, уверенность в личной и групповой невиновности в тех преступлениях, которые им инкриминировались. Н.Н. Аблажей приводит факты постоянного обращения ссыльных армян в соответствующие органы с заявлениями, письмами и т.д. в надежде изменить свою участь. С другой стороны, в группе было, вероятно, достаточно ясное представление о специфике своего положения и тех условиях, при которых станет возможным освобождение – так, Н.Н. Аблажей приводит свидетельство местной жительницы: «у всех у них была “тоска по  родине”, все хотели вернуться в Армению, и в день смерти Сталина многие смеялись и говорили, что “наконец-то мы вернемся  на родину”» (с. 159). Или же свидетельство самих ссыльных о знаменательном дне 5 марта 1953 г.: «Все плачут, а  мы,  две  армянки из Франции, опустили головы и смеемся от радости, что умер» (с. 175). От этого «радостного» события пришлось отсчитывать еще долгие пять лет: последние «дашнаки» были освобождены лишь в августе 1958 г.

Власти не обнародовали свои деяния. Как засекречивали проведение операции «Волна», столь же скрытно, не привлекая внимания, осуществляли снятие политических и административных ограничений с депортированного контингента и реабилитацию жертв государственного произвола. Им казалось, что дела под грифом «совершенно секретно» останутся закрытыми навсегда, и о преступлениях никто не посмеет вспомнить. Однако зияющая лакунами и провалами летопись ХХ столетия начинает обретать новые контуры, в том числе благодаря замечательному исследованию Н.Н. Аблажей, внесшей значительную лепту в познание трагических страниц нашей общей истории.

367

Литература

Алексанян 2007 – Алексанян А. Сибирский дневник: 1949–1954 гг. /

науч. ред. Э.-Б. Гучинова, А.Т. Марутян. Ереван: Гитутюн, 2007 (Антропология памяти, вып. 1).

Депортация 2016 – Депортация армян 14 июня 1949 года: сборник документов и материалов / Сост. Н.Н. Аблажей; отв. ред. Н.Н. Аблажей, Г. Харатян. Новосибирск: Наука, 2016.

368

Ю.Д. Анчабадзе

АРМЯНСКИЕ ДОРОГИ ЕВГЕНИЯ ЛАНСЕРЕ

Рец. на кн.: П. Павлинов. Евгений Лансере. Кавказ. Искусство и путешествия. М.: Слово/Slovo, 2019. – 431 с., илл.

Эту великолепно изданную книгу сначала хочется просто взять в руки, перелистывать страницу за страницей, рассматривать иллюстрации, вглядываться в фотографии, любоваться репродукциями. Потом можно приняться и за чтение… А книга – о Евгении Евгеньевиче Лансере (1875–1946), замечательном живописце, сценографе и книжном иллюстраторе, монументалисте и интерьер-дизайнере, педагоге, неутомимом путешественнике. Петербуржец по рождению, он был выходцем из известной художественной семьи Лансере-Бенуа, внесшей

в лице своих выдающихся представителей значительный вклад в развитие русского искусства. Рано обозначившиеся творческие способности определили жизненный и профессиональный путь Евгения Лансере. В 1895 г. он окончил в Петербурге Рисовальную школу Общества поощрения художеств, а затем продолжил художественное образование в Париже. В отечественное искусство Е.А. Лансере вошел как яркий представитель Серебряного века русского искусства, отразив в своем творчестве его интеллектуальные и художественно-стилистические искания.

П. Павлинов, очень внимательно и подробно реконструировавший биографическую канву своего героя, как примечательную черту отмечает его страсть к путешествиям. Уже в студенческие годы молодой художник совмещал учебу с активными перемещениями по миру: он много ездил по России, побывал в Европе, довелось также увидеть Дальний Восток во время поездки в Китай и Японию. И в дальнейшем Е.Е. Лансере совершил немало путешествий, каждое из которых вносило новые штрихи в художественное и личностное мироощущение мастера.

369

В то же время был регион, который метафизическим образом оказался сопряженным с жизнью и творчеством художника, во многом определив его судьбу и прижизненную славу – это Кавказ. П. Павлинов отмечает раннее увлечение Е.Е. Лансере Кавказом и приводит цитату из его юношеского дневника (автору едва минуло 18 лет): «я…воображал себя на Кавказе, среди громадных гор, черкесов и аулов» (с. 8).

Воображение обернулось явью летом 1904 г. Е.Е. Лансере женился, и в свадебное путешествие молодые отправились в страну юношеских грёз новоиспеченного супруга: молодые выехали во Владикавказ, затем по Военно-Грузинской дороге перебрались в Грузию – и завершили свое первое кавказское путешествие в Абхазии, возможно, не подозревая, что в дальнейшем с Кавказом их свяжет огромный и значительный пласт жизни. Тем временем, готовясь к работе над иллюстрациями к толстовскому «Хаджи Мурату», Е.Е. Лансере в 1912 г. совершает еще одно длительное путешествие по Кавказу, посетив Северную Осетию, Ингушетию, Чечню, Дагестан, Азербайджан и Грузию. Художник искренне полюбил этот край, его природу, но прежде всего людей – многоликих и многонациональных кавказцев, «романтику и героизм» которых, по его собственному признанию, ему «трудно было ощутить в нашем повседневном окружении» (с. 37). Думаю, это обстоятельство сыграло не последнюю роль в решении Е.Е. Лансере скрыться от революционной смуты именно на Кавказе. Глубокой осенью 1917 г. он едет в Дагестан, некоторое время живет и работает в Темир-Хан-Шуре. В марте 1920 г. Е.Е. Лансере поселяется в Тифлисе, который на 14 последующих лет стал его родным домом. В грузинской столице для Евгения Евгеньевича начался новый и весьма плодотворный этап его жизни и творчества.

Живя в Тифлисе, Е.Е. Лансере получил возможность еще лучше познать Кавказ. Он почти все время в разъездах (посещая самые заветные уголки полюбившейся ему страны), неустанно работает, начинает преподавать в основанной в марте 1922 г. Грузинской Академии художеств, принимает участие в общественной жизни города. Естественно, Тифлис оставался неизмен-

370