Психология и философия / Шестов. Лекции по истории греческой философии

даже всем видными истинами. Но это уже неизбежная дань, которую люди платят своей слабости и ограниченности.

Во всяком случае, принципиально философия не только не отвергает опыта, но всячески стремится расширить его.

И даже в этих попытках иногда доходит до пределов, где как будто бы ее компетенция должна была бы считаться оконченной и где начинается область познания уже не науч­ ного, а иного — область познания религиозного. Скажут, как разграничить эти две области? Где кончается философия, где начинается религия? Обычный ответ: религия основывается на вере, знание же требует доказательств — едва ли может

быть признан удовлетворительным. Не в том смысле, конечно, он неудовлетворителен, что можно допустить религию, осно­ ванную на знании, и философию, основанную на вере. Ибо и в самом деле ценность и достоинство философии именно в том, что она отбрасывает от себя все не допускающие доказа­ тельства положения, ценность же религиозного убеждения, конечно, находится в прямой связи с готовностью человека верить в то, что доказательствам не подлежит. Но с другой стороны, мы помним, что даже такой трезвый и осторожный мыслитель, как Аристотель, говорит, что предметом филосо­ фии является бог. Что же, философия, которая имеет своим предметом бога, становится религией? Философия Аристоте­ ля есть религия? Едва ли, конечно, кто-либо станет это утверж­ дать. Даже в Средние века, когда авторитет Аристотеля был столь велик, что его называли не собственным именем, a Philosophus'oM, т. е. философом вообще, словно другой филосо­ фии, кроме аристотелевской, вовсе и на свете не было, и ког­ да его считали praecursor Christi in naturalibus35 — даже в Средние века никому из самых ревностных почитателей Ари­ стотеля не приходило бы в голову называть его философию религией. В Средние века считали, что есть два источника по­ знания lumen naturale — свет или разум естественный и lumen supernaturale — сверхъестественный свет, откровение. Между прочим, и тогда уже считали, что оба эти источника философ­ ского познания вовсе не противоположны друг другу и то, что

50

дается нам откровением, может быть, хотя и не во всем объе­ ме, постигнуто и естественным разумом36. Впоследствии же, в 1870 г. на Ватиканском соборе, было постановлено, как догмат католической церкви, обязательный для каждого верующего католика, что сверхъестественный разум не находится в про­ тиворечии с разумом естественным и даже что разумными до­ водами, т. е. опять-таки доводами естественного человеческого разума, может быть доказано бытие божие. Нечего, конечно, говорить о том, что в Средние века, когда католическая цер­ ковь безусловно господствовала во всех областях человече­ ской общественной и индивидуальной жизни, такое сближе­ ние lumen naturale и lumen supernaturale обозначало, в конце концов, собою полную зависимость первого от второго или, лучше сказать, от того, что католичество принимало за lumen supernaturale, т. е. свободное исследование человеческого

ума никоим образом не должно было идти вразрез с учением католической церкви, и общее положение, что естественный разум и его выводы как будто бы считались законными и пра­ вомочными, свелось к тому, что философия, как тогда выра­ жались, стала и должна была стать ancilla teologiae, т. е. при­ служницей теологии. И в самом деле, даже в XVII столетии таким философам, как Декарт и Спиноза, приходилось гово­ рить эзоповским языком, чтобы избегнуть преследований. Часть сочинений Спинозы даже не могла быть напечатана при жизни его. Так стоял вопрос об отношении религии к фи­ лософии в Средние века. Принципиально за lumen naturale признавали все права, фактически свободы исследования не было. Нас здесь, конечно, интересует главным образом пер­ вый вопрос, т. е. каково действительное отношение между фи­ лософским и религиозным постижением. И если мы не можем согласиться на то, чтоб отдать разум в полное рабство тому или иному господствующему вероисповедному учению, то, с другой стороны, русской философской мысли представля­

лось всегда крайне неправильным — и в этом одна из ее отли­ чительных черт — и господствующее ныне стремление совер­ шенно отделить философию от религии, точно между

51

интересами человеческого духа можно провести такие глухие перегородки.

Ошибочно даже думать, что искусство может считаться стоящим в стороне от философии. Гегель устанавливает ниже­ следующее отношение между искусством, религией и филосо­ фией: «Истина получает свое выражение не только в пред­ ставлении и чувстве, как это происходит в религии, и в воззрении, как это происходит в искусстве, но она выражается и мыслящим духом; таким образом мы получаем третью фор­ мулу ее выражения — философию. Это форма — высшая, наи­ более свободная и наиболее мудрая»37. Мне представляется, что и здесь Гегель проявляет односторонность в оценке раз­ ных видов духовного творчества. В конце концов — вечным образцом для философии являются сочинения Платона, кото­ рого в древности, да и в настоящее время недаром называли божественным: именно в его сочинениях искусство, религия и философия наиболее счастливо сочетались между собой. Ис­ тина остается истиной, какое бы выражение она ни получила. И едва ли можно допустить, что философия, которая отречет­ ся от всех форм выражения истины, кроме формы выражения в понятиях, будет и в самом деле самой высшей, самой сво­ бодной и мудрой формой проявления человеческого духа.

И в самом деле, кроме Платона, о котором я уже упоми­ нал, история указывает нам имена таких замечательных пред­ ставителей философии, как Плотин, Джордано Бруно, Паскаль, Спиноза, даже Шеллинг, у которых вы, сколько бы ни стара­ лись, не найдете резкой разграничительной черты между фило­ софией и религией. Скорей, наоборот, последнее слово их фи­ лософии граничит и смешивается с религиозным откровением. Да и Сократ, который ничего не написал сам и о котором мы только знаем по рассказам его учеников и почитателей, никогда бы не согласился ограничивать свои права ищущего истины че­ ловека какими бы то ни было условиями. Для древних филосо­ фия была не только теоретическим знанием, постижением. Она являлась κάθαρσις (очищением души)38. И в этом русская фи­ лософия особенно близка к эллинской. Не всякий мог фило-

52

софствовать, кто прочел много книг и выучился многому. Для того чтоб философствовать, нужно было особенным образом приготовить душу, освободить ее из оков, сделать ее легкой, эфирной, божественной. Плотин говорит: без тела душа — соб­ ственная госпожа, свободна и вне мировых связей; но совлечен­ ная со своего пути и загнанная в тело, она перестает быть гос­ пожой себя во всем, потому что она связывается вместе с другими вещами в единый строй39.

В этих словах Плотина высказывается заветная мысль эллинской, да и отчасти новой (и в особенности русской) фи­ лософии. Философия есть не только чистое мышление, но и некоторое внутреннее делание, внутреннее перерождение или второе рождение. И путь к этому рождению, повторяю, есть κάθαρσις, т. е. очищение. Нужно омыть себя, освободить себя от налипшей на нас грязи греха и неправды, и только тогда, когда подвергшийся кавароц'у, очищенный человек откроет глаза, он может постигнуть ту великую истину, которая за­ ключает в себе смысл и оправдание жизни и человека и кото­ рая называется богом. Все вышедшие из Сократа школы не­ прерывно говорят об очищении души от неправды — отсюда и так широко распространенное мнение о том, что эллинская послесократовская философия (как и философия русская) имела этико-практический характер. Это мнение безусловно ошибочно. Если Платон так часто говорит на тему о том, что лучше человеку — претерпеть несправедливость самому, чем причинить другому несправедливость, то это он делает не с узко моралистической целью. Смысл этого утверждения имен­ но в том, что человек должен возвыситься над обыденной жизнью и искать не чувственных, а духовных благ — ибо это есть единственный путь к постижению истины. Кто живет в мире чувственном, кто погряз в грязи и тине повседневных забот — тот ходит, как во сне. Глаза его закрыты, и мир исти­ ны, мир высший, мир идеальный, мир совершенной и неза­ пятнанной красоты ему недоступен.

То же и школы стоиков, даже циников40. Если стоики восхваляли добродетель, как единственное ценное в жизни, то

53

отнюдь не потому, что, как современные утилитаристы, они полагали, что если люди будут добродетельны, то им будет легче и приятнее житься на свете. Для стоиков добродетель была самоцелью. И стало быть — путем к истине: истине, ко­ нечно, как и у Платона, не в обычном смысле слова, а истине религиозной. Добродетельный человек есть человек как бы возродившийся, как бы вторично появившийся на свет. Это — тема колоссальной важности (это есть основная тема русской философии41), и нам еще придется к ней не раз возвращаться. Нужно пока только вам запомнить, что отдельные области философии не могут быть так разграничены, как это может показаться на первый взгляд. Теория познания приводит к этике и сама без этики, т. е. без учения о нравственности, не­ возможна. Этика же теснейшим образом связана с религией и от нее зависит. Спиноза, начавший свою этику аксиомами и определениями, продолжает и кончает ее хвалебным и торже­ ственным гимном Богу, как источнику всего мироздания. Весь его геометрический метод был, в конце концов, тем же плато­ новским методом очищения, кабссроц'а души — и это очище­

ние есть у Спинозы условие высшего познания, познания Бога42.

Даже у Нитше*, который прогремел на весь мир своим атеизмом, и у него истоки и последняя цель философии — богопознание. И путь — тот же трудный, крутой путь «духовных упражнений», о котором, как мы помним, писал в своих заклю­ чительных словах к этике Спиноза. Ни один философ — кроме разве основателя школы циников Антисфена, — не относился с таким презрением к житейским благам и ни один святой так страстно не воспевал страданий, как Нитше43. Антисфену при­ надлежит изречение: «Лучше мне сойти с ума, чем испытать удовольствие»44. Святая Тереза, по преданию, молилась: pati, Domine, aut mori — т. е. «Господи, дай мне либо умереть, либо страдать»45. Сочинения Нитше переполнены размышлениями на эти же темы. И для него путь к истине идет через κάθαρσις,

Здесь и далее сохранено правописание Шестова. — АЛ.

54

ΙΓ^ν предыдущей лекции мы говорили о предмете, задачах г - ^ и методах философской науки. Теперь мы приступим L / ' к краткому очерку истории философской науки от древнейших времен до нашего времени. Само собой разумеет­ ся, что в этом очерке мы отнюдь не можем задаться целью по­ казать ход внутреннего развития философии, как, скажем, это пытался сделать Гегель в своей истории философии и как это делают и сейчас историки философии. Не можем задаться та­

кой целью, ибо история философии, как история развития философской мысли, является предметом особой дисциплины. Моя же задача, соответственно программе настоящего курса введения в философию, конечно, гораздо более ограничена. Мне просто приходится в самых общих словах ознакомить вас с деятельностью, жизнью и до некоторой степени и идея­ ми наиболее замечательных представителей философской мысли. Это крайне важно, в особенности для начинающих, ибо дает сразу некоторую возможность ориентироваться среди разнообразных и многочисленных течений и направлений фи­ лософских идей.

Началом пробуждения философской мысли в Европе счи­ тается VII век до Р. X. Проснувшееся самосознание пытливо ставит целый ряд вопросов и пытается разрешить их по тем данным, которые краткий жизненный опыт еще молодого чело­ вечества успел уже добыть. Я сказал «человечества», но это, собственно, выражение не совсем точное. Сейчас можно уже, и то с некоторой натяжкой, говорить о человечестве, ибо сей­ час даже самые отдаленные страны мира находятся в том или

59