3.4. Игровая модель культуры

Homo ludens

„ , . Голландский историк-медиевист И. Хейзинга (1872—

1945) известен своей работой с латинским названием «Homo ludens», что в переводе означает «Человек играющий» (по аналогии с наименованием человека в номенклатуре биологичес­ких видов — «Homo Sapiens», «Человек Мыслящий»). В этой рабо­те он защищает тезис об игровом характере культуры. Игра творит культуру, человек есть существо, важнейшим свойством которого является способность играть, — таковы главные идеи Хейзинги.

Игра интересует ученого со стороны ее содержательной формы и социальной функции. Игра опирается на действия с определен­ными образами, на «преображение» действительности, и именно в этом отношении игра предстает как фактор культурной жизни.

Главный признак игры состоит в том, что она свободна, она есть свобода. Игра не есть «обыденная» жизнь и непосредственная жизнь как таковая. Она выходит из рамок этой жизни в сферу деятельности, имеющую собственную направленность.

Не будучи «обыденной» жизнью, игра лежит за рамками про­цесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. И все же игра необходима индивидууму как биологическая функция, и

^ 2- 35

она требуется обществу в силу заключенного в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности, в силу завязыва­емых ею духовных и социальных связей. Игра, когда она в своих высших проявлениях что-то означает или что-то знаменует, нахо­дит себе место в сфере праздника и культа, в сфере священного.

Обзор истории культуры приводит ученого к выводу об убыва­нии игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся з XVIII в., фактически заканчивается к XIX в. Духом общества начи­нает завладевать понятие пользы. Получает признание идея о том. что экономический интерес полностью определяет ход истории. Труд и производство становятся идеалом общественной жизни. Игра же, бывшая ранее культуросозидающим фактором, перерождается в суррогат игровой деятельности — в спорт.

Известный польский философ (и не менее извест-

IvVriKTVTfl КЯК

• •• ный писатель-фантаст) Станислав Дем(р. 1921), раз-метаигра ^\г'-

вивая идею культуры как системы игр, тем не менее

утверждает, что культура все же не является только игрой', и ско­рее сравнима с биоценозом,поскольку они обе находятся в опреде­ленных, хотя и несхожих отношениях с природой. Чтобы служить формой адаптации, культура должна выполнять минимум усло­вий, обеспечивающих выживание человека. Степень конгруэнтно­сти правил культурной игры «правилам», установленным самой природой, может быть разной, но всегда должен выполняться не­кий минимум обеспечения условий выживания.

Культуры, как правило, избыточны поотношению к этому мини­муму (не все, что есть в культуре, — прием адаптации, или часть такого приема, или подготовка к нему). Поэтому в распоряжении общества остается полоса свободы, которая заполняется поначалу случайными комплексами поведения. Однако со временем они зас­тывают и уже навязывают человеку схемы долженствования и обя­занностей. Своеобразная черта культурных процессов — их «ненуж­ная» избыточность в отношении адаптации. Конечно, есть и совпа­дения. Например, религиозный запрет есть свинину охранял челове­ческую жизнь там, где царил трихиноз. И все же хотя определенные типы обычаев действительно оказывают регулирующее влияние — однородное, например, с влиянием биологических регуляторов орга­низма — полного совпадения тут нет. Многие обычаи вообще не служат ни непосредственной игре с природой (как техника), ни опос­редованной (как стабилизаторы социального порядка). Это значит, что существует «излишнее осложнение» культур; «излишнее» — толь­ко в кавычках, потому что подобные обычаи производятценности.

' Лем С.Модель культуры // Вопросы философии. 1969. № 8.

Например, религиозные ооряды пиро/кдалл ^y^nci^i^ionvц^п-иие переживания и, придавая «смыслы» отдельным действиям, „•Яравляют деятельность человека. Культура, полагает Лем, — это такая метаигра, правила которой со временем могут усложняться,

могут и застыть. Стабилизация фиксирует данный образец, а ус­ложнение может привести к радикальным изменениям.

Техноэволюция переместила источники усложнения культуры з1пределы сферы чисто человеческого творчества, превпатив лич­ность в хрупкое звено возрастающего количества информацион­ных процессов.

Из того, что бронтозавр был построен куда сложнее, чем инфу­зория, — иронизирует Лем, — ничего хорошего для бронтозавра не вышло, а инфузории до сей поры влачат свою тихую жизнь в любой луже. Неконтролируемая опухоль информации вместе со слоновой болезнью технологии, пожалуй, не лучшее средство, чтобы выжить'.

Таким образом, Техноэволюция разрушает ценностные иерар­хии культурной традиции несмотря на то, что источники многих ценностей «предусмотрительно» помещаются за пределами дости­жимого средствами науки мира — в сфере трансцендентного, зап­редельного, таинственного. Культура еще раз раскрывает свою двой­ственность — диалектику технико-инструментальной, критичес­кой рациональности и сакрализованной, оберегаемой и охраняе­мой, ценности.