Тер-Саркисянц А. Основные этапы формирования истории и культуры армян в России

идаже дальними родственниками. Такая особенность данного института, в которой М. О. Косвен усмотрел пережиточное замещение одних персонажей другими, в реальности имеет глубокий функциональный смысл. Завязывая квазиродственную связь с соседом или дальним родственником, человек стремился укрепить уже ослабевшие или еще слабые узы взаимопомощи и взаимозащиты.

Искусственное родство имело свой социальный (сословный, классовый) аспект. Одни его формы (в особенности побратимство) были горизонтальны, или симметричны, другие (чаще всего усыновление вышестоящим нижестоящего, реже наоборот) — вертикальны или асимметричны. Однако раннеклассовая модификация сказалась не только в наличии этих форм, но и в особенностях бытования многих других. Скажем, по кабардинским адатам, жених из княжеского сословия помещал невесту на год у своего узденя, а жених из сословия узденей — у своего чагара или оку с последующим обменом подарками и закреплением отношений зависимости; то же практиковалось у карачаевцев

ибалкарцев между таубиями и каракешами85. Повсеместно пребывание невесты и жениха «в других домах» в феодальной среде продолжалось намного дольше, чем в среде крестьян и, соответственно, достигавшееся таким путем породнение в первом случае оказывалось более прочным. Самая прочная форма установления искусственного родства — аталыческое воспитание — как правило, была доступна только феодальной верхушке. В ряде случаев формы, практиковавшиеся лишь верхушечными слоями населения (аталычество, сколько-нибудь длительное пребывание в «другом доме»), простирались на широкий круг родни породнившихся семей. Формы, доступные широким слоям населения (породнение при родах, при наречении имени, при первой стрижке волос), за исключением присяжных братств, нередко охватывали лишь вступивших в контакт людей или только их семьи.

На протяжении XIX века квазиродство на Северном Кавказе претерпело заметную эволюцию. После присоединения всего региона к России, ликвидации местных политий и воцарения более или менее спокойной обстановки многие формы квазиродственных связей стали постепенно отмирать. Это коснулось прежде всего аталычества, которое ко второй половине XIX века сохранилось только у адыгов (преимущественно западных) и эпизодически встречалось у балкарцев

иногайцев. Однако у них характерным признаком изживания этого обычая было то, что на аталыческое воспитание переставали передавать

девочек, а мальчиков передавали ненадолго. У части народов региона к этому же времени исчез обычай помещения невесты в «другой дом», у другой части стали быстро сокращаться сроки ее (а также жениха) интерлокального поселения. Атмосфера относительной стабильности в крае сделала ненужной адопцию чужака для обеспечения его защиты; борьба русской администрации с кровомщением сузила сферу действия адопции при примирении кровников. По той же причине побратимство либо стало уходить из быта, либо приобрело форму, описанную С. Ш. Гаджиевой у ногайцев. К пореформенному времени видоизменились почти до неузнаваемости еще сохранявшиеся клятвенные братства. Так, у темиргоевцев они стали союзами уже не целых групп, а лишь двух лиц (или, может быть, семей) для оказания только некоторых видов материальной взаимопомощи, а то и всего лишь нравственной взаимоподдержки 86. Вместе с этими формами квазиродства постепенно уходили в прошлое и такие его бытовые формы, как породнение при приеме родов, первом кормлении грудью, наречении имени, первом снятии волос. Уже к началу XX века одни из них встречались только эпизодически, от других же (в особенности породнение при наречении имени и первых постригах) остались лишь такие реминисценции, как угощение, дарообмен и т. п.

Все же и в настоящее время реминисценции квазиродственных связей играют свою определенную роль в семейно-бытовой сфере горских народов региона.

3. Соседские связи

Как и в подавляющем большинстве докапиталистических обществ мира, у народов Северного Кавказа важнейшую роль в социальной организации наряду с семьей играла социальная община. В исторической перспективе соседские структуры приходили на смену родственным, но вытесняли их очень медленно и далеко не во всем. Тем не менее, по крайней мере, к позднему средневековью и началу нового времени, у горцев Северного Кавказа в их расселении, землепользовании, взаимопомощи, самоуправлении, локальных культах и многих других сторонах жизни либо преобладали, либо имели большое значение соседские связи или соседско-общинные отношения.

Соседская община возникала различными путями. Одним из наиболее распространенных был такой: состоящие из родственников моногенные поселки разрастались и смыкались друг с другом, образуя более крупные и объединяющие представителей нескольких родственных групп полигенные селения. При этом прежние поселки часто принимали вид кварталов и характеризовались в качестве таковых (например у осетин, карачаевцев, адыгов, лезгин) 87. Объединение моногенных поселков в полигенные селения также происходило не из-за естественного разрастания населения, а в целях обороны 88.

На другом пути смешение было более диффузным. К коллективу родственников присоединялись переселенцы (особенно часто бегле- цы-кровники), взятые кем-нибудь под защиту и покровительство. Часто это происходило не в старожильческом селении с его уже ограниченным земельным фондом, а на хуторах-выселках, где для этого имелось больше возможностей. Но и в старожильческом селении могли селиться чужаки, в частности, покупая здесь хозяйство, например, у переселенцев.

В соседские общины могли превращаться — и сплошь и рядом действительно превращались — моногенные поселения в силу того, что родственники, сперва дальние, а затем и более близкие, начинали относиться друг к другу так, как они относились к соседям. Применительно к рассматриваемому региону на это верно обратил внимание А. Х. Магометов. Говоря об однофамильных поселениях осетин, он подчеркнул, что эти и подобные им формы нельзя отождествлять с родовыми общинами. В них семейные общины и индивидуальные семьи выступали как самостоятельные хозяйственные и социальные единицы, и общественная жизнь их была построена на основе территориальных, соседских отношений 89. Экономические отношения между семьями в послепервобытных родственных и соседских образованиях

впринципе тождественны. Но не различаясь качественно, они различаются количественно, так как в ряде случаев родственные семьи связаны между собой все же теснее других.

Кэтому следует добавить, что родственные и территориальные связи в ранних соседских общинах народов Северного Кавказа вообще переплетались самым причудливым образом. Если в экономическом смысле родство обязывало немногим больше, чем соседство, то во многом другом соседство приравнивалось к родству. Это нашло отражение

втаких распространенных поговорках, как «сосед дороже дальнего

родственника» или «хороший сосед лучше плохого родственника». К существованию и переплетению соседских и родственных отношений мы еще не раз будем возвращаться в последующем изложении.

Соседская община могла включать в себя как одно, так и несколько селений, объединяющихся в интересах землепользования, защиты от врага и т. п. При этом большее значение имели природно-географи- ческие условия местности. В горах, где селения были по большей части невелики, несколько их (как правило, расположенных в одном ущелье) образовывали одну соседскую общину. На равнине преобладали общины, образованные жителями одного крупного селения. Иногда это находило свое терминологическое отражение. У осетин синонимически применялись термины «хъаеу» («селение») и «хъаеубаестае» («страна», «селение», «мир», «община»). У кабардинцев понятие сельской общины в равной мере передавалось терминами «къуажэ» («селение»)

и«жылэ» («общество»). В то же время у балкарцев различались просто селения — «эль» — и соседские общины, образованные несколькими селениями одного ущелья — «эль жамауат». Но такого различия могло и не быть. В Дагестане и многоаульные общины высокогорья,

иодноаульные общины других районов обозначались одним и тем же словом — «джамаат» («общество»). В литературе этим словом часто обозначают северокавказскую общину вообще.

Крупные селения-общины делились на кварталы. Квартальное деление связывают и с родственным принципом расселения 90, и с естественным процессом разрастания селения 91, и с их административным управлением 92. Действительно, у разных народов и в разные времена внутриобщинные кварталы возникали различными путями. Был среди них и путь, связанный с социальной стратификацией. Там, где феодальные владельцы были членами соседских общин, они жили в верхней, более престижной части селения, а ниже шли кварталы их вассалов

иподвластных им крестьян.

Экономическими основами соседской организации были общинное землепользование и общинная взаимопомощь.

По характеру землепользования на Северном Кавказе различалось два вида общин: такие, в которых община распоряжалась всеми землями (пахотными, покосными, пастбищными и т. д.), и такие, где она ведала только непахотными и непокосными угодьями. По распространенной в нашей литературе классификации первый вид — земледельческая община, второй — община-марка. В земледельческой общине

обрабатываемые земли и покосы подлежат периодическим переделам,

вобщине-марке ее права на эти земли не идут дальше регламентации работ. В первой половине XIX века обитатели равнин и предгорий — население плоскостной части Осетии, Чечни и Дагестана, основная масса адыгов — жили земледельческими общинами, в то время как собственно горцы — население горной Осетии, Нагорного Дагестана, карачаевцы и балкарцы — жили общинами-марками. Уже одно это показывает некорректность понимания этих двух видов соседских общин как непременной стадии исторического развития. По крайней мере в рассматриваемом регионе оба вида общины, определявшиеся природно-географическими условиями, долгое время существовали параллельно. В горах остро ощущалась нехватка пригодных для обработки земель, и поэтому уже в незапамятные времена возникло частное землевладение и землепользование.

Порядок землепользования в земледельческих общинах лучше всего изучен у кабардинцев. В специальной работе о нем В. Х. Кажаров приводит записку о поземельных отношениях, существовавших

в1865 году в Кабарде, где земельные переделы описаны следующим образом: «С наступлением пахотного времени аульные общества выбирают двух или четырех доверенных, хорошо знающих земли, принадлежащие аулу. Лица эти вместе с аульными старшинами обязаны определить участок земли, долженствующий быть распаханным

впредстоящее рабочее время. Затем выбранный участок делился на равные части по числу имевшихся в селении плугов. Владельцу селения предлагалось выбрать свой пай, остальные же паи делились между общинниками по жребию. Сельскохозяйственные работы также регулировались общиной. Например, если кто-нибудь опаздывал к началу пахоты, то он платил штраф владельцу селения, который как бы стоял на страже общинных интересов» 93. Перераспределялись и другие земельные угодья: покосные места — между домохозяйствами, пастбища — между группами родственных семей. Сходный порядок передельного землепользования описан у западных адыгов 94.

Вобщинах-марках, как уже сказано, права общинников на обрабатываемые земли не шли дальше регламентации сельскохозяйственных работ. Такая регламентация имела место в общинах всех видов и у всех народов Северного Кавказа, включая осетин, но нигде, видимо, она не достигла такого размаха и такой изощренности, как в Нагорном Дагестане. На нее обратил внимание уже М. М. Ковалевский,

усмотревший в ней остаток прежнего родового единства 95. Намного обоснованнее представляется точка зрения М. А. Агларова, показавшего, что такая регламентация является одной из важнейших сторон функционирования соседской организации 96. Единовременный выход на полевые работы и одновременная уборка урожая давали возможность освободить сельские земли для пастьбы скота, спускавшегося к осени с горных пастбищ. Поэтому регламентировалось все вплоть до времени вывоза на поля навоза. Что касается необрабатываемых земельных угодий, то пользование ими не отличалось от практиковавшегося в земледельческих общинах.

Общественные сенокосы (наряду с ними имелись и частные) делились между общинниками по жребию, выгоны и летние пастбища использовались сообща пропорционально поголовью скота.

Сходным, если не тождественным, был в дореформенное время характер соседского землепользования у других горцев (осетин; карачаевцев; балкарцев) 97. Но, начиная с 1860-х годов, когда многие из них получили земельные наделы на плоскости, здесь у них также возникла передельная община. Бывало, что одни и те же сельские общины, получившие землю на равнине, но и сохранившие прежние владения в горах, практиковали как непередельное, так и передельное землепользование.

Не меньшее значение, чем порядок землепользования, имела для соседской организации общинная взаимопомощь. У народов региона трудовая и материальная взаимопомощь соседей тесно переплеталась с взаимопомощью родственников. По-видимому, вступало в действие некое общее правило. Там, где значительная группа родственников жила относительно компактно, преобладала родственная взаимопомощь, там же, где родня рассеивалась, взаимопомощь была преимущественно соседской. Как мы уже знаем, при всей цикличности этого процесса все же нарастала вторая тенденция.

В земледелии одной из важнейших форм взаимопомощи была супряга (осетинское «цавдис», адыгское «дзей», карачаевско-балкар- ское — «негерле» и т. д.). Как отметил исследователь общинного быта на Кавказе Ф. А. Щербина 98, супряги были распространены по всему региону (добавим — и у большинства плужно-земледельческих народов мира). Современные кавказоведы попытались восстановить стадии исторической эволюции супряги. Поначалу члены супряги, даже и внося неравный вклад тягловой рабочей силой, получали равные выгоды от участия в супряге. На следующем этапе те, кто имел

больше средств производства, обеспечивали себе вспашку больших земельных площадей. И, наконец, уже во второй половине XIX века супряга выродилась в одну из форм эксплуатации: владельцу плуга

ирабочего скота за право пользоваться ими безвозмездно вспахивали его поле 99. Предприняты были и другие реконструкции, включающие порядки в супряжной артели на таких полугипотетических стадиях, когда пахотные земли селений или кварталов вообще не делились на паи отдельных домохозяйств. В то же время верно обращено внимание на то, что даже самые «деловые» поздние супряжные артели безвозмездно вспахивали участки одиноких стариков, сирот, больных и т. д. Супряга имела особенно большое значение на равнинных землях, где пахали тяжелым плугом, запрягаемым четырьмя, шестью, а то и восемью парами волов. Но она применялась и там, где для пахоты служил легкий плуг с парой волов. Труд и быт супряжных артелей регулировались устоявшимися традициями, которые к тому же каждый раз закреплялись уговором. Под руководством старшего (обычно владельца плуга) определялись условия супряги, распорядок работы

иотдыха, объем вносимых в общий котел съестных припасов и т. д. Существовали и другие формы взаимопомощи в земледелии. К ним

прибегали при прополке кукурузы и картофеля, при уборке урожая, при обмолоте и провеивании зерновых. Часто кооперировались те, кто состоял в одной супряге, но это было необязательно. Устроители таких помочей должны были позаботиться о приглашенных — хорошо их накормить, по возможности зарезать несколько кур, а то и барана. Собравшиеся, главным образом молодежь, по окончании работ и угощенья развлекались: пели, танцевали. Участие в таких помочах считалось настолько обязательным, что у осетин их разрешалось устраивать даже по субботам, когда вообще работать не полагалось 100.

В скотоводстве основной формой взаимопомощи были пастбищные объединения. Они отличались большим разнообразием: для выпаса разных видов скота в разные сезоны и на разных землях; создававшиеся только на один сезон и более долговременные; родственные, чисто соседские и смешанные; включавшие приблизительно равные и неравные по своему имущественному положению домохозяйства. Поскольку в каждом сколько-нибудь состоятельном домохозяйстве имелись различные виды скота, оно участвовало одновременно в нескольких объединениях. Здесь нет возможности характеризовать специфику каждого вида пастбищных объединений, и нам придется сказать

о них обобщенно. По-видимому, первоначально каждое домохозяйство выделяло положенное количество чабанов и табунщиков, и либо все объединившиеся хозяева, либо те, кого они выделили для работы, выбирали распорядителя («кеш тамата» у балкарцев, «кеш негерлик» у карачаевцев, «лягуп» у кабардинцев и т. д.). Позднее наряду с этим стали практиковать также и наем. Распорядитель руководил всем и вся: безопасностью перегона и выпаса, рациональной сменой пастбищных участков, перестройкой загонов, жилищ и хозяйственных помещений, заготовкой сыра и масла, организацией питания и других сторон быта. У ряда народов региона пастушество (особенно весенне-летний выпас скота на альпийских лугах) считалось престижным делом. В XIX веке даже кабардинская знать нередко отправляла на альпийские «кеши» сыновей, чтобы они научились пастушескому труду, а также искусству выбрать барашка, приготовить его, принять и угостить гостя.

Как и супряга в земледелии, объединения, формировавшиеся для выпаса скота, не могли не испытать влияния социальной стратификации. Конкретные формы этого бывали различными. Например, там, где богатые скотовладельцы арендовали пастбища, те, кто победнее, объединялись с ними, компенсируя пользование чужой землей своим трудом. В то же время существовал и другой обычай: малоимущий крестьянин подчас отправлял свои несколько голов скота с чужими стадами, вознаграждая за эту услугу лишь незначительным подарком.

Взаимопомощь широко практиковалась при сенокосных работах и при уборке сена. Некогда помочи на сенокосе, видимо, были очень многолюдными. О них упоминали как об обыкновении созывать народ на однодневную работу, сопровождавшуюся угощением созванных; кожу зарезанных в этом случае коров и овец отдавали старшим по возрасту. Позднее такие помочи стали менее многолюдными, но и не обязательно однодневными. Создавались временные объединения косарей в один-два десятка человек, которые в организации труда и быта во многом напоминали объединения землепашцев.

Кооперации труда соседей требовали и другие скотоводческие работы — от таврения скота, объездки неуков или холощения молодняка до такой трудоемкой операции, как стрижка овец. Стригли дважды в год — перед отгоном на дальние пастбища и по возвращении на ближние кеши. Хозяева, имевшие много овец, приглашали людей, имевших специальные ножницы и уже набивших на стрижке руку. Как и другие основные события животноводческого цикла (отгон и возвращение

скота, сенокошение), стрижка овец сопровождалась угощением, а некогда и обрядовыми действиями.

Не только основные хозяйственные занятия, но и весь домашний быт был пронизан соседской взаимопомощью. К ней прибегали и при всех трудоемких работах, и при важнейших событиях жизненного цикла, и во многих других случаях.

Женщинам одной семьи, даже очень большой, зачастую не по силам была первичная обработка шерсти, а затем изготовление из нее войлоков и сукон. Чтобы помочь промыть, увалять и расчесать шерсть, обычно приглашали девушек; уложить ее и скроить бурку или ссучить

испрясть нитки для сукна — женщин поопытнее. После окончания работы хозяева (а нередко также их ближайшие родственники) должны были накормить собравшихся праздничным обедом. Простейшая обработка шерсти могла вестись и ночью; тогда, чтобы разогнать сон, участницы работы пели и даже устраивали танцы.

Квзаимопомощи повсеместно прибегали при строительстве домов и хозяйственных построек. Заготовка строительного материала, возведение стен и покрытие их кровлей, многократная обмазка жилища — все это не мыслилось без помощи окружающих — родственников

исоседей, мужчин, женщин и детей. Даже тогда (преимущественно с конца XIX века), когда для строительства домов стали нанимать специалистов, несложные трудоемкие работы (заготовка строительного материала, рытье котлована под фундамент, обмазка, побелка и т. п.) по-прежнему выполнялись в порядке взаимопомощи. И в этом случае собравшихся старались кормить получше, а по окончании всех работ устраивался своего рода праздник.

Во всех радостных и печальных событиях в жизни семьи соседи наряду с родственниками непосредственно участвовали своим трудом

иприношениями. Это в особенности касается свадеб, похорон и поминок. Если у семьи и ее родни возникали затруднения, соседи помогали жениху собрать брачный выкуп, а невесте — приданое. Участвуя в свадьбе, соседи участвовали и в связанных с ней тратах, чаще всего принося с собой что-нибудь из продуктов. У многих народов региона существовал обычай сбора пожертвований жениху. По кошам и хуторам разъезжали представители справлявшей свадьбу семьи или сам жених с провожатыми, и здесь ему дарили теленка, подчас быка, а иногда и лошадь. У осетин, сохранивших обыкновение справлять особенно многолюдные и многочисленные поминки, способные разорить даже

состоятельную семью, огромное значение имела взаимосвязь во время погребально-поминального цикла. У мусульман в доме покойного

втечение трех дней нельзя было зажигать очаг, и приезжих кормили соседи; они же во время поминок приходили в дом с готовыми кушаньями, продуктами, даже скотом. Соседи не оставались в стороне и при других семейных событиях.

Соседи помогали друг другу и в других чрезвычайных случаях. Характерно, что даже при возникновении кровной вражды улаживать конфликт считали своим долгом не только родственники, но и соседи. Наиболее четкое выражение это получило в джамаатах Нагорного Дагестана, где адаты в одних случаях предписывали изгнание убийцы или, наоборот, его невыдачу мстителям, в других — поощряли кровомщение или, наоборот, принятие композиций и т. д. В этой связи М.А. Агларов, может быть, несколько упрощая дело, пишет: «В джамаатах Горного Дагестана кровная месть, как и множество других вопросов, которые по идее должны были находиться в компетенции семьи и тухума, перешла в компетенцию джамаата, а семья и тухум превратились

ворудие его воли» 101. Однако и у других народов региона соседская община в этих случаях не стояла в стороне. Скажем, у осетин, если при выплате цены крови средств, собранных родственниками, не хватало, обращались к соседям. И те как правило не отказывали: вся община была заинтересована в том, чтобы установились мир и согласие.

Особая сторона соседской взаимопомощи — взаимозащита общинников. Мы уже отчасти коснулись ее, говоря о кровной мести. Но дело шло намного дальше. Община стояла на страже своих прав

вборьбе с произволом знати или богачей. В Осетии, например, известно множество примеров изгнания феодалов общинниками. Один из подобных эпизодов — о том, как крестьяне селения Даргавс заставили убраться алдаров Кануковых — приводит Г. Кокиев 102. В даргинском селении Гергебиль сохранились предания о том, как последний из его владельцев, а также один из правителей, нарушивший обычаи, были убиты общинниками 103. Балкарцы помнят, как жители Верхнего Чегема истребили всех таубиев Рачкауовых за их бесчинства, а в селении Кюнлюм перебили почти всех таубиев Боташевых, попытавшихся присвоить себе право первой ночи 104. Известен случай, когда попытка присоединить к своему полю прилегающий клочок выгона была сочтена балкарцами противоправным захватом и вызвала со стороны общины «репрессивные меры». Абазинские крестьяне аула Калагирея