Психология и философия / Шестов. Лекции по истории греческой философии

ином, хотя бы и поверхностном, общении. Но в Древнем мире «человечество» жило очень разрозненной жизнью и народы даже не знали друг о друге. В сравнительно более благоприят­ ном положении находились греки, которые, благодаря своим многочисленным колониям вдоль всего Средиземного моря и благодаря своей обширной торговле и развитому мореплава­ нию, жили наименее изолированной жизнью. Они даже прони­ кали и в замкнутый, живший своей особенной жизнью Египет. Но все же, повторяю, того общения духовного между народами, которое видим мы в настоящее время, в VII веке, конечно, быть не могло. И хотя существуют предположения о том, что грече­ ская философия развивалась под влиянием индусской и египет­ ской мудрости, но эти предположения очень спорны и во вся­ ком случае здесь не подлежат нашему обсуждению. Мы прямо начнем с указания, что в VII веке до Р. X. в странах Древней Греции впервые в Европе пробудилась и начала свою работу пытливая или, лучше сказать, испытывающая, допытывающая­ ся человеческая мысль. Проявилось это, конечно, не только в научно-философской деятельности в собственном смысле этого слова. Одновременно создаются и начатки литературы всех ро­ дов — лирика, сатира и т<ак> н<азываемая> «гномическая поэ­ зия», т. е. поучительные размышления на нравственные темы. Что касается, в частности, философии, то конец VII и начало VI века до Р. X. — обыкновенно и считается ее началом в Гре­ ции и принято говорить об этой эпохе, как о веке семи мудре­ цов. Предание, однако, называет эти имена не одинаково. Толь­ ко четыре имени повторяются всеми: Фалес, Биас, Питтак и Солон, и из этих четырех, чтоб не загромождать вашей памяти, я вам назову два: об одном вы, конечно, знаете из общей исто­ рии. Это Солон, знаменитый афинский законодатель и автор нравоучительных стихов1. Другой — Фалес (624-548 до Р. X.), о котором мы уже говорили в предыдущий раз и имя которого нужно всегда помнить, так как он по праву считается отцом ев­ ропейской философии.

Из сохранившихся и дошедших до нас изречений этих мудрецов я обращу особенное внимание на одно, часто повто-

60

ряющееся в разных отрывках и чрезвычайно характерное для умонастроения греков того времени. Они говорили: μηδέν άγαν — что, в буквальном переводе на русский язык, обозна­ чает: «ни в чем — чересчур», т. е. во всем должна быть мера2. Это чисто эллинский принцип, и он являлся руководящим для греков во всех областях их художественного, философско­ го и религиозного творчества. И сейчас нас более всего пора­ жает в эллинских произведениях, как художественных, так и научных, уменье держаться в пределах и то, что называется чувством меры. В этом отношении образцы эллинского твор­ чества остались до настоящего времени недостижимыми идеа­ лами — и, может быть, в этом тайна того обаяния, которое имеет для нас Древний мир. И оттого классическое образова­ ние, т. е. образование, которое имеет своим основанием бли­ жайшее и даже интимное знакомство с духом эллинов, явля­ ется и сейчас основой образования. Нельзя не знать и не любить Гомера, Эсхила и Софокла, нельзя не почитать и не учиться у Фидия. И, наконец, нельзя быть философом, не ознакомившись с произведениями божественного Платона и не изучивши Аристотеля. Это, конечно, не значит, что мы должны отказаться от самостоятельного творчества или, как это было в Средние века, свести философские изыскания к истолкованию того, что говорили древние эллины. Наобо­ рот — условием успеха и значительности философского дела­ ния является прежде всего свобода и независимость мысли. Но школа необходима если не в такой же степени, то почти в такой же мере, как и самостоятельная работа. Некоторые по­ лагают, что школа связывает и даже убивает инициативу. Не верьте этому. Кто боится школы, у того, значит, нет внутрен­ ней свободы, нет самостоятельного почина, и если он не будет знать, что было до него, то он только останется невежествен­ ным человеком и не станет нисколько самостоятельнее и ори­ гинальнее. И наоборот, оригинальная и самобытная мысль толь­ ко крепнет и растет в школе, даже в том случае, если ей суж­ дено впоследствии эту школу опрокинуть. Аристотель 20 лет учился у Платона и потом выступил в качестве непримиримо-

61

го противника своего учителя. И общение с Платоном не при­ несло никакого ущерба его собственным задачам. «Так тяж­ кий млат, дробя стекло, кует булат». Итак, еще раз повторим: уже на заре своей культурной истории, как только эллинская мысль, освободившись, благодаря накопленным торговлей бо­ гатствам, от повседневных забот о куске насущного хлеба — досуг, как уже заметил Аристотель, есть необходимое усло­ вие развития теоретических интересов3, — так вот, как толь­ ко эллинская мысль открыла впервые глаза на мир, она по­ чувствовала, что основной принцип всякого делания есть принцип меры, и выразила это в словах μηδέν άγαν (ни в чем — чересчур).

Тогда же, как мы знаем, жил и тот, кого история назвала отцом философии, тоже причисленный к семи мудрецам фи­ лософ Фалес. Мы помним, но нужно это еще раз повторить — что, по его учению, начало всего есть вода. И мы тоже знаем, что хотя Фалес и ошибся и что вода никоим образом не мо­ жет считаться началом всего, но все-таки Фалесу принадле­ жит колоссальное открытие: он первый постиг мир, как нечто единое, и понял, что задача мыслящего человека не в том толь­ ко, чтоб изучать и присматриваться к отдельным, частным яв­ лениям, а в том, чтоб постигнуть все отдельное как части еди­ ного целого. Сейчас нам, может быть, уже и трудно себе пред­ ставить, чтоб люди когда-нибудь могли не знать этого — до такой степени с детских лет, с первых, прочитанных нами книг, мы впитываем в себя мысль об единстве мироздания. Но 2500 лет тому назад «увидеть» среди бесконечного разно­ образия совсем непохожих друг на друга вещей общность их единой сущности — было великим духовным подвигом. Это значило сказать: и золото, и камень, и дерево, и воздух, и огонь, и животное и т. д. — все такое разное, даже исключаю­ щее одно другое, есть, в сущности, одно. Можно быть уверен­ ным, что для огромного большинства современников Фалеса эта мысль казалась столь же дикой и неприемлемой, как, ска­ жем, для неграмотного, выросшего в какой-нибудь глухой де­ ревне в крестьянской семье мальчика утверждение, что зем-

62

ля — шарообразна. По его представлению это значило бы, что люди с противоположной нашей стороне ходят вниз головами.

Таким образом начало европейской философии положено было в Греции семью мудрецами, и главным образом Фалесом, в VII веке до Р. X. Затем, обыкновенно принято делить историю философии на три больших периода: эллинскую, средневековую и новую. Первый период эллинской филосо­ фии начинается с VII века до Р. X. и кончается в III веке по Р. X. неоплатонизмом с его наиболее крупным и гениальным представителем Плотином. Второй период совпадает с распро­ странением в Европе христианства. Из первых деятелей сред­ невековой философии, которые, конечно, были в большей мере богословами, чем философами, я вам назову только од­ ного, наиболее влиятельного и замечательного по своему иск­ лючительному литературному дарованию, человека — это бла­ женного Августина (354-430). За ним следует эпоха так называемой схоластики. Наиболее выдающимся деятелем это­ го периода является Фома Аквинский (1227-1274). В его лице схоластика достигла своего расцвета. Затем, наконец, на­ чинается третий период: новая философия — это XVII век. Связующим звеном между средневековой и новой филосо­ фией считается эпоха Возрождения, Ренессанса — это XV и XVI век. Эта эпоха дала вообще очень много человечеству

и может почитаться одной из наиболее замечательных эпох в истории. Из философов XVI столетия назову вам только Джордано Бруно, знаменитого итальянца, сожженного на ко­ стре инквизицией за свободомыслие (1548-1600). Период но­ вой философии открывается именем Бэкона (1561-1626) в Англии и Декарта во Франции (1596-1650) и продолжается уже до наших дней. Некоторые историки философии делят последний период на две части: на новую философию — до Канта и новейшую после Канта. Против такого деления нече­ го возразить. Оно несомненно представляет значительные удобства для изложения.

Таким образом история философии делится на три основ­ ных периода: древняя, средневековая и новая философия.

63

Древняя от семи мудрецов и Фалеса до неоплатонизма и Пло­ тина, т. е. от VII века до Р. X. до III века по Р. X. Средневеко­ вая от блаженного Августина (V век, начало) до эпохи Возрож­ дения (XV и XVI век) и, наконец, новая от Бэкона и Декарта (первая половина XVII столетия) до наших дней. Начнем, ко­ нечно, с изложения древней, т. е., собственно говоря, эллинской философии, ибо хотя Древний мир был эллино-римским ми­ ром, но, в сущности, римляне в области философии сделали очень мало. Те из них, которые интересовались философскими проблемами, как Цицерон, Сенека, Лукреций, и оставили после себя даже значительные по объему философские труды, были только даровитыми и красноречивыми толкователями и учени­ ками великих эллинских учителей, сами же не создали ничего значительного и вполне оригинального.

Период древней философии, в общем от Фалеса и до Плотина, охватывает промежуток времени почти в 1000 лет. Принято и этот период в свою очередь делить на три части — от Фалеса и до Сократа, первая часть; вторая часть — эпоха Сократа, Платона и Аристотеля; третья часть — после Аристо­ теля. Начнем, конечно, с досократиков. О Фалесе (основатель ион<ий>ской школы) мы уже говорили. Следующим за Фалесом философом был ученик его Анаксимандр4. Основная мысль учителя осталась и у ученика неизменной. Как Фалес, так и Анаксимандр задался вопросом, в чем надо искать нача­ ло мира. Но ответ учителя уже не удовлетворил ученика. Фа­ лес говорил, что начало всего есть вода. Насколько можно су­ дить по сохранившимся у нас сведениям, этот ответ казался Фалесу наиболее удовлетворительным ввиду того, что вода, т. е. жидкое, казалось ему средним состоянием между твердым и газообразным. Вода обращается и в твердый лед, и в газооб­ разный пар. Есть основания думать, что у Фалеса были еще кое-какие соображения, склонявшие его видеть в воде «нача­

ло»5 — но несомненно, что Анаксимандра они не удовлетворя­ ли. Он увидел начало в άπειρον (Zeller. I. 185)6 в беспредель­ ном, бесконечном, безграничном7. Вы видите существенную разницу в направлениях мыслей учителя и ученика. Учитель

64

все-таки искал начала в вещах, воспринимаемых непосредст­ венными чувствами. Ученик искал уже начала, я бы сказал, более метафизического, постигаемого если не чистым умом, то уже не чувственно, как вода. И это начало, невидимое глазом, но постигаемое умом, он называет άπειρον и говорит, что, хотя от него все происходит, оно не происходит ни от чего. Он его называет бессмертным, не гибнущим, не происшедшим и не­ уничтожимым. Дальнейших определений этого άπειρον, безгра­ ничного мы не имеем. Но именно потому, что оно безгранич­ но, из него могло получиться бесконечное количество вещей и предметов, наполняющих мир. Ибо бесконечное исчерпать не­ льзя, сколько ни черпай, на все хватит. Но тут возникает вто­ рой основной философский вопрос. Начало всего (αρχή), есть бесконечное, безграничное — άπειρον. Оно не имеет ни начала, ни конца. Оно не знает гибели и уничтожения, ибо не имеет рождения. Каково же отношение этого бесконечного первона­ чала к конечным, отдельным вещам? Ведь конечные вещи по­ тому и конечны, что они имеют происхождение, т. е. возника­ ют во времени, и они же знают гибель, т.е. в тот или иной момент перестают существовать. Каждый предмет, какой вы ни назовете, ведь не всегда был, а когда-то возник — напри­ мер, эта книга, это перо, этот стол, эта собака, эта роза и т. д., все, что вы ни видите пред собой, не всегда существовало; когда-то его не было, потом оно возникло и стало существо­ вать и затем, мы это знаем наверное, в свое время вновь ис­ чезнет, снова перестанет существовать. И вот эта противопо­ ложность между тем, что не возникает и не исчезает, с одной стороны, и между тем, что имеет возникновение, что рождает­ ся (γένεσις) и что гибнет и умирает (подвержено φθορά), пора­ зило уже внимание Анаксимандра. Он спрашивает себя, како­ вы причины того, что отдельные вещи конечны, т. е. что было когда-то время, когда их не было, и снова наступит время, когда их опять не будет. И вот из всего, что писал Анаксимандр, дошел до нас только один маленький отрывок, вроде афоризма, в котором он дает ответ на этот вопрос; приведу его в дословном, по возможности, переводе: «Из чего прои-

65

зошли все вещи, в это они, погибая, обращаются, по требова­ нию справедливости, ибо им приходится в определенном порядке времени претерпеть за свою нечестивость кару и воз­ мездие» (Simpl. Phys. 6а; Zeller. I. 195, 210)8. Постарайтесь как можно глубже вдуматься в смысл этого изречения, т<ак> к<ак> в нем уже созрел второй основной мотив эллинской философии. В дальнейшем мы на каждом шагу будем встреча­ ться с мыслью Анаксимандра, хотя и в иных, иногда более, иногда менее удачных выражениях. Анаксимандр считает, что все отдельные вещи каким-то незаконным способом вырвались из небытия к бытию. По какому-то вечному закону правды и справедливости отдельным вещам не следовало бы существо­ вать. Ни отдельные люди, ни животные, ни растения, ни даже неодушевленные предметы не в праве были выходить из лона единой, вечной сущности в этом мире. Не вправе были — и все-таки, пренебрегши изначальным законом, какой-то хит­

ростью все-таки вырвались на свет и за это несут наказание.

Все они подвержены тлению и гибели, а живые существа — смерти. И возмущаться этим нельзя. Ибо гибелью искупают отдельные вещи свою вину, свой первородный грех. Я нароч­ но употребил слово «первородный грех», ибо для всякого, я думаю, ясно, насколько мысль Анаксимандра близка по суще­ ству своему той идее, которая заключена в библейском сказа­ нии о грехопадении первого человека. Когда человек ослушал­ ся бога, захотел быть не таким, как того требовал бог, захотел вырваться из того лона, в котором ему полагалось жить, бог изгнал его из рая и положил предел его существованию: из праха ты возник, в прах ты и обратишься, таков был грозный приговор разгневанного бога. О каком-нибудь заимствовании тут, конечно, и речи быть не может. Древние греки были со­ вершенно отрезаны от древних евреев, и общение между гре­ ками и евреями было почти так же невозможно, как общение между нами и жителями луны, если бы таковые там имелись. Но, очевидно, мысль обоих народов была поражена видом ги­ бели и смерти. Один и тот же вопрос привел и к одинаковому разрешению. Не может быть, говорит Анаксимандр, чтоб веч-

66

ные законы решали несправедливо. Если все отдельные вещи осуждены на гибель, значит, они этой гибели заслужили.

То же сказано и в Библии, только там мысль выражена в об­ разах: раз человек умирает, стало быть, он смерти заслужил. У Анаксимандра преступление состояло в том, что человек са­ мовольно вырвался из лона единого безграничного; в Библии в том, что он ослушался Бога. Искушение же смертью призна­ ется равно необходимым и в том, и в ином случае. Я просил вас обратить особенно внимание на приведенное изречение Анаксимандра, т. к. оно, благодаря своей простоте и кратко­ сти, и лучше запоминается, и яснее воспринимается, чем бо­ лее сложные, связанные с мыслью Анаксимандра схемы позд­ нейших эллинских философов. Смысл тут в том, что первооснова мира не в индивидуальном, частном, отдельном существовании, а в целом, в едином, в том, что выше, что над отдельными личностями. Если вы это будете иметь в виду, вам уже понятнее будут слова, сказанные Аристотелем о фи­ лософии (я их приводил уже в прошлый раз), что другие нау­ ки, может быть, полезнее философии, но философия лучше других наук. И действительно, о пользе можно говорить, пока мы имеем в виду отдельных людей. Мне полезны и дрова, и хлеб, и сапоги, и т. д. — мне, как конечному, т. е. возникшему и осужденному на гибель, существу. Но поскольку я вышел из «безграничного» и в «безграничное» снова вернусь, все по­ лезные вещи уже для меня значения не имеют. Я уже ищу «лучшего», того, что может помочь мне ценить и любить веч­ ное, а этому учит философия. Ибо из всех наук только одна философия рассматривает мироздание не как нечто преходя­ щее, а, употребляя любимые слова Спинозы sub specie aeternitatis, — в перспективе вечности. И тут тоже мы можем наблю­ дать, как близко соприкасается философия с религией. Если первая Заповедь гласит: «возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим и душой», то первая философская заповедь гла­ сит почти то же: умей оторваться от своих преходящих времен­ ных интересов и возлюби всей душой и всем твоим сердцем то, что выше тебя, то, что над тобой, — Вечную Истину.

67

Следующим за Анаксимандром ион<ий>ским философом был Анаксимен (588-524)9. На нем мы долго останавливаться не будем, т<ак> к<ак> его значение в философии не так вели­ ко. Он учил, что началом всего был воздух. Ему казалось, что, как выражается о нем Аристотель, «изменчивость воздуха до­ статочна для перемен», т. е. воздух, как более легкий и подвиж­ ный элемент, скорее способен подвергаться всякого рода пре­ вращениям, наблюдаемым нами на земле, чем другие элементы.

Теперь мы перейдем к двум великим представителям досократовской философии — Гераклиту и Пармениду. Но прежде упомянем еще о Ксенофане (576-480), который счита­ ется основателем т<ак> н<азываемой> элеатской школы10. Он был известен как первый, выступивший смело и открыто про­ тив антропоморфизма древней религии и многобожия. Антро­ поморфизм, т. е. наклонность мало развитого ума приписы­ вать богам все те свойства, т. е. достоинства, но вместе с тем недостатки и пороки, которые свойственны людям, был очень распространен среди греков. Боги враждуют между собой, хитрят, обманывают, мстят и т. д. — даже в «Илиаде» и «Одиссее» об этом достаточно рассказано. Ксенофан первый стал осмеивать богов, слишком похожих на людей. Он же проповедовал идею единобожия. Правда, единобожие Ксенофана было иное, чем единобожие евреев, — он не признавал личного бога. По-видимому, ему принадлежит выражение ëv καΐ πάν (т. е. единое и все, либо всеедино)11, то выражение, которое считается и по настоящее время наилучшей форму­ лой для учения пантеизма. Мир есть одно целое, единое и есть Бог. Это целое, этот мир, это единство — и есть Бог пан­ теистов. И этот Бог — вечен и всегда себе равен. Ксенофан признает за Бога абсолютную неизменяемость — и противопо­ ставляет неизменяющегося Бога постоянно наблюдаемой в мире смене явлений, как их основу и начало. В этом заслуга

Ксенофана. Но остается вопрос: с одной стороны, неизменная основа, вечный, всегда себе равный Бог; с другой стороны, по­ стоянно изменяющийся мир. Какое отношение между Богом и миром? Из этого вопроса и возникло два противоположных

68

учения древности — учение Гераклита, которого за неясность и трудность его изложения (по мнению некоторых, умышлен­ ную) древние прозвали Гераклитом Темным, — и учением Парменида.

Гераклит (535-475)12 Темный развил свое философское учение в противоположность обычным суждениям и мнениям людей. Огромная масса, большинство людей, толпа, не имеет, по его убеждению, чутья к вечной истине. Если бы даже исти­ на предстала пред ними без всякого покрывала, открытой — они бы ее не узнали. Истина им кажется менее всего заслужи­ вающей доверия. Если вы им назовете истину, они не услы­ шат ее, точно они были бы глухими. И вообще, по мнению Гераклита, люди живут как во сне и даже лучшие между ними заблуждаются. Главным же заблуждением людей, по мнению Гераклита, является уверенность их в том, что в осно­ ве вещей лежит некоторое неизменное бытие. На самом же деле, в мире нет ничего прочного и всегда себе равного, но все в нем непрерывно меняется, как в потоке, где одна волна всегда следует за другой и сменяет. Оттуда и знаменитое его изречение πάντα ρει (Zeller. I. 578)13, все течет. Все изменяет­ ся и переходит в свою противоположность. День бывает то длинным, то коротким; тоже и ночь; жара сменяет прохладу; солнце то отдаляется от нас, то приближается. Видимое пере­ ходит в невидимое; невидимое в видимое, одно становится на место другого, одно погибает от другого, большое питает­ ся малым, малое питается большим. И человеку природа то дает, прибавляет, то отнимает от него; она делает его боль­ шим, когда прибавляет, меньшим, когда отнимает. День и ночь это — одно, которое бывает то темным, то светлым; це­ лебное и вредное, верхнее и нижнее, начало и конец, смертное и бессмертное — все одно. Из живого делается мертвое, из

мертвого живое, из молодого — старое, из старого молодое; из бодрствующего спящее, из спящего бодрствующее. Поток воз­ никновения и уничтожения никогда не останавливается.

В этом постоянном движении — вся жизнь и наше чувство жизни; только в нем вообще и кроется бытие вещей; ни про

69