Анатолий Васильевич Адо – Крестьяне и Великая Французская Революция – Крестьянское Движение в 1789-1794 гг

департаментов во время революции и в первые десятилетия XIX в. Для историка крестьянского движения интересны имеющиеся здесь отдельные протоколы деревенских народных обществ, собраний сельских коммун, петиции. Некоторые любопытные материалы о реальностях Франции первых лет революции можно найти в архиве Голицыных, хранящемся в Отделе рукописей Государственной библиотеки им. В.И.Ленина (ф.64. Вяземы, картоны 93—105. Архив Голицыных. Письма Бориса и Дмитрия Голицыных и их воспитателей Оливье и Флоре. 1789-179).

Âдепартаментских архивах Франции документы периода Французской революции

объединены в серию L; серией С обозначены материалы дореволюционной местной

администрации. Своеобразным источником можно также отпечатанные инвентари департаментских архивов, публикация которых, начатая при Второй империи, продолжается в наши дни.

При подготовке работы автор использовал целый ряд современных революции брошюр и некоторые провинциальные газеты из коллекций ИМЛ при ЦК КПСС, Исторической библиотеки (Москва) и Национальной библиотеки (Париж). Изучены были также многочисленные публикации источников. Сборники документов, специально посвященные крестьянскому движению, немногочисленны, носят локальный характер. Напротив, очень обильны выполненные на превосходном научном уровне публикации документов по социально-экономической истории Французской революции вообще, ее аграрной истории в частности. Эти издания содержат ценнейшие материалы о крестьянском движении — ходатайства и коллективные петиции крестьян, жалобы сеньоров и буржуа, донесения властей, тексты официального характера и т.п. В работе использованы все основные публикации этого типа (протоколы и сборники различных документов из фондов Комитета феодальных прав и Комитета земледелия, документы Продовольственной комиссии Конвента, сборники законодательных и административных текстов, относящихся к сельскому хозяйству, феодальным повинностям, национальным имуществам, налогам, торговле, продовольственному вопросу, издания документов экономического характера из местных архивов). Во многих отношениях для работы были важны и известные многотомные публикации документов общего характера — старинное издание «Парламентской истории Французской революции» (Ф.Бюше и П.Ру), Протоколы Якобинского клуба (А.Олар), Акты Комитета общественного спасения (А.Олар), Акты Коммуны Парижа (С.Лакруа) и другие, включая изданные для некоторых департаментов протоколы местной администрации революционного времени.

Естественно, что предварительным условием создания нашей работы было возможно более полное суммирование фактических данных и конкретных обобщений, накопленных в литературе. В частности, очень важен был фронтальный просмотр бесчисленных локальных работ. Выполненные на очень скромном, часто примитивном профессиональном уровне, они, как правило, основаны на детальном изучении местных архивов. Поэтому ознакомление с богатейшими коллекциями этих изданий (в библиотеке ИМЛ при ЦК КПСС и Национальной библиотеке в Париже) — чрезвычайно трудоемкая, но благодарная работа.

ФРАНЦУЗСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ ПЕРЕД РЕВОЛЮЦИЕЙ

В последней трети XVIII столетия Франция была одной из самых богатых и населенных стран Европейского континента. По уровню промышленности и торговли она стояла на втором месте в мире, уступая лишь Англии. Население ее, по максимальным оценкам, насчитывало 26—27 млн человек (в Англии — свыше 9 млн, в Испании — 10,5 млн, во всех германских государствах — 23 млн, в России — 27—28 млн). Сельское население абсолютно преобладало, составляя около 23 млн человек, или 84—85%.

Как же жила эта многомиллионная масса деревенских людей на исходе старого порядка, когда неумолимо надвигалась великая социальная ломка, в которой им предстояло принять решающее участие? Хотя в XVIII в. развитие капиталистического уклада во французской деревне заметно ускорилось, но и во внешнем облике сельской Франции, и в ее правовой структуре, и в повседневном течении экономической и социальной жизни архаичные, средневековые черты были все еще очень сильны. По-прежнему сеньор, владелец сеньории, оставался «первым жителем» сельской общины и феодальным господином своих вассалов. Его замок, окруженный службами, парком, охотничьими и иными угодьями, все еще доминировал над крестьянским поселением. Правда, теперь очень Часто он был уже не сумрачной цитаделью времен феодальных войн, а изящным сооружением недавней постройки. Но и в этом случае флюгеры, венчавшие его декоративные башенки, были не Просто прихотью владельца, а символом сеньориальной юстиции

— частицы публичной власти, орудия внеэкономического принуждения, одного из важнейших атрибутов сеньории. Верховенство сеньора крестьянин ощущал на каждом шагу в делах не только мирских, но и религиозных — во время воскресной мессы, когда плотная масса прихожан слушала ее стоя, сеньор восседал на скамье, осененной балдахином с его гербами, он первый шел к причастию, первый приобщался к «святым дарам». По-прежнему крестьянские посевы оставались

беззащитными перед стаями прожорливых голубей, лесной и полевой дичи, перед нашествиями конных и пеших дворян-охотников; и охота, и разведение голубей (множество этих птиц населяло высокие каменные голубятни) все еще были привилегией сеньоров, единодушно ненавидимой деревенским людом. И наконец, после жатвы крестьянские подводы тянулись к сеньориальным амбарам, доставляя феодальные повинности; но еще раньше, прямо на поле, частью снопов уже завладевали сборщики десятины.

Тем не менее весь традиционный уклад аграрной жизни концу старого порядка был уже глубочайшим образом подорван в своей основе. Пройдет несколько лет — и он рухнет под ударами великой революции. Сеньор станет всего лишь «бывшим сеньором», он лишится своих «бывших феодальных прав», его сбывший замок» будет сожжен вместе с «бывшими феодальными титулами», богатое убранство сгорит или рассеется по крестьянским домам, обгорелые стены будут проданы на слом предприимчивому буржуа. Лишится своих земель и десятин католическая церковь, а множество ее служителей, подхваченные вихрем событий, последуют за светскими сеньорами в эмиграцию, в изгнание, некоторые — на гильотину.

Многое вернется, когда пронесется революционный шквал. Но все попытки восстановить хотя бы отчасти старый порядок в деревне закончатся неудачей. Ни одна буржуазная революция нового времени не осуществила с такой последовательностью ломку феодализма в аграрном строе, как это сделала революция французская. Громадное революционное усилие крестьян, своеобразная «крестьянская война», которую они вели на протяжении 5 лет, обеспечила эту ломку. Такого мощного крестьянского движения также не знала ни одна буржуазная революция Запада. Но само оно в свою очередь требует объяснения; естественно, что в поисках его необходимо обратиться к положению крестьян в системе аграрного строя предреволюционной Франции.

Непросто найти суммарный ответ на поставленный вопрос. Хорошо известно, что Франция — это страна, отличающаяся не только громадным разнообразием природных географических условий, но и разительным несходством типов земледельческой деятельности, «аграрного пейзажа», самого внешнего облика пашен и деревень. На плато и равнинах Севера и Востока — обширные массивы неогороженных полей, французские open fields, разделенные на длинные узкие ленты парцелл, которые подчинены в пределах трехпольного зернового севооборота общинной практике принудительного выпаса и иных сервитутов; крестьянские жилища сгруппированы в деревни и бурги, нередко вытянувшиеся вдоль дорог. Иное на Западе. Сельский пейзаж кажется иногда большим лесом, всюду зелень деревьев и кустарников, горизонт закрыт. Это район «бокажей» Западной Франции — неправильной формы поля, огороженные густыми, почти непроходимыми живыми изгородями, где исключен принудительный общинный выпас. Эти изгороди станут во время вандейских мятежей «соучастником человека, служа ему и защитой, и препятствием, местом засады и западней»; многие из них будут вырублены1. В западных районах редки большие компактные деревни, многие крестьянские семьи живут по фермам и хуторам. В южной Франции — прямоугольные или неправильной формы поля, часто огороженные насыпной каменной грядкой. Здесь преобладает двухпольный средиземноморский севооборот, сохраняется традиционная крестьянская поликультура, зерновые соседствуют с виноградной лозой, оливами, шелковицей, фруктовыми деревьями. Обширны общинные земли: маки, пустоши, поросшие жестким кустарником, каменистые осыпи... Компактные деревни порой окружены каменной оградой, приютились на крутых вершинах, на скалах. Особый мир — деревни горных районов, с небольшими полями и возделанными террасами, преобладанием скотоводства над земледелием. В пределах этих больших регионов — еще множество местных различий, отражающих не только специфику агрикультуры, но и социально-экономические особенности аграрного строя.

Но при всем своеобразии больших районов, отдельных местностей и даже деревень некоторые коренные черты аграрного строя предреволюционной Франции доминировали, определяли существо его противоречий, перспективу дальнейшей эволюции. Научная историческая мысль давно уже вскрыла глубокие истоки этих противоречий, показала, что руслом, в котором сливалось в конечном счете множество конкретных антагонизмов, был процесс утверждения буржуазного уклада, вступавшего в многообразные конфликты и взаимосвязи с феодальными отношениями, все еще стремившимися, маневрируя и видоизменяясь, приспособиться к новым хозяйственным условиям и даже использовать их.

1.РОСТ ПРОМЫШЛЕННОСТИ, ТОРГОВЛИ, СДВИГИ в СЕЛЬСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ

Â20—30-å годы XVIII в. французская экономика оправилась от тяжелых потрясений, в силу целого ряда причин, поразивших ее на рубеже XVII и XVIII вв. В середине столетия заметно ускорилось развитие промышленности, торговли, в определенной мере — и сельского хозяйства. Экономический подъем замедлился в середине 70-х—80-е годы, когда экономика Франции

вступила в полосу затяжных трудностей, завершившихся общим экономическим кризисом 1787— 1789 гг.2

Важным элементом совершавшихся во французском обществе перемен были сдвиги в динамике народонаселения. После тяжелых демографических кризисов конца XVII — первого десятилетия XVIII в., связанных с неурожаями и голодовками, эпидемиями, войнами, в 20—30-е годы обозначился демографический подъем, который стал особенно определенным в середине века. В целом рост населения во Франции в XVIII в. превысил 30% — с 18—19 млн в 1717 г. до 26,3—27 млн в 1789 г.3

Необходимо отметить также постепенное увеличение доли неземледельческого населения. «Не будет преувеличением утверждать, — писал известный специалист в области исторической демографии, — что население самых крупных городов Франции сильно прибавилось, на 50-100% в течение XVIII в. Этот рост произошел особенно во второй половине столетия»4. Однако дело не только в увеличении численности городских жителей. В относительном плане оно было очень незначительно. Гораздо бîльшим был рост населения, полностью, а главным образом частично оторвавшегося от сельского хозяйства в силу громадного распространения сельской «домашней» промышленности.

Э.Леруа Ладюри полагает, что из 27 млн французов в 1789 г. на селе проживало 22 млн человек, но собственно аграрное население составляло 18 млн, а неземледельческое — 9 млн человек, т.е. около 30% жителей Франции5. Э.Лабрусс склонен считать, что неземледельческая часть активного населения деревень достигала 37—38%6. Разумеется, эти оценки крайне приблизительны, но тенденцию, очевидно, намечают верно.

К последней трети XVIII в. капиталистическая мануфактура во Франции достигла высокой степени зрелости; накануне революции участились попытки применения и даже собственного производства машин, хотя промышленный переворот и не мог осуществиться в условиях феодально-абсолютистского строя. Именно мануфактура оставалась во Франции того времени формой промышленности, поднимавшей производительность общественного труда. С ее развитием связан характерный для XVIII в. рост промышленного производства (разумеется, еще не приведший к преобладанию промышленности в экономике страны7). По оценкам историков, этот рост был существенным, но очень неравномерным по отраслям и районам; из новых отраслей более быстро развивались хлопчатобумажная и изготовление набивных тканей, из старых — шелкоткацкая. Производство сукон увеличилось в течение века на 60%, полотен — на 80%, большим был рост выпуска тканей из хлопка и шелка. Добыча угля возросла в 7—8 раз, выплавка чугуна — в 2, железа — в 3 раза8. Впрочем, уголь и металл еще не занимали большого места в экономике; в промышленном производстве решительно преобладал текстиль, составлявший половину общего его объема.

Развитие промышленности, повышение численности городского и сельского неземледельческого населения не могли не оказывать длительного и усиливающегося влияния на состояние сельскохозяйственного рынка. В том же направлении, по крайней мере отчасти, действовал и общий рост населения — в условиях ускорившегося развития капиталистических отношений увеличение числа жителей означало и рост числа покупателей сельскохозяйственных товаров, прежде всего хлеба, главного продукта народного питания того времени.

В целом французская торговля испытала в течение XVIII в. значительный подъем. При этом во внутреннем обороте первое место занимали продукты сельского хозяйства, особенно зерно. «По весу и по стоимости, — отмечают П.Леон и Ш.Карьер, — зерно шло во главе»9. В организации хлебной торговли переплетались старые, унаследованные от прошлого, и новые, рожденные общими хозяйственными сдвигами, черты10. Громадную роль играли бесчисленные местные рынки с их повседневным мелким сбытом в пределах небольшой округи. Зерноторговля подчинялась строжайшей регламентации, которая была целиком приспособлена именно к местному сбыту и дополнялась множеством других ограничений, стеснявших крупную оптовую торговлю внутри страны: внутренними таможнями, дорожными и рыночными привилегиями и «правами» сеньоров, городов и т.п.

Ко второй половине XVIII в. положение начало постепенно меняться. Крупные городские центры, морские порты (Париж, Лион, Марсель, Бордо, Тулуза и др.) и районы интенсивного развития сельской промышленности и специализированного сельского хозяйства, где большая часть населения регулярно обращалась к продовольственному рынку, притягивали возраставший поток хлебных грузов из обширных аграрных областей. В.М.Далин хорошо показал эти сдвиги на примере расширения хлебного пояса Парижа11, когда помимо старых его житниц — областей Бос и Бри, Восточной Нормандии — к снабжению столицы подключилась Пикардийская хлебная равнина. Область Бос, кроме того, через Орлеанский хлебный рынок снабжала часть Берри, Ниверне, Бурбонне, Овернь (в III г. Республики отсюда шел хлеб в 10—12 департаментов)12. Исследователь лангедокской экономики XVIII в. проследил пути хлебной торговли на юге Франции. Тулуза, центр плодородного зернового района, была важным пунктом хлебной торговли, которой заправляли крупные негоцианты; хлеб шел в Нижний Лангедок, через Нарбон и Марсель в Прованс и на экспорт. Эти связи не были новыми, но возвышение Бордо как важного центра хлеботорговли относится ко второй половине XVIII в.; сюда стягивалось зерно из хлебородных

местностей Гюйенны и Гаскони и, частью обращенное в муку, отправлялось в колонии13. Из зерновых местностей Бургундии хлеб издавна спускался по Роне в Лион и далее до Прованса; в 60-е годы, после эдикта о свободе хлебной торговли, продажа зерна утроилась, к традиционным рынкам в Лионе, Провансе добавился вывоз его дальше на юг, до Испании и Италии, и на север, в Парижский район14. Растущее значение стала приобретать оптовая торговля мукой, и в этой связи наряду с традиционными blatiers, grainiers (зерноторговцами) начал нарождаться новый тип оптовика — farinier («мучник», торговец мукой).

Не случайно, конечно, во второй половине XVIII в. вопрос об освобождении хлебной торговли от бюрократической регламентации стал предметом насущного интереса торговой и землевладельческой буржуазии, сеньоров, получателей десятины, крупных фермеров, привлек широкое общественное внимание, оживленно обсуждался в печати.

Начиная с 60—70-х годов, ознаменовавшихся попыткой абсолютистской администрации осуществить серию буржуазных реформ, правительство не раз предпринимало меры, чтобы освободить хлебную торговлю от препон (декларация 1763 г., эдикт 1764 г., законы, проведенные в 1774 г. Тюрго и в 1787 г. Калонном). Правда, реальное воздействие реформ на состояние хлебного рынка было не очень велико. По подсчету Э.Лабрусса, накладные расходы по перевозке на расстояние 100 лье удваивали цену зерна. Поэтому не произошло выравнивания цен между провинциями, в частности районами высоких цен на юге и севером, где зерно всегда было дешевле. Во второй половине XVIII в., отмечает советский исследователь, «во Франции существовало несколько крупных межобластных хлебных рынков, но единый французский хлебный рынок еще отсутствовал»15. Однако сама острота, которую приобрел этот вопрос, настойчивые попытки реформ, несомненно, отражали назревшие новые хозяйственные потребности.

Если хлеботорговцы имели дело преимущественно с внутренним рынком, то продукты виноделия давно уже составляли важную статью не только внутренней торговли. Вина, этот «второй продукт французского земледелия», продукты перегонки винограда (водки и ликеры) широко шли на вывоз, и физиократ Ф.Кенэ не случайно называл продажу вин и водок за границу «нашей привилегированной торговлей... которая в особенности должна поощряться правительством»16. В XVIII в. в сферу экспортной торговли прочно вошли и низкие сорта вин, производившиеся в большей мере мелкими виноделами17.

Торговля скотом и продуктами животноводства играла меньшую роль в рыночном обороте, но в некоторых провинциях место ее было значительным. Отчасти ее коснулись торговые реформы 60-х годов — в 1758 г. был дозволен беспошлинный вывоз шерсти, а в 1763 г. — вывоз скота с незначительным таможенным обложением. В Шампани, Лотарингии, Провансе, Дофине развивалось предпринимательское экстенсивное скотоводство мясошерстного направления. Немалое место торговля скотом занимала и в сельской экономике ряда областей запада и центра. Молодняк рабочего скота (быки, мулы), выращенный в Верхней Оверни, покупали в Сентонже и Пуату, использовали здесь на работах, а спустя несколько лет через нормандских торговцев он шел на снабжение Парижа. Было и другое направление, южное — молодняк из Оверни, Руэрга, Сентонжа, Пуату закупали торговцы Альбижуа, здесь его откармливали, а затем перепродавали в Нижний Лангедок; местные скотопромышленные ярмарки имели большие обороты. Знаменитая своими лугами область Брэ (Восточная Нормандия) поставляла в Париж молочные продукты; молочный скот, потерявший продуктивность, откармливали на лугах по вторым травам и отправляли в Париж и соседние провинции.

В общем, хотя еще не была полностью разрушена экономическая замкнутость отдельных провинций и областей и немалая доля крестьянских хозяйств осуществляла ежегодный цикл воспроизводства без сколько-нибудь существенного обращения к рынку18, все большее втягивание французского сельского хозяйства в сферу рыночных отношений — одно из важных явлений предреволюционных десятилетий. Это тем более так, что большая масса крестьян во второй половине XVIII в. являлась на рынок не только в качестве продавцов избыточного продукта и собственной рабочей силы, но и в роли покупателей хлеба.

М.Блок был вполне прав, подчеркивая необходимость учитывать «влияние экономической конъюнктуры в ее национальном и мировом ритме» на французскую сельскую жизнь XVIII в.19 Â

этой связи следует указать на важное явление, характерное для хозяйственной жизни Франции XVIII столетия,— длительный и неуклонный рост цен, в частности (и в особенности) сельскохозяйственных (при стабильности основной денежной единицы — «турского ливра»). Начавшись с конца первой трети века, рост цеп усилился в 1758—1770 гг., стабилизировался в первой половине 70-х годов и затем вновь обострился накануне революции. Он сильно затронул зерновые, занимавшие первостепенное место в народном питании и бюджете.

Повышение сельскохозяйственных цен сопровождалось удорожанием земли и ее аренды. Эти явления имели многообразные последствия для французской деревни: они повышали ценность натуральных сеньориальных платежей и натуральной арендной платы и их притягательность для владельцев земли и денег, облегчали внедрение капиталистических элементов в земледелие и попытки перехода к интенсивному хозяйству.

* * *

Вторая половина XVIII в. отмечена некоторыми успехами французской агрикультуры.

Бросается в глаза прежде всего явный поворот общественного мнения к вопросам сельского хозяйства, возросший интерес к нему не только «философов» и ученых-естествоиспытателей, но и просвещенных администраторов и королевского двора. Характерная примета времени — поток агрономических трактатов. С 1750 г. до революции вышло по меньшей мере 1214 таких работ20. С конца 50-х годов возникают носившие официозный характер сельскохозяйственные общества (всего их было создано 20).

Прогресс агрикультуры не ограничился рамками опытов отдельных просвещенных землевладельцев вроде маркиза де Тюрбийи, герцогов Шуазеля и Ларошфуко-Льянкура, известного ученого-химика Лавуазье. В определенной мере он дал себя знать в повседневной практике французских земледельцев, крестьян, которые несли на своих плечах нелегкое бремя прокормления и самих себя, и всего французского государства. Необходимо отметить развитие сложившейся значительно ранее аграрной специализации отдельных местностей и районов, введение или большее распространение новых культур, некоторое усовершенствование традиционных севооборотов, более широкое применение удобрений, извести и мергеля для улучшения

«холодных» и кисло-заболоченных почв.

Во второй половине века одной из характерных черт аграрной жизни было довольно широкое движение по расчистке и освоению новых или заброшенных в годы экономических трудностей конца XVII — начала XVIII в. земель. Изданные в 1761—1770 гг. общие и частные (для отдельных провинций) постановления освобождали новые пашни от налогов и десятин. Историки полагают, что в 1766—1789 гг. было освоено немногим менее 1,5 млн арпанов* (очень неравномерно по разным провинциям). Это означало рост общей площади возделываемых земель примерно на 2,5%. Приводится и цифра в 600 тыс. га (в течение второй половины XVIII в.)21. Правда, в условиях Франции того времени расширение обрабатываемых земель (т.е. экстенсивный путь подъема сельского хозяйства) само по себе не могло дать большого эффекта; для этого, как подчеркивал еще М.Блок, требовалось отказаться от традиционной системы земледелия в целом22.

Изменения, происходившие в сельском хозяйстве, очень по-разному давали о себе знать в разных частях Франции, в зависимости от условий отдельных районов и местностей. В течение XVIII в. усиливалась адаптация сельского хозяйства к природным и экономическим особенностям каждого района. Заметное усовершенствование к концу старого порядка дорожной сети и относительное снижение транспортных расходов способствовали местной специализации, позволяя в большей мере ориентировать сбыт товарной продукции не только на местный, но и на

более отдаленные рынки. Анатолий Васильевич АДО

КРЕСТЬЯНЕ и ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

* Арпан — наиболее употребительная в то времяКРЕСТЬЯНСКОЕмера площади ПарижскийДВИЖЕНИЕарпан соответствовалâ 178934 àðàì,-1794ò å. 0,34ãã. гектара.

М.: издательство МГУ. 1987. Издание 2-е, переработанное и дополненное

Vive Liberta и Век Просвещения, 2009

Наиболее развитым в экономическом отношении был Север с характерными для него преобладанием зерновых и развитием крупного и среднего фермерского хозяйства, особенно районы так называемой «крупной культуры»23 — Иль-де-Франс, Пикардия, часть Нормандии (например, область Ко), Бовези, область Бос... Большое место здесь занимала озимая пшеница, которая как раз в XVIII в. окончательно возобладала над менее ценными зерновыми (в качестве яровых культур трехпольного севооборота сеяли овес, рожь, ячмень). Урожаи были довольно зна- чительны для того времени. Достигнутый их потолок оставался почти стабильным до середины XIX в.: 12 гектолитров с 1 га (сам-восемь), на лучших землях до 15 ц с 1 га и выше (самодиннадцать, сам-четырнадцать). Земледельцы Суассонне (Иль-де-Франс) подняли урожайность в 1716—1789 гг. с 16 до 18 ц с 1 га24. В районах «крупной культуры» началась в этот период и замена на жатве традиционного серпа более производительным орудием уборки — косой. Во второй половине XVIII в. в Северной Франции довольно широко внедрялись в трехпольный севооборот кормовые травы. Введение фуражных культур имело очень большое значение. Оно резко улучшало кормовую базу животноводства, которое зависело от скудных общинных выгонов, до предела вытесненных в этих районах пашней, от редких естественных лугов и выпаса по жнивью. Повышение уровня животноводства означало лучшую обработку земли и ее удобрение, более высокую и стабильную урожайность. Ко времени революции выделились некоторые (пока еще немногие) местности, специализированные на высокотоварном животноводстве на базе кормовых культур; так, в районе Карантана (Нормандия) сеяные травы занимали 66—80% площадей25.

Определенные сдвиги происходили и в занимавших большую часть Франции районах «мелкой культуры». Преобладавшие здесь мелкие и средние крестьянские хозяйства постепенно усваивали некоторые характерные для того времени и подходящие к условиям той или иной местности аграрные усовершенствования. Большое значение имело начавшееся еще в XVI—XVII вв. распространение кукурузы (маиса), высокоурожайного злака, который давал пищу людям, корм скоту, топливо для домов. К 1750 г. он прочно внедрился в традиционный средиземноморский двухпольный севооборот на Юго-Западе и Юге; позднее кукуруза поднялась значительно севернее, проникла в долины Роны и Луары, на равнины вдоль Соны, появилась в Эльзасе и Бургундии26. Постепенно стали выращиваться на полях и фуражные культуры. Помимо передовых районов — Севера, Северо-Запада, Северо-Востока — во второй половине века они все чаще встречались в Бурбонне, Ниверне (особенно эспарцет), Турени, Пуату, Лангедоке, Гаскони, Руссильоне, Дофине, Провансе (главным образом люцерна). Картофель пока был новинкой; однако еще до того, как известный агроном А.Пармантье при поддержке властей стал широко пропагандировать эту культуру, она внедрилась в крестьянские посевы в Парижском бассейне, пограничных с Германией Эльзасе и Лотарингии, кое-где во Фландрии, Франш-Конте, Бургундии, Лангедоке и даже южнее. Таким образом, подчеркивает А.Д.Люблинская, ко второй половине XVIII в. «крестьянская практика проверила на деле и травы, и картофель»27.

Существенным было и то, что в районах традиционного поликультурного хозяйства начали все более отчетливо выделяться зоны специализированного производства — виноградарские в Бургундии и в районе Бордо, виноградарско-садоводческие в Провансе и Нижнем Лангедоке (в Верхнем Лангедоке больше специализировались на выращивании пшеницы), скотоводческие (выращивание рогатого скота на продажу в области Шароле в Бургундии, где часть пашни перевели для этого в луга) и т.д. Особый (и исключительный) характер имело мелкое хозяйство на крайнем севере Франции. Здесь издавна утвердилось (и к концу XVIII в. несколько усовершенствовалось) интенсивное высокопродуктивное мелкое производство фламандского типа, основанное на улучшенном севообороте без паров, в котором чередовались зерновые, бобовые (бобы, вика, клевер), масличные (рапс), корнеплоды. Кое-где здесь урожайность зерновых выросла с 23—26 гектолитров с 1 га в 1715 г. до 28—29 в 1780-е годы.

Каковы же были в целом глубина и масштабы совершившихся изменений? Некоторые французские ученые высказали мысль, что в 1750-е годы началась «агротехническая революция XVIII— XIX вв.»28 Вопрос этот остается во французской историографии спорным. В работах современных историков преобладает мнение, что сдвиги в сельском хозяйстве и рост производства совершались в основном еще в рамках традиционной системы земледелия и скотоводства, преимущественно путем дополнительной мобилизации ее возможностей и внесения в нее частичных изменений. Так, введение новых, в том числе кормовых, культур несколько усовершенствовало старую систему севооборотов, но не изменило ее решающим образом. При высокой продуктивности лучших земель в хорошо поставленных фермерских хозяйствах урожайность крестьянской пашни в целом оставалась застойной — на Севере несколько более чем сам-5, на Юге — сам-4, а в среднем по стране — сам-5 (по другим оценкам, сам-6)29. В большинстве районов по-прежнему играли громадную роль общинные земельные распорядки с их системой коллективных сервитутов и прав пользования. «Традиционное французское сельское хозяйство, — писал А.Собуль, — все еще составляло к концу XVIII в. систему, все элементы которой были тесно связаны между собой... Техническая революция не могла совершиться без

полного обновления всех форм труда и производства»30.

Все же в течение XVIII столетия был достигнут определенный рост валового производства продуктов сельского хозяйства. Оценки этого роста различны — от самых низких до 60%; по мнению Э.Леруа Ладюри, между десятилетиями 1700—1709 и 1780— 1789 гг. он составил не менее 25%, а более вероятно — около 40%31. Заметим также, что освоение в течение XVIII в. целинных (т.е. по большей части общинных) земель, связанные с агротехническими новшествами введение фуражных культур, огораживания, ограничение общинных сервитутов вызывали обострение социальных конфликтов в деревне, которое в полной мере даст о се-Се знать во время революции.

2. ФЕОДАЛЬНЫЕ ПОВИННОСТИ и БРЕМЯ НАЛОГОВ

Отмеченные выше процессы имели многообразные последствия для развития аграрных отношений и положения различных слоев крестьян. По своему аграрному строю Франция этого периода разительно отличалась не только от Восточной Европы, но и от Англии. Во Франции не было помещичьего хозяйства, основанного на барщинном труде крепостных крестьян, давно исчезла личная крепостная зависимость*. С другой стороны, в отличие от Англии, где в XVIII в. подходила к концу экспроприация крестьян, помещичья «чистка земель» для капитализма, во Франции так называемое первоначальное накопление и экспроприация крестьян не приняли столь разрушительных масштабов. Ко времени революции крестьяне сохранили значительную долю земли (35—40%, по оценкам историков). При этом развернувшееся с XVI в. наступление на крестьянское землевладение, перестройка хозяйственных связей вплоть до самой революции приводили не только к разложению феодальных и вызреванию капиталистических отношений в аграрном строе; сплошь и рядом они влекли за собой также воспроизводство и даже усиление полуфеодальных и феодальных форм эксплуатации.

Но правомерно ли говорить о феодальной эксплуатации французских крестьян в последние десятилетия старого порядка?

Известно, что значительная часть современных буржуазных историков отрицает наличие во Франции XVIII в. феодализма как сколько-нибудь реально значимой системы социальноэкономических отношений. Их точка зрения отчасти основана на характерной для немарксистской историографии трактовке феодализма как преимущественно системы феодально-вассалитетных институтов, не включающих рентные поземельные отношения сеньоров и крестьян-держателей. Что же касается этих отношений, то, ссылаясь на «постепенное угасание» (т.е. падение реальной стоимости) денежных сеньориальных повинностей, Э.Леруа Ладюри отнес еще к XVI столетию процесс «десеньориализации» и «дефеодализации» французского общества32. Английский историк А.Коббен утверждал, что ко времени революции связанные с сеньорией платежи и повинности были уже «бездействующим пережитком, напоминанием атрофированного органа, который только очень смелый социальный биолог может отнести к какому-то ископаемому феодальному строю прошлого»33.

Накопленный за последние десятилетия большой новый материал специальных исследований по социально-экономической истории дореволюционной Франции показывает, что в XVIII в. процесс разложения феодальных отношений в аграрном строе зашел далеко, хотя и очень неравномерно по районам. Большим, чем представлялось еще сравнительно недавно, оказывается в XVIII в. и проникновение капиталистического уклада в аграрную сферу. В структуре доходов сеньоров значительно возросла доля поступлений от краткосрочной аренды доменов при заметном падении доли феодальных повинностей крестьян-держателей34.

При всем том данные новейших специальных трудов убедительно показывают, что нет оснований говорить о «дефеодализации» и «десеньориализации» Франции, свершившейся до революции и помимо нее. Дело не только в том, что в XVIII в. незыблемо сохранялся весь феодальный юридический каркас отношений земельной собственности, хотя февдисты этого времени и приложили немало усилий, чтобы приспособить его к развивавшимся буржуазным отношениям35. В век Просвещения сохраняли реальную весомость, нередко весьма существенную, и чисто феодальная поземельная рента, т.е. традиционные сеньориальные повинности, и десятина, взимавшиеся с крестьян-возделывателей. В конечном счете, при всей

* Пережитки крепостного права сохранялись в некоторых отсталых провинциях, главным образом в Восточной и Центральной Франции — Франш-Конте, Ниверне, Бурбонне, отчасти Шампань и Овернь, — в форме серважа и права мертвой руки (менморта). Крестьяне-сервы уплачивали сеньору особые личные повинности (сеньориальную талью и др.) и не могли передать по наследству свое имущество никому, кроме живущих с ними детей. Право мертвой руки тяготело над крестьянами-менмортаблями. Обычно оно носило поземельный, а не личный характер, т.е. относилось не к личности крестьянина, а к его держанию в тех сеньориях, где существовал менморт. Поэтому от него можно было освободиться ценой отказа от земли. На практике участки менмор-таблей обычно передавались по наследству, но сеньор взимал за это высокий побор. Считается, что всего во Франции было около 1 млн сервов и менмор-таблей.

широте владельческих прав цензитария, цензива оставалась «собственностью в пределах сеньории», т.е. специфической формой позднефеодального держания. Известное рассуждение К.Маркса о базисе феодальной денежной ренты, при которой «непосредственный производитель по-прежнему является наследственным или вообще традиционным владельцем земли, который должен отдавать земельному собственнику как собственнику существеннейшего условия его производства избыточный принудительный труд, то есть неоплаченный, выполняемый без эквивалента, труд в форме прибавочного продукта, превращенного в деньги»36, должно быть отнесено к этой форме крестьянского владения старой Франции.

Вплоть до революции, писал известный исследователь истории бургундских крестьян XVIII в. П. де Сен-Жакоб, «крестьянин живет в недрах сеньории: его труд, его повседневная жизнь протекают в рамках этого юридического, экономического, фискального комплекса. Сеньория определяет привычный горизонт его мыслей. Его земля, если не его личность, зависит от фьефа. Сеньория остается, таким образом, основным костяком аграрной жизни»37.

Сейчас можно считать доказанным, что на протяжении предреволюционных десятилетий сеньориальная эксплуатация возрастала. «Феодальная реакция»38 XVIII в. органически связана с коренными чертами экономического развития Франции этого времени: развитием товарноденежных отношений, капиталистического уклада, общим ростом цен. С новой остротой перед владельцами сеньорий вставала проблема приспособления сеньориального комплекса к менявшимся хозяйственным условиям. И владение сеньорией со всеми ее правами, прерогативами и привилегиями все еще открывало немало прибыльных возможностей.

В распоряжении историка не очень много исследований, специально посвященных «феодальной реакции», однако ее основные черты выяснены более или менее отчетливо. Самым известным ее проявлением было тщательное приведение в порядок поместных описей — терье. «В конце старого порядка, — отмечал А.Собуль, — практика возобновления терье вписывается в рамки феодальной реакции, которая обостряется с середины XVIII века»39. О масштабе массового возобновления описей на протяжении XVIII в. говорит тот факт, что как раз в это время была выработана и детально кодифицирована теория, практика, техника их составления и возникла целая корпорация специалистов-февдистов. «Можно сказать, что в XVIII в., — пишет современный исследователь, — искусство извлекать богатства из сеньории было доведено до своего высшего уровня»40. Если А.Собуль обрисовал юридический механизм реакции, то локальные исследования показывают ее хозяйственное функционирование. Книга Сен-Жакоба содержит в этом плане ценнейший материал: «Повсюду поиски прав, забытых и действующих; счета и бесчисленные процессы служат доказательством. Надо проникнуть в мельчайшие детали жизни сеньорий, чтобы увидеть эту непрестанную работу по восстановлению, которая там развертывается. Можно было бы привести сотни знаменательных случаев»41. Помимо Бургундии, которой посвящена книга СенЖакоба, современные работы дают ценные сведения о «феодальной реакции» в Пикардии, Французском Вексене, Бретани, Верхней Оверни, Шампани, Франш-Конте, Тулузене. Здесь также наряду с более рациональной эксплуатацией домена сеньоры стремились извлечь максимум из сеньориальных прав, прибегали к возобновлению описей, возбуждали процессы против держателей и, пользуясь поддержкой парламентов, обычно их выигрывали.

Особо необходимо подчеркнуть значение натуральных повинностей: фиксированных феодальных рент и поборов из доли урожая (далеко не всюду завершился перевод их на деньги), а также десятины. В XVIII в. интенсивно развивались связи сеньории с рынком. По оценке Лабрусса, в руках дворянства оказывалось ежегодно до 1/3 товарной продукции сельского хозяйства. Бесспорное свидетельство прибыльности натуральных повинностей — неуклонное повышение откупных цен на них. Они росли часто быстрее, чем величина денежных аренд, и всегда значительно быстрее, чем цены вообще. М.Марион подсчитал, что плата за откуп десятины повсюду удвоилась, а иногда даже утроилась в течение XVIII в.42 Локальные исследования полностью подтверждают от вывод; Расколь, например, сделал расчет денежных доходов от десятины по многим приходам Альбижуа за 1775—1789 гг., из которого видно, что рост был всюду значительный, наименьший на 46%, чаще на 80—100% и доходил до 158%43.

Неудивительно, что взимание натуральных рент производилось с особой тщательностью; сеньоры предпочитали консервировать и даже оживлять именно эти остатки первичных форм феодальной ренты44. Делались попытки придать хозяйственное значение барщинам, существовавшим в качестве реликта прошлых времен. С.Д.Сказкин отметил такую практику в Шампани45. В Северной Бургундии барщин сурово требовали в некоторых доменах. В Ламарш- сюр-Соне посредством барщин выполнялся «громадный труд»: крестьяне должны были обеспечить амбары сеньора урожаем со 140 журналей пашни и 200 суатюр луга46.

Сохранение сеньориальной системы по-прежнему открывало большие возможности для богатых людей третьего сословия находить верные источники дохода, избавленные от посягательств королевского фиска и обеспечивавшие высокий социальный престиж. Вторжение денежных капиталов буржуазии в сеньорию было, несомненно, одним из факторов «феодальной реакции». Многие буржуа покупали сеньории и рачительной эксплуатацией всех ее прав и привилегий стремились приумножить вложенное таким образом денежное богатство.

Еще шире распространялась аренда (откуп) сеньориальных повинностей. На этой почве возникали разнообразнейшие хозяйственные комбинации в лице одного откупщика. Он мог арендовать сеньорию вместе с доменом, и в этом случае ведал сбором феодальных повинностей, управлял землями, вел дела с арендаторами, сдавал участки в субаренду. Он мог арендовать сеньориальный комплекс и без домена, или же несколько повинностей, или одну из них и т.п. Если февдисты были «техниками» феодальной реакции, то арендаторы повинностей стали ее практиками. Многочисленные претенденты конкурировали, чтобы заполучить в аренду сеньории; дело оказывалось настолько выгодным, что многие возобновляли контракты до истечения срока. Арендуя натуральные повинности, десятину, выступая в качестве «генерального фермера», а значит, и получателя натуральных арендных платежей, буржуа гарантировал себе и верный процент денежного дохода, и ежегодную массу товарной продукции.

* * *

Насколько в конечном счете тяжелым было для крестьянского хозяйства бремя «феодального комплекса»? («Complexum feudale» — так называли юристы совокупность феодальных повинностей и десятины.) Денежный ценз был давно уже невелик, часто ничтожен. Значение его состояло скорее в том, что само наличие ценза в числе повинностей юридически подтверждало феодальную зависимость держательской земли. Гораздо тяжелее были сохранявшиеся в ряде районов цензы в натуре и шампары. Последние достигали 5—20% урожая. Казуальные платежи при смене владельца земли (lods et ventes) составляли 1/12, 1/13, иногда 1/6 продажной цены. Десятина забирала обычно от 4 до 11 % валового дохода. Важно было бы знать долю «феодального вычета» из валового дохода крестьян. Вопрос этот недостаточно исследован и труден для изучения, так как размеры «феодального комплекса» были не одинаковы не только в разных районах, но и в различных сеньориях одной местности. Накопленные в современной литературе сведения47 позволяют заключить, что бремя феодальных ïîâинностей было меньшим в более развитых областях с давним господством денежной ренты, таких, как Парижский бассейн и Нормандия. Но и здесь вместе с десятиной феодальные платежи часто составляли 10—12% урожая. В областях Ко и Брэ (Нормандия) ценз был менее 2%, десятина — 7,6% чистого (т.е. остававшегося за вычетом производственных издержек и облагавшегося налогом) дохода.

В территориально преобладавших районах с более замедленными темпами разложения феодальных отношений (Бретань, Центральный массив, Бургундия, Франш-Конте, некоторые области старой провинции Лангедок), особенно при наличии натуральных повинностей, «феодальный вычет» мог достигать 15—20% валового урожая, а порой и больше48. Феодальные повинности сохраняли немалое значение в структуре дворянских доходов. Обычно их доля превышала 10% общего дохода от сеньории, хотя бывала и ниже; в таких районах, как Бретань, Они-Сентонж, Бургундия, Франш-Конте, она достигала в среднем 25—30%, поднимаясь порой до 40 и даже 60%. Надо иметь в виду также множество связанных с сеньорией прав, прерогатив, монополий (баналитеты, исключительное право охоты и содержания голубятни и кроличьих садков, привилегия по первоочередному виноградному сбору и продаже вина, дорожные, мостовые, рыночные сборы и т.п.), которые охватывали разные стороны хозяйственной деятельности крестьянина, его связи с рынком, стесняли его хозяйственную самостоятельность, отнимали рабочее время. Наконец, и в XVIII в. крестьянин оставался в некоторой личной зависимости от «высокого и могущественного сеньора» («Ie haut et puissant seigneur» — обычная для сеньориальных документов эпохи формула). Сеньориальная юстиция, несмотря на ограниченность ее компетенции, вплоть до 1789 г. оставалась одним из важных атрибутов сеньории и орудием внеэкономического принуждения. Связанные с ней привилегии, почетные права и отличия символизировали социальное верховенство сеньора, подчеркивая в то же время сословную неполноправность вассала-крестьянина.

Существенно также учитывать, что формирование в XVI— XVIII вв. нового крупного дворянского землевладения и широкое развитие краткосрочной аренды привели к очень сложному переплетению и взаимопроникновению старого и нового в аграрной жизни. С развитием капиталистического уклада феодальные формы нередко наполнялись капиталистическим содержанием, особенно в наиболее развитых районах. Именно ссылаясь на факты подобного рода*, некоторые современные историки усматривают в сеньории XVIII в. «матрицу» или

* Речь идет, в частности, о том, что налоговые привилегии дворянства с выгодой для себя и для сеньора использовали богатые фермеры, бравшие в аренду «благородные», т.е. свободные от тальи, земли сеньориального домена. Росту их благополучия способствовали аренда ими не только земли, но и феодальных повинностей,

проводника аграрного капитализма, а «феодальную реакцию» второй половины века однозначно оценивают как средство «модернизации» сеньории и накопления капитала, «реакционное по форме, но рентабельное по содержанию»49. Между тем действительность была гораздо сложнее. В условиях усилившегося проникновения капиталистических отношений проявления «феодальной реакции» (захват общинных земель, огораживания, посягательство на общинные права пользования, откуп богатыми крестьянами и буржуа феодальных повинностей) могли использоваться для создания полубуржуазных и буржуазных форм ведения хозяйства50. Это зависело от структуры сеньориального хозяйства, преобладания в нем того или иного типа доходов. Чем большую долю в доходах сеньории составляли феодальные повинности, тем отчетливее сеньориальная реакция обнаруживала свое феодальное лицо. Кроме того, очень часто феодальные элементы вклинивались в буржуазные отношения, деформировали их развитие. При срочной аренде «неблагородных» земель домена десятина и феодальные повинности наслаивались на арендные платежи, утяжеляя общую величину совокупной земельной ренты, тяготевшей над возделывателями51. Арендные договоры нередко содержали барщинные обязательства, включавшие и возделывание в пользу сеньора части его домена, обычно незначительной52.

* * *

Наряду с сеньорией на «свою» долю крестьянского продукта (как правило, существенно бîльшую) претендовало феодально-абсолютистское государство. В XVIII в. налоговое изъятие не достигало таких катастрофических размеров, как в наиболее тяжкие времена Ришелье и Людовика XIV. Оно, однако, не перестало быть труднопереносимым бременем. В течение XVIII в., особенно во второй его половине, сумма прямых налогов повышалась. Основной прямой налог, талья, вырос с 40 млн ливров в 1715 г. до 64 млн в 1789 г. вместе с так называемыми «добавлениями» (асcessoires). Кроме тальи и капитации (последняя составляла 33 млн ливров в 1749 г., 41 млн в 1789 г.) во второй половине века утвердился окончательно еще один прямой налог — двадцатина (35 млн ливров в 1747 г., 57 млн в 1791 г.). Важной новой чертой налоговой системы в этот период был перенос центра тяжести на косвенное обложение. Его роль в государственном бюджете резко возросла еще в начале XVII в.; в XVIII в. с развитием рыночных связей именно косвенные налоги давали большую часть налоговых поступлений. Исследователь приводит такие цифры: в 1725 г. прямые налоги составляли 87,5 млн ливров, косвенные — 99 млн; в 1788 г. — соответственно 179,3 и 243,5 млн; более или менее стабильное до 40-х годов, косвенное обложение затем резко выросло: между 1715 и 1781 г. к каждому ливру исходной таксы было добавлено 10 су, т.е. 1/2 ливра, из них 6 су в 1760—1781 гг.53

Разумеется, увеличение суммы налога само по себе еще ни о чем не говорит — значение приведенных цифр выявляется лишь при сопоставлении их с численностью и доходами плательщиков. XVIII век был веком роста населения. Высоко поднялись и земельные доходы. В целом, по мнению Э.Леруа Ладюри, «налоговая масса в XVIII в. увеличилась намного меньше, чем богатство страны» 54. Это возросшее богатство попадало прежде всего в руки крупных привилегированных землевладельцев, земельных рантье, доходы которых, как показал Э.Лабрусс, поднялись в XVIII в. в наибольшей мере. Воспользовалась им и часть крестьянства. Однако у большинства крестьян в последние годы старого порядка доходы не столько возрастали, сколько падали. Между тем именно крестьяне по-прежнему несли основную тяжесть налогов, в том числе и тех, что были введены как внесословные (капитация, двадцатина).

3.ПУТИ РАЗВИТИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО УКЛАДА

âДЕРЕВНЕ на ИСХОДЕ СТАРОГО ПОРЯДКА

Выясняя истоки «крестьянской революции» 1789—1794 гг., ее характер, объективные тенденции и итоги, важно представить себе, какими путями шло развитие капиталистических отношений в аграрном строе предреволюционной Франции.

Становление капиталистического уклада в деревне, определившееся в течение XVII в., заметно усилилось с середины XVIII столетия. При этом в капиталистической аграрной эволюции Франции обозначалось несколько вариантов, «путей», которые обычно тесно переплетались в том «хаосе переходных форм», который был характерен для сельской экономики на исходе старого порядка.

Отметим прежде всего попытки небольшой части крупных землевладельцев — дворян, буржуа и некоторых церковных собственников — наладить собственное хозяйство на основе наемного труда батраков, иногда с применением передовых агрономических методов. Явление это не приняло такого размаха, чтобы можно было говорить об исчезновении хозяйственного абсентеизма крупных землевладельцев. Но все же настойчивые протесты многих приходских и сводных наказов третьего сословия Генеральным штатам 1789 г., оспаривавших у привилегированных право вести хозяйство, говорят об учащении подобной практики. Ж.Лефевр отмечал такие протесты в наказах Артуа, Булонне, Бовези, Северо-Восточной Нормандии, Парижских предместий, Шампани, Лотарингии, Орлеане; лишь одну жалобу он отметил южнее