Анатолий Васильевич Адо – Крестьяне и Великая Французская Революция – Крестьянское Движение в 1789-1794 гг

Реакция коснулась, во-первых, законодательства 1792—1793 гг. относительно общинных земель. Главным объектом атаки стал закон 10 июня 1793 г., точнее, те его положения, которые резко расширяли возможности сельских общин вернуть захваченные у них земли, разрешали и поощряли раздел общинного земельного фонда. Формально закон 10 июня никогда не был отменен, но серией законодательных, административных и судебных актов действие указанных его положений, а отчасти и уже достигнутые на его основе результаты были резко ограничены или сведены на нет. Выше отмечалось, что установленный этим законом порядок возвращения узурпированных земель грозил частичной экспроприацией в пользу крестьян не только бывшего привилегированного, но и буржуазного землевладения. Во время якобинской диктатуры крестьяне широко использовали введенную законом процедуру арбитража, присваивая иногда целые фермы и имения, созданные в XVIII в. на бывших общинных и пустопорожних землях Протесты старых собственников хлынули сразу же после паденияякобинцев. Термидорианский Конвент и Директория отнеслись к ним с самым сочувственным вниманием. 29 вантоза IV г. принудительный арбитраж был отменен. Еще раньше началось наступление на уже заполученные крестьянами земли. Декретом 7 брюмера III г. у коммун были отобраны леса, которыми они завладели согласно решениям арбитров. По закону 12 прериаля IV г. все собственники, пострадавшие от решений арбитров, получили право апелляции. 28 брюмера VII г. Конвент уже прямо предписал пересмотреть все арбитражные постановления. Требования о кассации хлынули потоком, и многие приговоры арбитров были отменены Кассационной палатой43. Пересматривались и решения, вынесенные обычными судами (закон 19—20 жерминаля IX г. распространил на них положения закона 28 брюмера VII г.). Так была отнята у крестьян некоторая часть земель, отвоеванных ими у бывших сеньоров и буржуазии.

Особенно непримиримой была реакция на положения закона 10 июня, касавшиеся раздела общинных земель. Протесты против них были продиктованы различными хозяйственными интересами, но все они исходили от богатых. Закон 10 июня 1793 г., говорилось в петиции, посланной 27 плювиоза III г. из Авейрона, «кажется нам аморальным, он повлек за собой бесчисленные злоупотребления... руки, которые помогали богатому собственнику возделывать его поле, покинули его ради обработки полученных ничтожных долей... таким образом, имущество собственника останется необработанным, прекратится разведение овец...»44 Эта петиция явно отражала интересы здешних богатых скотоводов. Авторы петиции из департамента Крез (прериаль IV г., дистрикт и коммуна не указаны) ждали с нетерпением пересмотра положений закона 10 июня 1793 г. относительно раздела общинных земель. «...Этот закон, — писали они, — противоречит природе человека, всем старым и новым законам», он допускает к равному разделу арендаторов, издольщиков, батраков и рабочих на фермах, «лишает истинных собственников их имуществ», вреден сельскому хозяйству и т.п.45

Напротив, деревенские низы настаивали на сохранении и выполнении закона. Когда в термидоре III г. в Конвенте зашла речь о его пересмотре, встревоженные жители одной из коммун департамента Алье поспешили прислать протест. Нападки на закон, высказанные в Конвенте, указывалось в их петиции, «несправедливы, потому что они направлены против неимущих. Говорят, что он лишает граждан их собственности. Но он не лишает ничего ни одного гражданина, если он не богач, по-прежнему, как при старом режиме, жаждущий увеличить свое состояние за счет неимущих... И если кто и извлекал какую-нибудь пользу из этих общинных земель, это был богатый, а не бедный... Без раздела этих земель многие обремененные многочисленными малолетними детьми отцы семейств, которые получили свою долю в разделе, умирали бы с голоду со своими семьями, если бы они не собрали с этих небольших участков пропитание на часть года... коммуна надеется, что ваш декрет о разделе общинных земель сохранит свою полную силу...»46

И термидорианский Конвент, и собрания Директории не склонны были прислушаться к пожеланиям бедноты. Положения закона, относящиеся к разделу общинных земель, не были формально отменены, но фактически исполнение их стало невозможным. Принятое при Директории постановление 21 прериаля V г. приостановило все судебные процессы, связанные с разделом общинных земель, закрепив за владельцами участки, которые уже были в их руках. Закон 2 прериаля V г. запретил коммунам отчуждать или обменивать их земли; тем самым косвенно отменялось право на раздел, который мог рассматриваться как один из видов от- чуждения. В конечном итоге старые разделы сохранили свою силу в тех случаях, когда коммуны сами от них не отказались. Но дальнейшая возможность для мелких крестьян получить парцеллу за счет общинного фонда (в местностях, где сохранялись пригодные для раздела угодья) была фактически ликвидирована.

Гораздо важнее, однако, было то, что постепенно закрывался для крестьян, способных кое- что купить, доступ к землям национального фонда. До конца Директории порядок их отчуждения менялся три раза, в IV, V и VII гг. Эти перемены были против крестьян. Всякие частные торги (а значит, и дробление земель) отпали; сама операция продажи стала проводиться не в центре дистрикта, а в департаментском центре; рассрочка платежей сократилась; в V г. последовало

постановление, согласно которому половину цены полагалось платить звонкой монетой. Уже к этому году доля крестьян в торгах начала сильно падать, а после того как в VII г. была введена оплата купленной земли звонкой монетой в течение трех лет, крестьяне оказались почти полностью устраненными от торгов. Зато именно при Директории пышным цветом расцвела деятельность нуворишей-спекулянтов, совершавших громадные земельные приобретения.

Вскоре после термидора начался и пересмотр произведенных якобинцами земельных конфискаций. 30 вантоза III г. Буасси д'Англа заявил в Конвенте: «Приговоры революционного трибунала были юридическими убийствами, последовавшие за этими чудовищными приговорами конфискации являются кражей» Был снят секвестр с имущества лиц, подозреваемых в эмиграции и временно вычеркнутых из списков эмигрантов (декрет 5 брюмера III г.), «подозрительных» (12 брюмера III г.)*, супругов или детей осужденных (20 фрюктидора III г.), родителей эмигрантов (19 фрюктидора IV г.), федералистов Бордо и Лиона (9 флореаля III г.). Со времени Консульства (сенатус-консульт 6 флореаля Х г.) началась частичная отмена секвестра на эмигрантские владения и передача непроданных имуществ вернувшимся эмигрантам. В ряде районов бывшим эмигрантам удалось в немалых размерах воссоздать свои имения. Отчасти это делалось путем выкупа уже проданных земель; производились покупки через подставных лиц, оформлялись фиктивные разводы и т.п. А.Собуль. полагал, что в целом к 1815 г. дворянство смогло различными путями вернуть себе примерно четвертую часть земель, затронутых в революционное время конфискациями и продажами47.

Наступлению подверглось и проведенное до термидора радикальное преобразование дореволюционной системы поземельных повинностей, или рент, как они стали именоваться после отмены сеньориального строя. Это наступление было отчасти успешным в отношении рент вечноследственных арендаторов и владельцев таких форм держаний, которые юридически отличались от цензивы. Выше мы отмечали, что по букве дореволюционного права эти ренты не считались феодальными. Они не были отменены Конвентом, но должники получили право выкупать их. Этот принцип был распространен на «отпускное владение» («domaine conge-able») в Нижней Бретани, на «договор о виноградниках» («bail a complant», «vigne a condition») в винодельческих местностях (Мэн, Анжу, часть Бретани, Пуату, Сентонж, Они, Гюйенна, Овернь), а также на «вечную аренду» («locaterie perpetuelie») — очень частую форму крестьянского владения на юге (Лангедок, Прованс, некоторые местности Гюйенны). По мере того как падал курс ассигнатов, возможность выкупа становилась для крестьян все более соблазнительной. В самом деле, величина ренты составляла нередко 1/3—1/4 долю валового урожая. В департаменте Алье, например, держатели на основе vigne a condition платили 1/3—1/5 часть; в департаменте Жер рента на основе locaterie perpetuelie достигала 1/2—1/3 урожая. Теперь перед должниками открывалась перспектива, уплатив выкуп терявшими ценность ассигнатами, пополнить ряды мелких собственников-возделывателей, свободных от всяких обязательств по отношению к бывшим землевладельцам48. В архивных картонах Законодательного комитета содержится множество горьких жалоб буржуа, владельцев рент и номинальных собственников земли (главным образом из департаментов Центра и Юга) на «злонамеренные усилия» крестьян внести выкуп и стать свободными собственниками. Все такие петиции взывали к священным правам собственности. «Когда 30 фунтов зерна продаются за 150 ливров, — писали авторы петиции из коммуны Мерюес (Лозер) от 15 прериаля III г., — доход одного года более чем достаточен для съемщика, чтобы выплатить капитал ренты... Можно ли назвать это справедливостью? Нет, это совершенно очевидная кража... ужасающее разбойничество... и эта система была бы достойной уравнителей, которые недавно угнетали Францию»49. В том же духе составлено послание из коммуны Монтаран (департ.Гар): «Граждане законодатели… отмените этот закон, творение чудовища Робеспьера...

Пусть нам будет позволено вновь войти во владение нашими землями или пусть нам предоставят возмещение, пропорциональное падению ассигнатов...»50

Новые правители Франции постарались и в этом вопросе урезать завоевания революции. 9 брюмера VI г. Советы Директории восстановили domaine congeable в Нижней Бретани, отменив августовский декрет 1792 г. Уже осуществленные выкупы подлежали судебному пересмотру (часть их в конечном счете осталась в силе, другие были аннулированы). Это же постановление упраздняло декрет 2 прериаля II г. относительно locaterie perpetuelle. Крестьяне были признаны лишь бессрочными арендаторами и у них отняли возможность стать собственниками путем выкупа ренты. При Консульстве аналогичная мера коснулась виноделов Нижней Луары, державших землю на основании bail a complant. Так целая категория мелких крестьян была фактически вновь низведена до положения обязанных повинностями вечнонаследственных арендаторов.

* Тем самым был окончательно снят вопрос об исполнении вантозовских законов II г. о «вознаграждении неимущих» за счет собственности врагов революции.

Термидор дал сигнал к возобновлению попыток добиться пересмотра закона 17 июля 1793 г. о полной отмене феодальных повинностей. Это было уже посягательство на самое основное завоевание французского крестьянства за все время революции. Вынашивались замыслы о законодательном пересмотре знаменитого декрета. Об этом просили в петициях экспроприированные буржуа, бывшие собственники повинностей. Гражданин Жюльен, «земледелец» из департамента Эндр, ярко выразил их общее настроение в письме к Конвенту: «В момент, когда Национальный конвент стремится стереть малейшие следы несправедливости и угнетения, под игом которых Франция стонала в течение целых 15 месяцев, когда правосудие вырывает из кодекса наших законов установления, введенные туда тиранией и желанием уничтожить всякую собственность, я позволю себе испросить у вашей мудрости пересмотра закона 17 июля 1793 г., который, изгнав навсегда ненавистные следы феодализма... совершил в то же время пагубное посягательство на собственность многих граждан, кредиторов рент, созданных уступкой земли, лишил их священного достояния, чтобы обогатить должников»51. Конкретные предложения бывших собственников повинностей оставались те же, что и во II г., и будут упорно повторяться вплоть до 1830 г. — отделить в договоре об уступке земли за ренту символический ценз от основного платежа, отменив первый, но сохранив с правом выкупа второй. Это значило свести на нет реальное значение закона 17 июля.

Начиная с IV г. попытки пересмотреть закон следовали одна за другой, стремление отстоять частные интересы сочеталось в них с желанием поправить за счет крестьян государственные финансы52. 14 мессидора IV г. Директория предложила Совету пятисот заняться пересмотром законов 1792—1793 гг., «которые разорили многих отцов семейств, причинили Республике потери, оцененные в 120 млн по курсу 1790 г.» Последовало предложение Ж.-Б.Трейара от 14 жерминаля V г., клонившееся к восстановлению рент, подтвержденных первоначальными титулами, т.е. к фактической отмене якобинского декрета. Проект не прошел. 4 термидора того же года родилось новое предложение — не отменить декрет, а истолковать в духе сохранения чисто поземельной части рент; оно было отослано в комиссию и там погребено. 11 прериаля VI г. последовала новая попытка добиться восстановления платежей, которые «ложное применение закона 17 июля 1793 г. отнесло к числу феодальных рент»; проект опять застрял в комиссии. Мы обрываем здесь историю этих попыток, но они продолжались при Консульстве, Империи, наконец, в 1814—1815 гг., когда Реставрация принесла последнюю в истории Франции волну своеобразной сеньориальной реакции.

Все эти усилия долгое время поддерживали некоторую неуверенность в прочности отмены феодальных повинностей, и осторожные нотариусы вносили в гражданские акты многозначительные оговорки. В одном акте 1808 г. о продаже земли (в Ангумуа) было записано: продавец «не имел намерения продать (одновременно с землей. — À.À.) бывшие феодальные ренты, которые в настоящее время не подлежат взиманию, но могли бы в будущем ему подлежать»53. В 1811 г. владелец поступившей в продажу фермы (в округе Кастра) счел нужным специально успокоить возможного покупателя: «Ходят слухи, что феодальная рента... должна быть восстановлена. Но так как моя метерия была некогда благородной землей (etant ci-devant bien noble), вы не должны опасаться, что она будет обременена какой-либо повинностью...»54

И все-таки пересмотреть или ограничительно истолковать знаменитый декрет якобинцев не удалось. Против него произносились речи, рождались проекты, но в каком-то звене законодательной машины эти проекты застревали и в итоге дело кончалось ничем. В Собраниях Директории, Консульства и Империи (даже в окружении вернувшихся Бурбонов) находилось достаточно трезвых голов, понимавших, что одно дело ущемить ту или иную группу крестьян, особенно бедноту, и совсем другое — посягнуть на кровный интерес всего крестьянства, на его только что завоеванную великими усилиями собственность. Революция глубочайшим образом укоренила антифеодальную традицию в психологии французского крестьянина. Характерные факты, подтверждающие это, проходят через весь XIX век. Во время Второй империи в одной из деревень Нижней Шаранты жители ополчились на кюре, который использовал дарохранительницу, украшенную изображением колосьев: крестьяне решили, что им угрожает восстановление десятины — и это более чем через полвека после ее отмены!55 В 1867—1868 Гг. волнения вспыхнули в некоторых деревнях той же Нижней Шаранты. Их вызвало устройство в деревенской церкви витражей с дворянским гербом; несколько сотен вооруженных крестьян собралось, чтобы разбить окна. Судебный приговор отмечал: в деревнях «распространилось мнение, что каждая коммуна должна протестовать против восстановления десятины и возвращения старого порядка»56. Все это еще раз подчеркивает, насколько прочным и длительным оказалось воздействие крестьянских восстаний 1789—1792 гг. на ход французской истории.

Но, потерпев неудачу на прямом пути борьбы, противники закона 17 июля 1793 г. нашли путь обходной — все более узкое применение его положений в судебной и административной практике. Именно это показывают исследования П.Массе и Ж.Мийо по некоторым местностям Запада и Востока. Не вдаваясь в детали, повторим основной вывод Ж.Мийо: трибуналы и судебные палаты вместе с администрацией «взяли в свои руки защиту владельцев платежей, объявленных уничтоженными, и путем исключительно узкого, все более требовательного истолкования закона...

спасли от общего крушения значительную часть повинностей, обоснованных первоначальной уступкой земли, и часто на условиях, менее суровых, чем это предписывал даже закон 1792 года»57. Судебные процессы по делам о бывших феодальных повинностях тянулись десятилетиями, переносились из инстанции в инстанцию, многие из них закончились не в пользу крестьян. Политика судов в этом вопросе была подвержена колебаниям в зависимости от места и времени. После 1830 г. Высшая кассационная палата особенно решительно стала бороться с «чрезмерно суровым» истолкованием закона 17 июля 1793 г. в пользу бывших держателей. Невозможно установить, в какой мере удалось сохранить таким путем часть отмененных якобинским Конвентом повинностей. Но что некоторая их доля была восстановлена — это несомненно.

В наименее благоприятном положении оказались крестьяне-съемщики, в особенности бесчисленная армия издольщиков. Якобинский Конвент декретом 1 брюмера II г. предпринял попытку передать хотя бы отчасти в их руки платившуюся ими долю десятины и феодальных повинностей. Это сразу же вызвало много споров. Декрет далеко не всюду применялся. Поэтому и после термидора, в III—IV гг., арендаторы пытались повернуть в свою пользу отмену «феодального комплекса» и добивались издания на этот счет более ясного закона. Такая мера, писал в Конвент во фримере III г. «гражданин Фирмэн Тонзо, землевладелец из коммуны Вильженон» (департ.Шер), «вернет счастье и надежды всем жителям-несобственникам большого числа департаментов, где почти все бывшие собственники имеют бесстыдство требовать эти отвратительные и произвольные платежи, тем самым попирая ногами самые мудрые и человечные законы»58. Издольщики районов посреднической аренды по-прежнему сопровождали свои жалобы резкими нападками на генеральных фермеров. «...Этот класс людей, — говорилось в петиции из департамента Сона-и-Луара, — состоит из существ столь же алчных, сколь аморальных, направляемых единственно эгоизмом и жаждой золота... Они облагают несчастного издольщика самыми тяжелыми обязательствами, они обременяют его множеством повинностей, напоминающих феодальный режим... крупные фермеры... заменяют сегодня бывших сеньоров, большую часть собственности которых они скупили, они образуют разновидность аристократии...»59

Разумеется, после 9 термидора надежды крестьян-арендаторов не замедлили рухнуть. В начале периода Директории якобинский закон от 1 брюмера II г. был отменен. Дальнейшая судьба повинностей, о которых в нем шла речь, еще должна быть изучена. Зондаж в нотариальных архивах департамента Вьенна, проведенный П.Массе, показывает, что феодальные повинности издольщиков в течение ближайших десятилетий постепенно слились с арендной платой. Иная судьба выпала десятине. Исчислявшаяся из доли продуктов земли, она могла существовать автономно, переходя из договора в договор. Еще в 1909 г. договоры издольщиков в районе г.Лектур (департ.Жер) содержали обязательство об уплате десятины; в течение всего XIX в. она взималась, например, в Верхнем Арманьяке, и само название десятины сохранялось здесь (как и в Ландах) вплоть до 30-х годов XX в.60 Разумеется, ускорившаяся к концу XIX в. агротехническая революция, перетасовка парцелл и укрупнение хозяйственных комплексов вместе со старым разграничением участков стирали с лица земли и остатки феодальных прав. Но все же то, что множество крестьян-арендаторов (главным образом издольщиков) вышли из революции, попрежнему обязанные вносить часть бывших феодальных повинностей и особенно десятины, — факт, который не может быть сброшен со счетов при общей оценке положения крестьянства к концу XVIII — началу XIX в.

Таким образом, при всей масштабности аграрных преобразований, осуществленных Французской революцией, при всей важности шагов, сделанных ею навстречу требованиям крестьян, положение земельной собственности и хозяйства мелких производителей оказалось достаточно сложным. Во-первых, им не удалось до конца освободиться от обременявших их до революции различного рода «рент». В той или иной мере остались так называемые «поземельные ренты разного, в том числе ростовщического, происхождения. После термидора буржуазия сумела отстоять кое-что и из повинностей, уничтоженных якобинским законодательством (в особенности это относится к той части повинностей и десятины, которую уплачивали издольщики) Во-вторых,

— и это главное — крестьянам, и прежде всего крестьянским «низам», так и не удалось добиться сколько-нибудь полного осуществления своих аграрно-уравнительных требований, перераспределения в свою пользу крупного землевладения и землепользования. Крупная земельная собственность (наряду с мелкой) осталась одной из основ аграрного строя Франции, при этом в руках крупных владельцев находились обычно земли лучшего качества. Возросло земельное богатство буржуазии. Но и старая земельная аристократия сохранила солидные

позиции. В 1803 г. в каждом департаменте были составлены списки 12 главных плательщиков поземельного налога, т.е. самых крупных землевладельцев; первые места в этих списках почти везде принадлежали бывшим дворянам. «Крупная земельная собственность, — подчеркивал А.Собуль, — в большой мере оставалась аристократической»61. Именно это имея в виду, он писал о «незавершенном характере аграрной революции» в итоге десятилетия 1789—1799 гг.62, а Н.М.Лукин замечал, что «даже Великая революция не принесла французскому крестьянину радикального разрешения аграрного вопроса»63. В той мере, в какой восторжествовала линия «крестьянского пути» аграрно-буржуазной эволюции, она победила в его умеренном, а не радикальном варианте.

В интересном, содержательном очерке об аграрном эгалитаризме во время Французской революции португальский историк Э.Резенде высказал предположение, что лишь случайные обстоятельства помешали утвердиться во Франции в итоге революции «крестьянскому пути» аграрно-буржуазного развития в том его наиболее последовательном варианте, который вырисовывался за радикально-уравнительными требованиями сельских «низов» в 1793—1794 гг.64 Учитывая характерные черты аграрного развития Франции в конце старого порядка, то соотношение сил, которое складывалось в аграрном движении революционного времени, мы не думаем, что для высказанной Э.Резенде гипотезы имелись реальные основания. Но мы не считаем также, что все конкретные пределы крестьянских завоеваний были фатально предопределены (см. с.336). Те или иные повороты в развитии социальной борьбы, политических и военных событий могли существенно повлиять на масштабы аграрных преобразований, сделать более результативным аграрно-уравнительный натиск народных низов.

Как известно, этого не произошло. Основная масса крестьян после революции испытывала острую нехватку земли. Само сосуществование мелкого хозяйства и крупного землевладения неизбежно порождало крестьянскую земельную нужду. Поэтому множество мелких производителей были вынуждены тратить свои накопления не на улучшение хозяйства, а на получение права вести его, т.е. на покупку и аренду земли*. При этом мелкая аренда была наиболее дорогой, так как мелкий крестьянин согласен был платить больше, чем фермеркапиталист. Для последнего уровень арендной платы ограничивала необходимость извлечения прибыли на вложенный капитал. Мелкий же арендатор был готов удовлетвориться самым скромным доходом на содержание семьи. Историки единодушно отмечают, что крупные землевладельцы, в частности буржуа — покупатели национальных имуществ, обычно предпочитали быть земельными рантье, сдавая участки в аренду мелким крестьянам (а также капиталистическим фермерам в областях «крупной культуры»). Рост земельной ренты в XIX в., особенно значительный в период по 1850-е годы65, был отчасти использован и крестьянами. Но в основном его повернули к своей выгоде именно земельные рантье. Применительно к наполеоновскому времени Л.Бержерон отмечал, что они «присваивали без всякой пользы для прогресса сельского хозяйства ту прибыль, которую благоприятная конъюнктура и отмена феодального порядка могли бы обеспечить арендатору и издольщику»66. Наряду с крупным землевладельцем к эксплуатации мелкого крестьянина подключался ростовщик, росла ипотечная задолженность крестьянства.

Крупная земельная собственность в сочетании с крестьянской земельной нуждой способствовала в районах «мелкой культуры» живучести архаичных для капиталистической эпохи форм аренды, таких, как издольщина, традиционная посредническая аренда и др. Так, арендные договоры в одном дворянском имении к западу от Мана (департ.Сарта) на протяжении всего XIX в. содержали условия, напоминающие «подлинный сеньориальный режим», — натуральные приношения сверх денежной арендной платы, отработки (12 дней в году работ в месте, указанном землевладельцем, или 12 поездок в город, или же обязанность поддерживать дорогу от замка к шоссе и т.п.) и даже баналитеты (обязательство молоть свое зерно на мельнице землевладельца

с уплатой ему за это 1/13 доли)67.

Анатолий Васильевич АДО

КРЕСТЬЯНЕ и ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ в 1789-1794 гг.

М.: издательство МГУ. 1987. Издание 2-е, переработанное и дополненное

Vive Liberta и Век Просвещения, 2009

* Известно, что «затрата денежного капитала на покупку земли вовсе не представляет собой вложение земледельческого капитала. Напротив, она означает соответственное уменьшение того капитала, которым могут располагать в своей сфере производства мелкие крестьяне. Она уменьшает соответствующим образом размер их средств производства и поэтому суживает экономическую базу воспроизводства. Она подчиняет мелкого крестьянина ростовщичеству.» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.25, ч.II. С.375).

Анатолий Васильевич АДО

КРЕСТЬЯНЕ и ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ в 1789-1794 гг.

М.: издательство МГУ. 1987. Издание 2-е, переработанное и дополненное

Vive Liberta и Век Просвещения, 2009

В то же время в условиях, когда все большая часть крестьян нуждались в дополнительном заработке, они оказывались емким резервом дешевой рабочей силы для связанной с мануфактурой (а отчасти уже и с фабрикой) буржуазии. Низкая заработная плата не вполне оторвавшихся от земли рабочих позволяла извлекать необходимую норму прибыли, не прибегая к серьезному техническому усовершенствованию и перестройке производства.

Все сказанное относится уже к проблемам аграрно-капиталистического развития Франции в первой половине XIX в., которые, несмотря на заметное накопление новых знаний в последние десятилетия, нуждаются в дальнейшем основательном изучении. Здесь мы хотели лишь подчеркнуть, что, размышляя о послереволюционной французской аграрной истории (а также и о социально-экономической истории в целом) и рассматривая при этом характерные для нее тогда «экстенсивные» формы технико-эко- номической перестройки, важно иметь в виду не только и не столько то, что мелкие крестьяне сумели навязать буржуазной революции, сколько то, чего они не смогли добиться, борясь за создание наилучших условий для широкого развития тех возможностей, которые были заложены в крестьянском хозяйстве в исторических условиях того времени.