Западная философия от истоков до наших дней 774. Том 4 - От романтизма до наших дней

Мах родился в Моравии в 1838 г. Он преподавал физику в Граце и Праге, затем философию в Вене. Умер близ Монако в 1916 г. Среди его работ известны такие, как «Механика. Историко-критический очерк ее развития» (1883), «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» (1900), «Принципы учения о теплоте» (1896), «Научно-популярные лекции» (1896), «Познание и заблуждение» (1905).

251

Для Маха пища и природа, о которых говорит наука, совсем не вещь в себе и для себя и не истинная объективная данность. Подобно Авенариусу, Эрнст Мах (независимо от первого) пришел к точке зрения на познание как на процесс прогрессивной адаптации к среде. «Мир, — писал он в "Анализе ощущений", — не заключается в таинственных сущностях, которые, также загадочно действуя одна на другую, порождают доступные нам ощущения. Цвета, звуки, пространство, время и т.п. связаны между собой, как поразному связаны чувства и волевая предрасположенность. Из столь пестрой ткани выделяется то, что относительно стабильнее и продолжительнее, вследствие чего отпечатано в памяти и выражено в словах. Так, относительно устойчивые комплексы, функционально распределенные в пространстве и во времени, именно поэтому обретают специфические имена и обозначаются как тела (Кorреr). Но эти комплексы непродолжительны и неабсолютны... Относительно устойчивым представляется комплекс воспоминаний, чувственных предпочтений, связанных с определенным телом (Leib), который можно обозначить как Я».

Ощущение, по мнению Маха, есть глобальный факт, форма приспособления живого организма к среде; настройка глаза и уха; «контрастный феномен» цвета и форм; узнавание данного предмета в разных условиях освещения; узнавание музыкального ритма. Ясно, что все вышеперечисленное относится к индивиду, но прежде всего это результат эволюции видов. «Становится понятным феномен памяти... которая выше индивида. Психология спенсеровского и дарвиновского типа, вдохновленная эволюционной теорией, но основанная на частных позитивных исследованиях, обещает результаты более богатые, чем все предыдущие спекуляции... Вещь, тело, материя суть не что иное, как связь элементов, цветов, звуков и т.п., не что иное, как так называемые знаки

(Merkmale)».

2.2. Научное познание как биологическое событие

Итак, основу научного знания составляют не факты, а ощущения. Мах, как и Авенариус, делает акцент на биологической функции науки. «Предложить человеческому существу максимально возможную и полную ориентацию развитой во всех отношениях чувственности. Другой научный идеал не только не реализуем, но и не имеет никакого смысла». Научное исследование лишь продолжает и совершенствует процесс жизни, благодаря которому низшие животные посредством органов и поведения приспосабливаются к среде. «Наука возникает всегда как процесс адаптации идей к определенной сфере опыта. Результаты процесса — элементы мышления, способные

представить эту сферу как целое. Результат, естественно, получаются разные, в зависимости от типа и

253

широты опытной сферы. Если опытный сектор расширяется или объединяются до того разобщенные сферы, элементы привычного мышления показывают свою недостаточность, чтобы представить более широкую сферу. В борьбе между приобретенной привычкой и адаптивным усилием возникают проблемы, исчезающие после завершенной адаптации и возникающие вновь через некоторое время». Каковы же эти проблемы? — спрашивает Мах в работе «Познание и заблуждение». Ответ таков: «Разногласие между мыслями и фактами или разногласие между мыслями — вот источник проблемы».

2.3. Проблемы, гипотезы и отбор гипотез

Таким образом, у нас есть проблемы, и мы пытаемся решить их с помощью гипотез. «Главная роль гипотезы — вести к новым наблюдениям и новым исследованиям, способным подтвердить, опровергнуть или изменить наши построения. Короче, значение гипотезы — в расширении нашего опыта». Гипотезы в качестве попыток приспособления к среде, дающих нечто новое, а значит, странное, суть не что иное, как «усовершенствование инстинктивного мышления, в них мы можем найти все звенья цепочки».

Воображение снабжает природу огромным разнообразием идей, которые, проходя через фильтр доказательств, показывают свое соответствие или несоответствие фактам, свою истинность или ложность. «Адаптация» мыслей к фактам есть наблюдение, а взаимная «адаптация» мыслей друг к другу есть теория. С другой стороны, наблюдение и теория не существуют раздельно, ибо почти всегда наблюдение уже заражено теорией, и если оно достаточно весомо, то, в свою очередь, воздействует на теорию, подтверждает, опровергает или корректирует ее.

Эксперимент дает понимание относительной зависимости элементов некоторого феномена либо понимание их независимости. Поэтому «фундаментальный метод — это метод вариаций». Наука дает представление именно о межфеноменальной зависимости. Чем более развита наука, тем реже она прибегает к понятиям причины и следствия. Причина в том, что «понятия эти предварительны, неточны и неполны». Зато «понятие функции позволяет намного лучше представить связь элементов между собой».

Не только понятие причины, но и понятие субстанции подвергнуты критике. «Остается один тип устойчивости — связь (или отношение). Ни субстанция, ни материя не могут быть чем-то безусловно устойчивым. То, что мы называем материей, есть определенная регулярная связь элементов (ощущений). Ощущения человека, так же как ощущения разных людей, обычно взаимным образом зависимы. В этом состоит материя».

254

2.4. Наука как экономия мышления

Исследование начинается с проблем, за которыми стоит длительная биологическая и культурная эволюция вида. «Большая часть концептуальной адаптации состоялась бессознательно и невольно, ведомая сенсорными факторами. Эта адаптация стала достаточно широкой и соответствует большей части представляемых фактов. Если мы встречаемся с фактом, сильно контрастирующим с обычным ходом нашего мышления, и не можем непосредственно ощутить его определяющий фактор (повод для новой дифференциации), то возникает проблема. Новое, непривычное, удивительное действует как стимул, притягивая к себе внимание. Практические мотивы, интеллектуальный дискомфорт вызывает желание избавиться от противоречия, и это ведет к новой концептуальной адаптации. Так возникает интенциональная понятийная адаптация, т. е. исследование».

Исследование восстанавливает адаптацию открытием «элементов того же вида, присутствующих как фактическое разнообразие». «Только так становятся возможными описание и синтетическая коммуникация фактов», — пишет Мах в книге «Механика. Историко-критический очерк ее развития». Отсюда возникает понятие науки, экономящей мышление. Научные законы позволяют отслеживать путь познания в наиболее широком спектре фактов с наименьшим интеллектуальным усилием. «Задача науки — искать константу в естественных явлениях, способ их связи и взаимозависимости. Ясное и полное научное описание делает бесполезным повторный опыт, экономит тем самым на мышлении. При выявленной взаимозависимости двух феноменов, наблюдение одного делает ненужным наблюдение другого, определенного первым. Также и в описании может быть сэкономлен труд благодаря методам, позволяющим описывать один раз кратчайшим путем наибольшее количество фактов».

«Вся наука имеет целью заменить, т. е. сэкономить, опыт, мысленно репродуцируя и предвосхищая факты. Эти репродукции более подвижны в непосредственном опыте и в некоторых аспектах его заменяют. Не нужно много ума, чтобы понять, что экономическая функция науки совпадает с самой ее сущностью... В обучении учитель передает ученику опыт, составленный из знаний других, экономя опыт и время ученика Опытное знание целых поколений становится собственностью нового поколения и хранится в виде книг в библиотеках. Подобно этому и язык как средство общения есть инструмент экономии».

Мы никогда не воспроизводим факты полностью, но только в важных для нас аспектах, продолжает Мах. И в этом проявляется тенденция к экономии. Классификация и описание взаимозависимостей и в целом процесс научного познания обладают смыслом

255

экономии усилий. Именно поэтому наука должна оставаться в экспериментальной сфере. «Если первичен опыт, то от него ждут подтверждения и опровержения. А то, относительно чего невозможно подтверждение или опровержение, к делу не относится». Рассматривая науку с позиции эволюционной теории и утверждая несомненную важность науки с точки зрения биологии и цивилизации, являющейся методичной и сознательной адаптацией, Мах все же отмечает: «Вначале наука была только средством, выживания, затем, по мере возрастания ее требований, о материальной нужде перестают думать».

2.5. Критика ньютоновской механики

Человек — часть природы, между инстинктами и разумом, по мнению Маха, нет противоречия. Ум совершенствует то, что заложено в природных импульсах. Язык, сознание, разум суть результаты эволюции и ныне мощные инструменты развития. Но и у науки есть своя длинная история. «Кому знаком весь путь развития науки, — пишет философ, — оценит важность любого научного движения более свободным и корректным образом, чем тот, кто, ограниченный собственным жизненным горизонтом, видит только сегодняшнее направление науки».

Мах, автор известной истории механики, критиковал попытки распространить механические законы и понятия на другие области. В предисловии к седьмому изданию книги «Механика. Историко-критический очерк ее развития» Мах пишет: «В особенности я не откажусь от моей критики абсолютного пространства и времени, которые продолжаю считать концептуальными чудовищами. Даже Ньютон, так много говоря о них, никакого эффективного использования им не находит». Впрочем, понимая всю слабость механики, Мах, однако, не принял теорию относительности (а также не принял идею существования атомов).

Эпистемологические идеи Маха немало повлияли на конвенционалистов и неопозитивистов. Эти же идеи вызвали энергичную критику Ленина в книге «Материализм и эмпириокритицизм» (1908). Никакой софист, по Ленину, не может отрицать ясный и бесспорный факт, что доктрина Эрнста Маха, доктрина, рассматривающая вещи как комплексы ощущений, есть субъективный идеализм, простое пережевывание доктрины Беркли... Объективная классовая функция эмпириокритицизма состоит в пособничестве фидеистам в их борьбе против материализма вообще и исторического материализма в частности. На эти обвинения Мах спокойно ответил: «В моих словах просто отражены общепринятые мнения, и если я превратился в идеалиста, берклианца, то в этих грехах вряд ли повинен».

Глава десятая Конвенционализм Анри Пуанкаре и Пьера Дюгема

I. УМЕРЕННЫЙ КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ АНРИ ПУАНКАРЕ

1.1. Пуанкаре: конвенция не есть произвол

Крайний конвенционализм пропагандировал Эдуард Леруа (1870—1954), спиритуалист и модернист, автор работ «Наука и философия» (1900), «Позитивная наука и философия свободы» (1900), «Новый позитивизм» (1901), «Догма и критика» (1906). Поскольку все теории конвенциональны, тщетно говорить об их объективности, тем более что сам факт конструирует ученый посредством им же определяемых категорий.

С целью скорректировать такой крайний конвенционализм и была выдвинута физиком Пьером Дюгемом (1861—1916) и математиком Анри Пуанкаре (1854—1912) теория умеренного конвенционализма, плодотворность и влиятельность которой трудно отрицать. Пуанкаре изложил свою концепцию в двух известных сочинениях «Наука и гипотеза» (1902) и «Ценность науки» (1905).

Конвенциональный элемент в науке очевиден, но он ничуть не снижает объективный характер научных теорий. «Наука для Леруа — всего лишь руководство к действию, — пишет Пуанкаре. — Невозможно ничего знать, но мы уже приступили и вынуждены действовать — так случайно мы фиксируем правила. Набор правил и называется наукой. Таким же образом люди, желая поразвлечься, изобретают некоторые правила игры, как, например, в трик-трак, — игре, которая не хуже науки может опереться на всеобщий консенсус. И мы, вынужденные выбирать, но неспособные это сделать, бросаем в воздух монету. В науке, как и в игре трик-трак, конечно, есть определенные правила действия. Но так ли уж верно это сравнение, неужели мы не способны увидеть разницу? Правила игры

— произвольное соглашение, и мы могли бы принять противоположное соглашение, если бы оно не было хуже первого. Напротив,

258

наука есть правило действия, которое оказывается успешным, в то время как противоположное правило не может быть успешным. Если я говорю: "Чтобы получить водород, нужно цинк полить кислотой", — то я формулирую правило действия, которое, если проверить, будет успешным. Заставьте реагировать золото на дистиллированную воду, и это будет правилом, но действия не получится. Если научные рецепты обладают ценностью, то только потому, что мы знаем, что они эффективны, хотя бы в общем. Знать

— это значит знать нечто, так почему вы говорите, что нам не дано знать ничего? Наука предвидит, и, поскольку предвидит, она может быть полезным правилом действия».

1.2. Теория устанавливает факт: «Опыт — единственный источник истины»

Разумеется, в науке есть элементы соглашения, но и в основании, и в остальной части ее строения они имеют весьма ограниченный характер. Неверно утверждение Леруа о том, что ученый создает факт, даже если согласиться, что он создает «научный факт», говоря о нем в рамках какой-то научной теории. «Единственное, что создает ученый, — продолжает Пуанкаре, излагая позицию Леруа, — это язык, на котором говорится о факте». Таким образом, факты не создаются ученым, в качестве грубого материала факты предсуществуют, а ученый только превращает эти грубые факты в «научные». «Представляется излишним искать грубый факт вне науки, тем более что нет ни науки без

научного факта, ни научного факта без грубой материи, поскольку первый — это обработка второго».

Так что же тогда остается от тезиса Леруа? — спрашивает Пуанкаре. «Остается следующее: ученый активно вторгается, выбирая факты, достойные наблюдения. Изолированный факт не представляет ни малейшего интереса. Интерес появляется тогда, когда факт дает повод предполагать, что с его помощью можно найти и предсказать другие факты, или еще тогда, когда его верификация обещает подтверждение какого-либо закона. Так кто же отбирает факты, которые отвечают этим условиям и которые потому заслуживают того, чтобы получить право гражданства в науке? Свободная активность ученого».

С другой стороны, нельзя не согласиться, что в качестве общих и хорошо подтвержденных законов ученые нередко выдвигают принципы настолько же прочно «откристаллизованные», насколько более не поддающиеся экспериментальному контролю. Тем не менее очевидно, что внутри этих законов есть серия гипотез, которые

— коль скоро они изобретены человеком — вполне поддаются эмпирической проверке. Стало быть, опыт остается единственным источником истины.

259

«Любое обобщение есть гипотеза», никто не может опровергнуть необходимейшую роль гипотезы, например в выборе фактов «наибольшей продуктивности», — читаем мы в книге «Наука и метод» (1909). Как бы то ни было, но «любая гипотеза при первой возможности и как можно чаще должна подвергаться верификации». От гипотезы, не прошедшей должную проверку, следует отказаться («Наука и гипотеза»). Конечно, мы делаем это неохотно, однако на самом деле нет повода для печали. «Физик, отказавшийся от одной из своих гипотез, должен плясать от радости, как если бы совершил неожиданное открытие», — уверенно заявляет Анри Пуанкаре.

1.3. Геометрические аксиомы как замаскированные дефиниции

Представитель умеренного (свободного от крайностей) конвенционализма, Анри Пуанкаре известен ставшим уже классическим тезисом о природе геометрических аксиом. В неевклидовой геометрии остро встал вопрос о природе физического пространства: какова его природа — Евклидова или неевклидова? Использовали для его описания теоремы Евклида или теоремы Лобачевского и Римана?

Ответ Пуанкаре классически прост: «Геометрические аксиомы — не синтетические априорные суждения и не экспериментальные факты. Они суть конвенции, наш выбор осуществляется из всех возможных соглашений. Ведомый экпериментальными данными, этот выбор все же остается свободным от сковывающей необходимости избегать какого бы то ни было противоречия. Так постулаты могут оставаться строго истинными даже тогда, когда экспериментальные законы, определившие наш выбор, являются не более чем

приблизительными. Другими словами, геометрические аксиомы (не говоря об арифметических) есть не что иное, как замаскированные дефиниции. Так что же следует ответить на вопрос об истинности Евклидовой геометрии? Вопрос лишен смысла... Одна геометрия не может быть более истинной, чем другая; более удобной — да, может».

2. ПЬЕР ДЮГЕМ И ПРИРОДА ФИЗИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

2.1. Дюгем: что такое физическая теория?

Физик и историк науки Пьер Дюгем также известен и своей книгой «Теория физики, ее предмет и строение» (1906). В ней мы находим «простой логический анализ метода продвижения физической науки», а выводы ее получены «из повседневной научной

260

практики». По мнению Дюгема: «Физическая теория не есть объяснение. Это система математических положений, выведенных из ограниченного числа принципов с целью представить совокупность экспериментальных законов наиболее простым, полным и точным образом».

Получается, что «истинная теория не объясняет физические явления согласно реальности, а только удовлетворительным образом представляет набор эмпирических законов. Ложная теория есть не попытка объяснения с противоположных реальности позиций, а всего лишь набор положений, не согласующихся с экспериментальными законами. Единственный критерий истины в рамках физической теории — согласие с опытом».

Физическая теория, кроме того, есть набор математических положений конвенционального и экономического характера, которые тем сильнее, чем больше число выводимых из них законов. Основная цель науки, как верно полагал Мах, — в экономии интеллектуальных усилий. В историческом развитии физики Пьер Дюгем видит непрерывную борьбу между «природой, не устающей производить», и «разумом, без устали дознающимся до сути природы». Экспериментатор неустанно обнаруживает неизвестные доселе факты и формулирует новые законы, теоретик непрерывно разрабатывает все более точные и экономичные системы, чтобы человеческий ум смог сохранить все эти богатства. «Сконструированная человеческим умом физическая теория никогда не предлагает объяснений экспериментальных законов или реальности, скрывающейся за чувственно воспринимаемой поверхностью явлений. Но совершенство, уютное убранство, логический порядок, в пространстве которых физик размещает экспериментальные законы, есть не что иное, как отражение онтологического порядка».

2.2. Холистский контроль и отрицание «критического эксперимента»

Перед угрозой позитивистской фетишизации фактов теоретическое значение доводов конвенционализма трудно переоценить. Во главу угла был поставлен вопрос о динамичности науки, которая помимо метода имеет свою богатую историю. Физика идет вперед постольку, поскольку опыт вскрывает все новые соотношения между законами и фактами, поскольку физики возвращаются и пересматривают законы, обретая возможность представить факты наиболее точным образом. Физические законы основаны на экспериментальных данных. Именно относительно природы эксперимента ощутим вклад Дюгема в науку. Речь идет об идее холистского контроля. В наши дни ее разработал У. Куайн, поэтому она названа тезисом Дюгема—Куайна.

261

«Физик предполагает доказать неточность некоторого положения. Чтобы вывести из него прогноз некоторого явления, подготовить эксперимент, доказывающий появление и отсутствие данного феномена, чтобы растолковать результаты такого эксперимента и констатировать, что прогнозируемый феномен не получен, физик не может ограничиться обсуждением одного только положения. Он использует весь набор теорий без исключения. То, на чем дискуссия прекращается (прогноз недостающего феномена), вытекает не из тезиса опровержения, взятого изолированно, а только из полного набора теорий».

Необходимы вспомогательные гипотезы, в частности, для получения наблюдаемых следствий, инструментальные гипотезы и т.п. Когда опыт не подтверждает прогнозы физика, это значит, что по меньшей мере одна из гипотез неприемлема. Однако какая именно из гипотез — об этом опыт умалчивает. «Только экспериментальный контроль решает эту проблему, имея дело с целостной теоретической системой и полным набором экспериментальных законов, оценивая, насколько удовлетворительно законы представляют систему».

Отсюда, полагает Дюгем, с очевидностью вытекает невозможность применения в физике так называемого experimentum crucis, критического (решающего) эксперимента. Его применяли Фуко для проверки гипотезы о корпускулярной природе света (выдвинутой еще Ньютоном, Лапласом, Био), Гюйгенс, Юнг и Френель для обоснования волновой теории. Суть ключевого эксперимента в том, что из двух несовместимых гипотез он делает однозначный выбор в пользу истинности одной либо другой гипотезы. В связи с одной гипотезой он дает один определенный результат, в связи с другой — решительно иной.

Так вот, experimentum cracis, устанавливающий, что если одна гипотеза ложна, то другая необходимым образом истинна, в физике неприменим, говорит Дюгем. Так ли строга гипотетическая дилемма в физике? У кого хватит дерзости заявлять, что никакой другой, помимо двух известных гипотез, нельзя и представить? Физик не может быть уверен в том, что испробованы все возможные предположения. «Истинность физической теории не устанавливается по принципу: орел или решка».

3. К ОЦЕНКЕ КОНВЕНЦИОНАЛИЗМА

Конвенционализм — глубокая и содержательная философия науки. Разделавшись с фетишистским мифом о «факте» и другими презумпциями позитивистского толка, он реабилитировал роль воображения в науке, показав динамичность научного знания. Особый его вклад состоит в прояснении связей между теорией и экспериментом (что особенно подчеркнул Поппер).

262

Тем не менее необходимо заметить, что весьма спорна конвенционалистская идея простоты мира, якобы вытекающая из законов физики. С другой стороны, верно, что критический эксперимент не дает окончательной истины, однако непонятно, почему его результаты неприемлемы, хотя бы предварительно и в исторических рамках познания. Неоспоримо, что проверка одной гипотезы не может быть изолирована от комплекса других гипотез. Все же контроль одной гипотезы не опрокидывает всего знания. Мы, например, можем (хотя бы на время) принять часть теории, служащей для установления протокола-фальсификанта Еще один момент можно поставить на вид некоторым конвенционалистам (например, Динглеру). Требуя от науки скорее точности, чем прогресса, они оправдывают гипотезы ad hoc, присутствие которых делает теории ненадежными. Такая операция логически возможна, но одно из возможных последствий этого — застой в науке.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ОТ ФИЛОСОФИИ XIX ВЕКА -К ФИЛОСОФИИ XX ВЕКА

Сократ был путаником; вся эта мораль совершенствования, в том числе и христианская, построена на экивоках.

Фридрих Ницше

Смысл и значения возникают только для человека в его истории. Но не для индивида, а скорее человека исторического. Ибо человек — существо историческое.

Вильгельм Дильтей

Подняться до уровня науки — не только наше назначение, но в этом наша цель. Макс Вебер

Человек живет в универсуме не столько физическом, сколько символическом. Язык, миф, искусство и религия составляют часть этого универсума, из нитей символической ткани

— запутанные сети человеческого опыта. Всякий прогресс человеческой мысли стягивает все туже эти невидимые сети.

Эрнст Кассирер

Гипотеза для научного ума — всегда в процессе постоянной проверки. Чарльз Пирс

Каждая ошибка указует путь, по которому не стоит идти, дабы ее избежать, но далеко не за каждым открытием — дорога, по которой следовать надобно.

Джованни Вайлати

Глава одиннадцатая Ницше. Верность земному и переоценка ценностей

1. НИЦШЕ КАК ИНТЕРПРЕТАТОР СОБСТВЕННОЙ СУДЬБЫ

Беспощадный критик прошлого, ниспровергатель традиционных ценностей, возвестивший о новом типе человека, Фридрих Ницше (1844—1900) писал: «Я знаю свою судьбу. Мое имя будут вспоминать в связи с кризисом, какого никогда не было на земле, глубочайшим конфликтом сознания, разрывом со всем, во что раньше свято верили. Я не человек, я динамит. Я опровергаю все, как никто и никогда не опровергал, и все же я — антитезис негативного духа... И вместе с тем, я еще и необходимым образом — человек судьбы. В самом деле, когда правда вступает в борьбу с веками преступлений и лжи, земля сотрясается в конвульсиях, которые нам и не снились. Концепция политики похожа на поле брани, все формы власти старого общества взлетели в воздух, ибо основывались на лжи. Грядут войны, каких еще земля не видала. С меня начинается на земле великая политика».

(Ницше понимает себя как человека судьбы, того, кто противостоит всему. Он противостоит позитивизму и его вере в факт, потому что факт глуп и туп, он скорее телок, чем Бог. Ницше противостоит идеализму и историцизму, поскольку «прогресс — всего лишь новомодная идея, к тому же ложная». Претензии точных наук на обладание истиной не имеют под собой почвы. В пику спиритуалистам всех мастей он провозглашает смерть Бога. Ничего нет более нездорового, чем христианство и христианское сострадание. «Величайшим апостолом мести был Павел». Морали рабов Ницше противопоставляет мораль аристократов. Сказать «да» самому себе — в этом триумф аристократической морали, в то время как раб привык говорить «да» другому, только не самому себе. «Умоляю вас, братья мои, останьтесь верными земле, не доверяйтесь тем, кто внушает вам сверхъестественные надежды. Они отравляют вас, сознательно

266