Психология и философия / Шестов. Лекции по истории греческой философии

ное исследование от области религиозной. И Платон, конечно, критиковал народные верования, но его философская система вся пропитана религиозным духом. Вся же система Аристоте­ ля и все его мировоззрение стремится объяснить явление толь­ ко естественными причинами. Для него понятие о Боге, в про­ тивоположность Платону и Сократу, сводится к понятию о первопричине. Нельзя у него во всех дошедших до нас его про­ изведениях, указать ни одного места, где бы он говорил о Про­ видении в собственном смысле этого слова, т. е. о высшем Су­ ществе, пекущемся о человеке, воздающем в этой или иной жизни за добро добром и за зло злом и т. д. У Аристотеля нау­ ка совершенно эмансипировалась от религии, и он никогда даже не пытался объяснять явления ссылками на божественное вмешательство. Он никогда не скажет вам, что Зевс посылает дождь, чтобы обеспечить людям урожай, или что вещие сны нашептываются богами. И дождь, и засуху, и сны — он все объ­ ясняет естественными причинами. Бог и естественная причин­ ность для Аристотеля совпадают. Бог в своем самосозерцании как бы лишь обнимает и формирует мир. Человек удивляется и даже благоговеет пред богом, познать бога есть высшая зада­ ча нашего разума, в этом познании последняя цель, к которой стремятся живые существа. Совершенство бога, сказавшееся

вкосмосе, т. е. в устроенном и прекрасном мире, вызывает

всмертных чувство любви к источнику всего существующего. Но ждать взаимной любви от бога нельзя. Сказать, что бог или боги любят людей, так же неправильно, как и сказать, что боги завидуют людям. По поводу первого утверждения, как и по по­ воду второго, Аристотель полагал, что все это выдумки поэтов. А поэты, по его мнению, много лгут: πολλά ψεύδονται αοιδοί (Metaph. I. 2, 983a). Он не признает никакого сверхъестествен­ ного влияния божества, в мире все происходит по естественно­ му, от века заведенному порядку, и только разум, проникаю­ щий в этот вечный порядок, сближает людей с богом.

Теперь подведем итоги тому, что мы говорили об Аристо­ теле. Это особенно важно ввиду того колоссального значения, которое выпало на долю его философии — еще в большей

180

мере, чем на долю философии Платона. Во всех наших сужде­ ниях, во всех научных устремлениях европейского человечест­ ва, если ближе присмотреться, мы найдем почти всегда следы влияния Аристотеля. Мировоззрение же Стагирита, безусловно, в значительной степени выросло на почве борьбы его с учите­ лем. Из этого уже, конечно, следует, что философия Аристоте­ ля в значительной степени определилась философией Платона. Нитше прав, говоря, что если мы кого-либо преследуем, то тем самым мы за ним и следуем, ибо иначе ведь и преследовать нельзя. Так что многие мысли Платона явно перешли по на­ следству и к Аристотелю. Но мы знаем, что философия Плато­ на была умозрительной по преимуществу. У Аристотеля же явился новый элемент — эмпирико-реалистический, т. е. инте­ рес к видимому миру, который он, как мы знаем, и считал единственно действительным, реальным. Так что, хотя он, вслед за учителем своим, считает, что познание есть познание общего, но действительность он видит не в общих, отвлеченных понятиях, а в отдельных, конкретных вещах. И отдельные вещи ему не представляются, как Платону, тенями, тусклыми отобра­ жениями каких то постигаемых умом сущностей, а действите­ льными, единственно и существующими в мире предметами. Соответственно этому, у него платоновское учение об идеях превращается в учение о форме и материи. И у него форма не есть нечто потустороннее, существующее независимо от вещей,

ато, что присуще всем конкретным вещам, не трансцендентно,

аимманентно нашему миру. Поэтому он извлекает общие по­ нятия уже из опыта, отыскивая их как сущность вещей, т. е. как такое, что вещам необходимо присуще. Благодаря этому он соединяет возможность опыта и наблюдения с чисто теоретиче­ ским, созерцательным мышлением. И это так редко встречаю­ щееся между людьми счастливое сочетание двух столь проти­ воположных способностей — к наблюдению и теоретическому размышлению — справедливо вызывало всегда удивление и считалось источником величия Аристотеля. Платон был чис­ тым типом созерцателя и потому пришел к своей теории идей. И Аристотель был убежден, что существо вещей постигается

181

разумом, но он никак не мог примириться с потусторонними идеями учителя и видел его главную ошибку в том, что он вы­ рвал идеи из отдельных вещей. Идеи — только своеобразные и разнообразные формы вещей. Если угодно, можно в этом отно­ шении согласиться с Целлером, который утверждает: «Аристо­ телевское учение поэтому может считаться в такой же мере за­ вершением, как и опровержением платоновского: оно опровергает его в том виде, какой ему придал Платон, но его основные мысли оно передает чище и совершеннее, чем сам Платон»34. С этим должен согласиться всякий, кто стоит на чисто научной точке зрения и верит в возможность постиже­ ния разумом загадки мироздания. Аристотелевское понимание платоновской теории идей может и должно считаться заверши­ тельной работой. У Платона идеи были единственно существу­ ющими и поэтому материя превратилась в нечто несуществую­ щее. У Аристотеля материя существует, хотя только в возможности, она есть еще не осуществившееся, но подлежащее осуществлению, ибо она стремится к форме. Из этого взаимо­ отношения возникает движение и получает естественное объяс­ нение вся жизнь природы, всякие изменения, возникновение

иисчезновение. Но так как форма все же отделена от материи, отделена хотя и не во времени, но по существу, то Аристотель приходит к идее о первопричине, о первом неподвижном двига­ теле — primum movens immobile, к божеству. Но божество —

ив этом опять отличие Аристотеля от Платона — понимается чисто научно, как самосозерцающий, все определяющий, но бесстрастный, не ведающий человеческих эмоций чистый

разум, не только не мешающий естественному развитию мира, но им предполагаемый. Начало всего должно быть едино — многовластие приносит только несчастие, а из единого начала вытекает стройность, осмысленность и даже целесообразность, хотя, конечно, не в обычном человеческом понимании устрое­ ния мира. И так как форма для своего существования все-таки вынуждена преодолевать сопротивление материи, то у нас по­ лучаются известные ступени в развитии мира. Аристотель мо­ жет считаться первым, высказавшим мысль о развитии, об эво-

182

ЛЕКЦИЯ ШЕСТАЯ

Мегарская школа Киренская школа

Циники (Антисфен, Диоген)

ы изучили в предыдущих лекциях Платона, основав­ шего Академию, и Аристотеля, основателя перипате­ тической школы. Обе эти школы вышли, как мы зна­

ем, из Сократа. Платон сам был непосредственно учеником Сократа; Аристотель был учеником Платона, ученика Сократа. Нечего и говорить, что платоновская и аристотелевская школы должны считаться наиболее замечательным и ценным результа­ том философской и преподавательской деятельности Сократа. Но этими школами все же не исчерпывается влияние Сокра­ та на ближайших его современников. Наряду с Академией Пла­ тона и перипатетической школой Аристотеля другие ученики Сократа создавали и другие школы, которые существовали до­ вольно продолжительное время — часть в течение целого ряда поколений — и которые, хотя по своему значению не могут сравниться со школами Платона и Аристотеля, все же настоль­ ко важны, что мы не можем не остановить на них своего вни­ мания. Этих представителей учения Сократа называют непол­ ными и односторонними сократиками, т<ак> к<ак> они, по общему мнению, не целиком восприняли основные идеи учи­ теля, а приняли их с какой-нибудь одной стороны. Мы уже встречались с одним из таких учеников Сократа, с Ксенофонтом, и знаем, что при всей своей искренности и добросовест­ ности, при благоговейном отношении к Сократу, ему все же не удалось постигнуть и воспринять всю глубину идей учите­ ля. У других сократиков, насколько можно судить по неболь­ шим, сохранившимся после них фрагментам их сочинений, мы тоже не находим того понимания поставленных себе учи-

187

телем задач, которое мы встретили у Платона. Сверх того, они часто отклоняются в сторону досократовской философии, пы­ таясь слить в единое целое идеи, например, элеатской школы с идеями сократовской. Но, повторяю, все-таки значение этих школ было очень серьезно — и потому на них нельзя не оста­ новиться. Первая школа называется мегарской, вторая киренской и третья цинической или, как иногда произносят, кинической. Последняя заслуживает особенно внимательного рассмотрения, как наиболее оригинальная и загадочная1.

Начнем по порядку со школы мегарской. Основателем ее считается Евклид из Мегары, города, расположенного на Ко­ ринфском полуострове. Его учениками и последователями были Иктий, Евбулид, Диодор Кронос и, наконец, Стильпон, тоже из Мегары (от 370-290 г.), который, однако, уже укло­ нился от основных воззрений мегарской школы и приблизился к школе учеников. В учении мегарской школы, кроме влияния Сократа, видно влияние элеатов и даже первых софистов. Ко­ нечно, нельзя отрицать, что учение Сократа имеет сходные чер­ ты с учением элеатов. Сократ, как и элеаты, стремился к един­ ству понимания. Элеаты видели единство и тождественность мира, Сократ говорил об единстве добра. И элеаты и Сократ не признавали чувственного познания и искали истины в разуме. Мегарики хотели слить учение Парменида с учением Сократа. Они тоже искали λόγος'а, разума в познании и добивались бес­ телесной, единой сущности вещей (ασώματα εϊδη— Zeller. И-1. 218). Но их в конце концов больше соблазняло статическое учение элеатов, изображавших единое целое всегда неизмен­ ным и себе равным, чем динамическое учение Сократа, для ко­ торого общее понятие было все же единством множественного. Мы помним, как Сократ находил общее понятие, объединяя и подчиняя понятию целые ряды отдельных явлений. Т. е. Со­ крат, отыскивая общее, все же считался и старался объяснить единичное. Мегарская школа в этом отступила от Сократа. Она приравняла понятие Парменида о едином сущем к понятию Сократа о высшем добре и сделала из этого вывод, что только одно благо и существует в мире, и все слова, которые мы упо-

188

требляем, когда называем последние начала бытия, значат одно и то же. Говорим ли мы «бог», «разум», «добро», «мудрость» и т. д., это все только разные слова для одного понятия. В конце концов они вообще уже стали отказываться признавать что-ли­ бо, кроме этого блага, существующим. Для доказательства же своих положений им пришлось прибегнуть к средству поздней­ ших элеатов — Зенона и ранних софистов, т. е. к непрямой или косвенной аргументации. Им пришлось, как это делал Зенон, показывать, что наши обычные суждения, признающие множе­ ственность, приводят к противоречиям. Косвенная аргумента­ ция всегда очень опасна и рискованна, т. к. является скользким путем, ведущим к эристике, т. е. к искусству путем разных хит­ росплетений сбивать противников. Вся школа поэтому называ­ лась тоже диалектической или эристической. Некоторые их до­ казательства взяты ими у софистов или составлены на манер софистов. Например, рассуждения, называющиеся «соритом» (кучей), «лысый», «рогатый». Вот они. Рогатый. То, чего ты не потерял, ты имеешь. Рогов ты не потерял. Стало быть, у тебя есть рога. Куча: одно зерно представляет из себя кучу? Нет.

А два? Нет. А три? Тоже нет. Так, прибавляя по одному зерну, мы либо никогда кучи не создадим, либо выходит, что из одно­ го зерна создается куча. Таков же смысл рассуждений «лы­ сый». Если вы вырвете из головы один волос, получится лыси­ на? Нет. Два? Тоже нет. Три? и т. д.2 Наконец, придется признать, если вы вырвете целый ряд волос, все по одному, что из одного волоса сделалась лысина. Эти примеры показывают вам, как способы непрямого доказательства ведут к софизмам. Но все-таки не нужно думать, что вся деятельность мегарской школы сводилась к этим хитросплетениям. Это уже крайности, которых можно было бы и избежать, но которых люди избе­ жать не умеют. Общее же учение их, стремившееся видеть во всем мире единое добро, несомненно являлось результатом добросовестного и напряженного искания. Ими, между прочим, была впервые высказана мысль, которая впоследствии очень занимала умы наиболее выдающихся мыслителей, о том, что в мире не может быть зла. И эта мысль являлась последователь-

189