Глава двадцатая.

Ночью финны предприняли вылазку на участке роты Грибова. Трое красноармейцев из боевого охранения были зарезаны, а четвёртого, раненного, пытались утащить с собой. Но, то ли не очень тихо «сработали», то ли раненый успел поднять шум, только дежурные пулемётчики, сомневаясь, опустошили половину ленты в ту сторону. Ершов, проверявший в ту ночь часовых, услышав эту стрельбу и расспросив пулемётчиков, с несколькими бойцами перебрался в окоп боевого охранения. Картина была не для слабонервных. Четвёртый исчез. А за потерю бойца, попавшего в плен, начальство по головке не погладит. Кинулись в лесок и, через полсотни метров, отыскали и четвёртого. Красноармейцу помощь была уже без надобности. Вероятно, финны бросили его, когда поняли, что захваченный «язык» мёртв.

На позициях батальона, и в самой деревне, звонко лопались мины – финны активно прикрывали отход своих «охотников». Ершов вернулся в траншею до крайности раздражённый и злой. Следом бойцы втащили и убитого. В охранении находилась только сопливая молодёжь – как назло приболел командир отделения: опытный сержант из пополнения. Грибов стоял тут же и хмуро смотрел, как мимо проносили обмякшие тела убитых, и сосредоточенно растирал в пыль папиросу, не обращая внимания на близкие разрывы мин.

- Трое здесь, - морщась, как от зубной боли, доложил ротному Ершов. – Четвёртого бросили неподалёку. Тоже не дышит.

- Выставь новое охранение и давай ко мне, - Грибов выбросил изуродованную папиросу и выскочил из траншеи.

Ершов утвердительно кивнул.

- Ну, чего собрались кучей? - срываясь, прикрикнул он на солдат, молча смотревших на убитых товарищей. – Финн мины швыряет без счёта, а вам здесь вроде представления. Мало этих? Карнаухов, забери своих бойцов и отнесите погибших к БМП. И сразу обратно – в охранение пойдёте, - распорядился Ершов. – Ворону не поймайте! - к пулемётчикам.

Рослый первый номер в каске, сдвинутой на затылок, и с перевязанной шеей, смущённо откашлялся.

- Не спим, товарищ старшина. Да, и как уснёшь после этого…, - кивнул на убитого, которого солдаты преувеличенно осторожно, как будто можно ещё чем-то навредить погибшему, втаскивали на бруствер траншеи.

… В землянку ротного Ершов влез поутру. Грибов не спал и, судя по всему, ещё и не ложился. Сидя на снарядном ящике, и уставившись в одну точку, бесцельно строгал трофейным офицерским тесаком кусок доски. Миронов ещё спал, но Грибов не стал его будить. Зачем? Это на хорошие новости можно потормошить, а эти его ещё успеют «порадовать». И что-то ещё комбат скажет? Хреновые дела, в общем, - подвёл итог Грибов, кромсая ножом дерево.

Ершов молча присел на край топчана, где спал Миронов. В землянке было душно от нагревшихся булыжников каменки, топившейся всю ночь. И запах от самосада Чернухи, присутствия которого Ершов не наблюдал, держался также стойко, как будто тот никуда и не уходил. Рядом ухнуло - с наката посыпался просохший песок.

- Фугасными стал гвоздить, - попытался прервать молчание Ершов, чувствуя некоторую неловкость.

- Чёрт с ними, с этими фугасными, - взвился ротный. – Ты мне скажи: как так получилось, что боевое охранение подпустило финскую разведку? Ладно, хоть никого живьём не утащили. Но и это тоже не успокаивает. Сообщил комбату – утром с докладом вызывает. Получим по первое число. И по второе тоже - это уж как пить дать.

- Накладка получилась, товарищ старший лейтенант. Не оправдываюсь – не доглядел, - винился старшина, зная, что легче от этого не станет ни ему, ни ротному – четверо из роты пропали «ни за грош».

Даже предстоящий нагоняй от комбата казался чем-то малозначащим перед угрызениями совести. Угнетала запоздалая мысль о неиспользованной возможности избежать ненужных потерь.

Тихо вошёл ординарец и, боясь нарушить гнетущую тишину, бережно поставил на топчан котелки с разогретой вчерашней перловкой и дымящимся чаем. Высыпал из пилотки несколько кусков сахара, желтоватого, с прилипшими крошками ржаных сухарей и махры. Вопросительно посмотрел на угрюмые лица Грибова и Ершова, понимающе вздохнул и вышел, старательно занавесив за собой вход плащ-палаткой. Грибов, наконец, оставил свою бессмысленную работу и взялся за котелок с чаем. Не отрываясь, на одном дыхании, выпил почти весь, только кадык крупными толчками двигался по заросшей щетиной шее. Не глядя, кивнул старшине:

- Ладно, хватит казниться, старшина. Всего не предусмотришь, и всех загадок не разгадаешь. То-то было б здорово, кабы вся война, как в тире, и всё в одну сторону. Растолкай-ка Миронова и присаживайся – на пустой желудок с таким настроением много не навоюешь. А нам ещё свою задумку исполнить надо. Особенно после этого.

А Миронов давно не спал – разбудил артналёт, и, по поведению присутствующих, понял, что пока он рассматривал сны, случилась некая неприятность. Натянув сапоги, подвинулся к харчам, разложенным на перевёрнутом снарядном ящике. Ротный, с отвращением глотая надоевшую «картечь», в двух словах поведал Миронову о событиях ночи.

- То, что шкуру с нас спустят – это пустяк, - заслужили. Но отучить наших нелюбезных соседей заявляться в гости без официального приглашения – это вопрос номер один в повестке дня. Какие будут соображения на этот счёт?

Ложки перестали грести днища котелков и замерли в ожидании мнений своих хозяев. Близкий разрыв тяжёлого фугаса вызвал целый водопад песка с наката, щедро припорошив людей и остатки завтрака. Все рефлекторно взглянули на потолок – артобстрел заметно усилился.

- Что за чёрт? – в сердцах выругался Грибов, энергично отряхиваясь и хватая телефонную трубку.

Недоумение разрешил Шульга, влетевший в землянку:

- Товарищ старший лейтенант, финны атакуют первую роту. Связи с ними нет. Телефонисты по «нитке» пошли. Миномёты лахтарей прям взбесились – мины кладут: одна к одной!

Нахлобучив каски, командиры выскочили в траншею. Миномётный огонь был действительно страшный. Особенно густо мины ложились ближе к Ирсте, на позициях первой роты. В той же стороне, но, как-то робко и неуверенно, стали выстукивать винтовки. Длинно отбарабанил «максим» и, - «подавился» лентой. Но, через минуту, стрельба резко усилилась и стала непрерывной. Часто-часто захлопали батальонные миномёты, обосновавшиеся в самой деревне. Грибов нервничал, поглядывая на связиста, постоянно вызывающего первую роту.

- Есть связь с «Ежом», товарищ старший лейтенант! – почти радостно прокричал сержант-связист, стряхивая с плеч землю, сыпавшуюся постоянно от близких разрывов мин, и, изредка, фугасов.

Грибов нетерпеливо выхватил трубку.

- Я третий! Что у вас там? – прикрывая микрофон трубки рукой, прохрипел Грибов, закашлявшись от пыли, накатывавшейся волнами.

Выслушал, не прерывая. Телефонист в углу напряжённо всматривался в командира и облизывал обсыпанные пылью губы, переживая за недавний обрыв на линии и неизвестность в отношении своего подчинённого, уползшего по проводу.

- Слушаюсь, «первый», - Грибов сунул трубку сержанту. - Финны переправились через Ирсту восточнее и смяли левый фланг Ермичева. Сам комбат на КП первой. Приказано взять взвод и ударить на егерей со стороны болота, - ротный махнул рукой в сторону низины за деревней. - Николай, возьмёшь человек двадцать из роты, всех автоматчиков, и пару «дегтярей».

Чуть подумав, добавил:

- Поможешь ему, Ершов, собрать людей. Сам не пойдёшь! - увидев в загоревшихся глазах старшины явную просьбу и надежду. - Финны могут ударить и здесь. Все мои начальнички в разгоне, а мне на всё не разорваться! Иди-ка в первую траншею, помоги Миронову, да подбодри бойцов. Суета и неизвестность лишает солдата силы. Политрука у нас нет -вот ты побудь им вместо отца-батюшки.

Группу собрали в две-три минуты. Добровольцы. Приказывать никому не пришлось. После ночного происшествия у многих просто чесались руки. По приказу Миронова все были налегке: только оружие и боеприпасы. Бойцы толпились около Миронова и Ершова, уточнявших некоторые детали, досмаливали остатки цигарок и коротко перебрасывались малозначащими словами. Всеобщее возбуждение передалось и раненым, прятавшимся от налёта в щелях у БМП. Один красноармеец, только что получивший осколочное ранение в голову и наспех перевязанный, нетвёрдо подошёл к группе, и, не обращаясь к кому бы то ни было, лихорадочно блеснув глазами, что-то произнёс. Никто ничего не понял, но всем стало ясно: пойдёт вместе с ними. Боец знал, что ранение освобождало его от обязанностей подобного рода, но, видимо, как раз этого он меньше всего и желал. Присоединившись к группе, он привычно загнал обойму в магазинную коробку своей трёхлинейки, прищёлкнул штык. Миронов видел решительного раненого, но ничего не сказал – занимало другое.

Стрельба на левом фланге оставалась столь же интенсивной, но миномётный огонь уже ослабел, видимо у финнов обозначился успех, и они стали просачиваться в глубину нашей обороны. Все двадцать с «приблудным» скатились по восточному склону высоты, и, прикрываясь редким лесом, сделали дугу по болоту. Когда звуки боя переместились вправо, Миронов остановил людей. Дал отдышаться – болото забрало много сил. Оглядел бойцов.

- Немного нас, но если навалимся внезапно и плотно, то может кое-что получиться, - прикинул Николай.

Торопясь, объяснил задачу. Ручные пулемётчики ушли на фланги. Две негустые цепи широким шагом захлюпали за взводным. Миронов оглянулся: раненый пехотинец не отставал, и выражение лица его, с ручейком подсыхавшей крови на левой щеке, выражало напряженную решительность.

- Ишь, какой настырный малый, - приятно удивился Миронов не показушному рвению незнакомого красноармейца, и прибавил шаг. – Жаль, что не нашей роты.

Грябин с Григорьевым двигались позади всех – Миронов приказал Мишке с его снайперской винтовкой не лезть в драку, а поддерживать огнём основную группу, имея целью уничтожение офицеров и пулемётчиков. Грябин прикрывал товарища.

На атакующих финнов выскочили как-то неожиданно. Неширокая полоса приречного кустарника, скрывавшего поле боя, внезапно закончилась, и Миронов, бежавший одним из первых, неожиданно для себя споткнулся о лежавшего за кустом финна, который торопливо стрелял из винтовки, нервно передёргивая затвор. Уже падая, Миронов по инерции сделал пару шагов, выронил автомат, и рухнул лицом в сырую проплешину. Сплёвывая мох, набившийся в рот при падении, перевернулся на спину, чтобы встретить врага, и увидел только лицо раненого красноармейца, уже успевшего проткнуть егеря штыком. Они встретились глазами, но боец только скривил губы в улыбке, сказавшей больше слов, и, перешагнув финна, пробежал дальше. Поднявшись, Миронов обратил внимание, что в траншеях первой роты уже хозяйничали финны, добивая раненых, и только одинокий пулемётчик с «дегтярём» огрызался короткими злыми очередями, отступая в глубину обороны.

Контратака Миронова оказалась достаточно неожиданной для наступавших финнов. Сильный огонь с фланга частично ослабил их натиск – часть их вынужденно залегла и открыла огонь по мироновцам. Основная же масса продолжала выдавливать первую роту к деревне. Но расстояние между залегшими финнами и русскими быстро стало нулевым. Завязалась рукопашная. Миронову, приотставшему из-за неожиданного падения и потерявшему магазин от автомата, оставалось только свалиться в траншею, уже занятую его бойцами. Несколько егерей, пытавшихся остановить контратакующих русских, вскоре были постреляны и переколоты. Но дальнейшее продвижение было остановлено. Финны, почувствовав, что настоящая опасность для них с фланга и тыла, оперативно выдвинули заслон из десятка солдат с пулемётом. Встречный огонь финнов не был плотным, но действенным. На бруствере траншеи, в которой засели красноармейцы, «МГ» периодически поднимал песчаную бурю, не давая бойцам подняться.

- Все здесь? – огляделся Миронов, прищёлкивая новый магазин, поданный бойцом.

- Одного на болоте оставили, а двое, вон, - на бруствере, - отозвался кто-то. – Только сунулись из траншеи, а пулемёт и срезал.

Миронов только сейчас обратил внимание на свесившиеся с бруствера ноги в подкованных ботинках, и аккуратных чёрных обмотках. Правая подковка болталась на одном гвозде и была стёрта до толщины бритвенного лезвия. Осторожничая, бойцы слегка потеснили мешавшего Миронова и втащили убитых в траншею. Финский пулемётчик «фильтровал» песок на бруствере, не переставая.

- И оставаться нельзя, и голову не высунешь. Досидимся - вдоль траншеи могут ударить, - заволновался Миронов, и, пытаясь оценить обстановку, на мгновение приподнялся, и - остался без каски, - удар был такой, что лопнул подбородочный ремень. – Вот, чёрт! Второй раз за эти дни, - выругался взводный, подобрав слетевший шлем и выбросив его за бруствер.

Каска тут же вернулась обратно к хозяину со звоном и парой новых пробоин. Миронов раздражённо оттолкнул её ногой в сторону.

- Каской дразнить их можно, но командирскую голову лучше держать отдельно, - произнёс кто-то рядом.

Миронов повернулся в сторону шутника, дабы отучить дерзить, но увидел, что поддел его раненный красноармеец, проткнувший финна. И Миронов с трудом удержался от грубости, которая уж готова была сорваться.

- В общем-то, он прав, - согласился Миронов, остывая. – Зачем на собственной башке проверять давно известные истины!

…Судя по стрельбе, егеря всё ещё теснили первую роту, правда с оглядкой и не так успешно, как в первые минуты боя. А Миронов же сидел, запертый в траншее со своими бойцами. Можно было, конечно, попытаться рывком проскочить эти полсотни метров, но половину срежут тут же автоматчики и пулемёт. Это даже не подлежало сомнению. И добегут ли остальные, – тоже весьма сомнительно. И Миронов лихорадочно соображал, как выскочить из дурацкой мышеловки. И тут, как спасение: из молодого березняка, что правее траншеи, где засели Миронов с бойцами, прозвучали два винтовочных выстрела, один за другим. И финский пулемёт поперхнулся лентой, или пулемётчики галетой с кофе. Миронов сразу понял: Григорьев! Обрушив край окопа, перевалил за бруствер, увлекая за собой остальных. Автоматный огонь финнов только на первый взгляд казался слабым и неэффективным. Свинцовые горошины с противным треском лопались в кустарнике. Наверное, был убит один из пулемётчиков, но второму номеру пяти секунд хватит, чтобы придти в себя и в упор расстрелять атакующих. И этих секунд Миронов ему не дал. Отстегнув с пояса гранату, швырнул её в лежавших за пулемётом финнов, и, не пригибаясь, крупными прыжками помчался навстречу дымно-чёрному фонтану, рождённому РГД. Благо, что граната оказалась без оборонительной рубашки. Больно резануло по левому бедру, но он не остановился, пока не добежал до пулемёта и не рухнул на финна, торопливо вставлявшего ленту окровавленными руками. Второй лежал ничком и не шевелился. Падая, Миронов сильно ударил прикладом в помертвевшее лицо заряжавшего. И, уже лёжа, запустил длинную очередь по отходившим к лесу егерям. Длинно отстучал ручной пулемёт, - и двое, или трое егерей, надломившись, повалились в кусты. Не глядя, провёл ладонью по бедру – рука зацепила что-то острое, и боль повторно ударила в пах. Останавливаться было нельзя. Не исключён очередной «сюрприз» по предыдущему сценарию. А то и минами могут накрыть. Автоматчики несколько поутихли.

- Нога работает, и ладно. Рана не шибко серьёзная. Позже перевяжусь, - решил Миронов, снова ускоряя бег. И Миронов не смотрел назад – бойцы бежали за ним, - он это чувствовал спиной. И короткие очереди «дегтярей» только придавали уверенности в этом.

…Часть финнов, которые атаковали оборону первой роты со стороны Ирсты, убедившись, что заслон не помог, развернулись, и дружно ударили по группе Миронова. Схватка сразу приняла серьёзный оборот. Обе стороны почти не стреляли – в такой «каше» обе стороны боялись зацепить своих. Бились зло и ожесточённо. Слышалось только хриплое дыхание дерущихся, лязг железа, и непрерывная ругань с обеих сторон. Изредка стон или предсмертный крик заканчивал очередное столкновение. Вставляя новую обойму в «ТТ», Миронов вновь с удивлением отметил, как яростно и хладнокровно работает штыком раненый пехотинец, примкнувший к ним у «БМП». Но только он расправился с одним из егерей с нашивками капрала, как на него навалилось сразу трое финнов. Солдат размахивал винтовкой, не подпуская к себе на штыковой удар, но оступился и упал, выставив перед собой винтовку с примкнутым штыком. Положение его оказалось более чем скверным. Он крутился на земле, пытаясь избежать смертельного удара от финнов, почуявших лёгкую добычу.

Миронов, видя это, уже понял, что не сможет вовремя успеть, и, в отчаянии, стал стрелять из пистолета в хоровод из мечущихся егерей. Слишком далеко. И в этот момент, откуда-то сбоку, выскочили Григорьев и Грябин. Мишка с руки, не целясь, выстрелил из винтовки в эту кучу и свалил одного егеря. Отбросив бесполезную «снайперку», набросился на ближнего финна. Грябин поступил точно так же, так как магазин его автомата был пуст, а времени, чтобы перезарядить, просто не оставалось. Пехотинец же не терял времени даром. Получив передышку, он вновь оказался на ногах, и два выстрела подряд успокоили оставшихся егерей. Миронов, сильно хромая, подбежал, размахивая пистолетом без обоймы. Мишка, запалённо дыша, шатаясь, потащился к брошенной винтовке. Грябин всё ещё сидел возле убитого им финна, и, вращая налитыми кровью глазами, не имел сил столкнуть с придавленных ног серомундирного мертвеца. Пехотинец с повязкой сосредоточенно набивал патронами магазинную коробку, и всё покачивал головой, не переставая удивляться тому, что благополучно вылез из такой передряги. Левая штанина его быстро набухала кровью, и уже капала на обмотки и стоптанные ботинки. Он не замечал.

…Оставшиеся в живых финны, не имея более сил для продолжения наступления, и атакованные с двух сторон, потеряли уверенность в успехе своего предприятия, но быстро и организованно отошли через речку на юго-восток, прикрывая свой отход сильным автоматным огнём. Почти тотчас же возобновился вялый миномётный обстрел позиций батальона и самой деревни. Сильно поредевшая группа Миронова закрепилась в окопах первой роты, постреливая в сторону леса, укрывшего отступивших егерей. Понемногу стали возвращаться хозяева окопов. Молча занимали своё прежнее жильё, вытаскивали из них убитых финнов, приводили в порядок траншеи и ячейки, порядком разбитые предыдущим артобстрелом. Миронов устроился в воронке от тяжёлого фугасного снаряда и помогал Григорьеву перевязывать пехотинца, всё же получившего глубокую штыковую рану в бедро. Парень совсем ослаб от потери крови, но бледные его губы кривились той же непонятной усмешкой.

- Зовут-то как, приятель? – между делом поинтересовался Мишка, вспарывая плоским финским штыком штанину раненого.

- Тебе-то это, зачем? – равнодушно ответил боец, с трудом шевеля сухими губами. - Меня, вот, скоро в Поросозеро отправят, а там ещё куда подальше. Вот и всё наше знакомство, - рассудительно закончил солдат, упираясь дрожащими руками в рыхлое и сырое дно воронки – ранение оказалось не из лёгких.

- Да я что, не хочешь, – не говори, - засмущался Мишка, не ожидавший такой откровенной холодности от товарища, пусть и незнакомого.

Миронов не вмешивался в разговор. Ему был знаком подобный немногословный тип людей со своеобразным характером, приобретённым в семьях с крепкими коллективистскими традициями, и закалённый временем и постоянным трудом. Из таких ребят получались прекрасные работники, любящие и верные мужья, а в войну – отличные солдаты. И Миронова осенило: почему этот совсем юный храбрец так приглянулся ему? Он своим поведением, речью, и ещё чем-то неуловимым, совершенно походил на его бывшего командира и друга Евсеева – Севу. И Николай улыбнулся и своей догадке, и раненому бойцу. Тот как будто почувствовал некую перемену в отношении к нему, и которая настоятельно требовала его участия - приоткрыл присыпанные пылью веки, и тихо произнёс ни для кого, и для всех:

- Аркаша я, Лебедев. Из Шуйской Чупы.

Григорьев и Грябин, забравшиеся в воронку пару минут назад, наперебой знакомились с Лебедевым, обрадовавшись возможности заполучить нового друга, который пришёлся по душе неразлучным друзьям. Тот, не открывая глаз, протянул дрожащую руку и слабо пожал каждому. Знакомство состоялось.

- Ну, достаточно телячьих нежностей, - прервал процедуру знакомства Миронов, заметив, что Лебедеву становится всё хуже. – Кладите его на лодку-волокушу и тащите в «БМП» – сам он не дойдёт.

Лебедев, протестуя, потряс рукой, но рука безвольно упала, и он стал мягко заваливаться на бок. Друзья подхватили нового друга, переложили в волокушу, пощепанную осколками, и шустро поволокли в сторону деревни. Миронов же, болезненно морщась, пытался вытащить из бедра небольшой, но крепко засевший осколок от собственной гранаты, когда к нему в воронку присоседился командир первой роты. Не обращая внимания на страдания Миронова, возбуждённо хлопнул его по спине. У Николая от внезапной боли в глазах запрыгали черти.

- Выручил ты меня, Миронов! «Он» у меня половину роты выбил. Пулемётчики на фланге только очередь и успели дать. Перекололи их. Видал, небось? Э-э… Да ты никак железяку поймал? Брось ковыряться, а то и у меня от вида твоей физиономии зубы заныли. До смерти не люблю это самолечение, особенно без «наркоза», - ротный хохотнул, постучав по объёмистой фляжке на поясе. Погоди, у меня в роте санинструктор есть: Валюша Артемьева. Золотые ручки. Я мигом!

Миронов согласно кивнул. Ротный вылез из воронки, вконец засыпав страдальца землёй. Над Мироновым повисла голова Аникеева, принявшего сутки назад второе отделение. Зачем-то снял пыльную каску, поправил стриженый ёжик и доложил:

- Товарищ старший сержант, в группе восемь убитых и двое тяжелораненых, ну и этот, из первой роты. Двенадцать в строю. Вместе с Вами. Правда, трое с лёгкими ранениями.

Миронов нахмурился.

- Я думал, что поменьше потерь будет.

- Так ведь автоматчики-то скрозь засыпали разрывными, товарищ старший сержант! - обиженно пробурчал Аникеев, как будто за такие потери отвечал лично он.

В воронку, с кучей земли, по-прежнему улыбаясь, съехал командир первой роты вместе с хрупкой девушкой, бережно тащившей свою сумку с крестом.

- Лейтенант, - повернулся Миронов к офицеру, - не забудь отметить своего Лебедева. Не будь его – ещё неизвестно, как бы дело повернулось. И я ему лично обязан. Если нужно, то напишу всё, что следует.

- Лебедев, говоришь? Знаю! Из второго взвода. Хороший солдат. Он и до этого отличался, - кивнул в знак согласия ротный, неуклюже завязывая зубами распустившийся бинт на правой кисти. – Оформлю на «Отвагу», - обещаю.

Девушка без лишних церемоний распорола ножницами часть брючины Миронова и обмазала густо йодом сам осколок и всё вокруг раны. Миронову стало не по себе оттого, что галифе рваные, и кожа бедра страшно грязная от крови и прилипшего песка. И вообще, оттого, что перевязку делала девушка. А он боялся себе признаться, что полные, исцарапанные коленки девушки пробудили в нём забытое, как ему казалось, смутное, но приятное чувство влечения пополам с естественным стыдом. Женщине на войне отведена особая роль, тем более на переднем крае. И вокруг них всегда существует определённый круг мужских интересов, противоречия которых нередко разрешаются не самым благородным образом.

Существует ряд мнений о необходимости участия прекрасной половины в боевых действиях. Собственно мнений-то всего два: положительное и отрицательное. Только каждый в свое личное мнение вкладывает особый смысл, изобилующий оговорками и нюансами. Но, по сути своей, это ничего не меняет. Есть женщина, и есть мужчина. Поэтому, независимо от их желания, возникает нечто, что регламентируется только вековечным устройством самой жизни. Война не является обязательной и закономерной, а взаимоотношения полов – закономерны. И нередки случаи в истории, когда именно этот природный закон становился причиной кровавых столкновений целых народов. Но, как ни парадоксально, присутствие женщины среди воюющих мужских масс оказывает своё благотворное действие, снижает их агрессивный потенциал, облагораживает, если хотите, и заставляет их помнить не только о войне, но и о том главном, для чего они, вообще-то, и рождены на свет. Очень может быть, что именно женщины на войне, в связи с их врождёнными качествами, своим негативным отношением к противоестественным событиям, жертвенностью, вызывают в мужчинах чувство вины за всё, что происходит, и, особенно, за ненужные смерти молоденьких женщин – носителей будущего. И они, интуитивно, ощущая в себе эту вину, делают всё, чтобы избавить от излишней опасности это будущее, и быстрее прекратить всеобщее кровопролитие. Наверное, такое же отношение к женщине существовало не только в Советской Армии вообще, но и в Финской Армии так же, где похожую роль выполняли девушки из националистической женской организации «Лотта Свярд».

…Как ни легка женская рука, вытаскивавшая глубоко засевший осколок, но Миронову пришлось изрядно попотеть – боль была нестерпимой. В один момент, увидев мучительное выражение лица сержанта, Валя предложила дойти до медпункта батальона, и там серьёзно заняться раной, но Миронов, стыдясь неизвестно чего, категорически отказался:

- Да, тащи, что ли, - грубовато ответил он, по-мальчишески бравируя перед девушкой и малознакомым офицером. Хотя, в душе, больше был согласен прогуляться до «БМП», чем позволить ковыряться в живом теле. Рана горела огнём, и лишние движения причиняли адскую боль.

- Тогда, потерпи секунду, сержант.

От новой волны боли Миронов глухо застонал, и, почти не владея собой, завалился на спину, белея лицом. Кровь из раны обильно хлынула на брюки взводного, но Артемьева, не суетясь, уже накладывала повязку на рану. Закончив, сунула в ладонь Миронова извлечённый осколок.

- Рана небольшая у тебя, сержант, но глубокая – повреждены мышцы бедра. Да и грязь кругом. Может быть заражение. Советую тебе не геройствовать, а подлечиться в санчасти полка, - добавила Валя, осторожно обтирая бинтом грязь и пот с бледного лица Миронова, уже готового вновь устроить очередную «летаргию».

Валюша, а как же я? - игриво протянул ротный, протягивая свою руку с грязным бинтом. - Ваш страстный поклонник, Валюша, смертельно ранен вражеской пулей, и вряд ли дотянет до вечера. Хоть бы повязочку поменяли, а? Эх, нет в вас душевного участия к герою сражения за эти развалины, - захлопал глазами лейтенант, не усмотрев интереса к своей персоне.

Девушка бросила взгляд на лейтенанта, хмыкнула, и выкарабкалась из воронки, бросив на ходу:

- Такие царапины, товарищ лейтенант, у нас на самообслуживании. И они отлично лечатся тем, что у вас на ремне, - намекнула Валя на объёмистую флягу в сером чехле.

- Видал, сержант, какова птица? – недовольно зафыркал ротный, обращаясь к Миронову, который стал потихонечку приходить в себя, и уже ощупывал перебинтованную ногу, не веря, что она осталась при нём.

- Да что вы к ней пристали, товарищ лейтенант. Ей и так туго приходится в таком окружении. И вы, небось, не первый пробуете на прочность её нравственность. Поставьте-ка себя на её место. Легко ли ей ежедневно отбивать шквал ухаживаний, а то и просто – приставаний? Жалеть их надо и беречь, а не делать кобелиные стойки. На войне у женщины враг не только с той стороны, но и среди своего брата солдата нет-нет, да отыщется.

Лейтенант с минуту помолчал, раздумывая.

- Сержант, ты зря меня совестишь. К нашей Вале мы со всей душой и пониманием. А эта трескотня, напоминающая ухаживания, ни к чему её не обязывает. Народ в роте сознательный, и держит себя в рамках. Бывают, конечно, перегибы, но мы их сами и устраняем. Радикально. Испытанными довоенными методами, - ротный усмехнулся, - видно, припомнились «петушиные бои» из-за девчонок в столь далёкое мирное время.

…Обстрел как-то незаметно сошёл на «нет». Миронов, с оставшимися бойцами, порядком хромая от боли в ноге, поднялся по косогору к уцелевшим домам, где размещался «БМП». Сновали санитары, перекладывая раненых, и накладывая свежие повязки. Ветер на самом взгорке почти не ощущался, и воздух около этого места был концентрированным выражением запахов аптеки и крови, вперемежку с болью и страданиями людей. Из дома напротив, где батальонные медики организовали перевязочную, доносились стоны очередного мученика. Миронов и так не переносил всей этой профессиональной медицины, а теперь: от обилия чужой крови и собственного ранения, его чуть не стошнило. Волной накатила противная слабость, чужими стали ноги. Миронов, почти падая, присел на обочине.

- Что с вами, товарищ старший сержант, - заволновался Аникеев, наклонившись к командиру. – Может, санитара позвать?

- Нет, не нужно. Так, голова чего-то…кругом. Пройдёт, Аникеев. Не хлопочи. Вода холодная есть?

Подошедшие Григорьев и Грябин с готовностью отстегнули свои фляги. Вода оказалась тёплой и тошнотворно пахла болотом, но Миронов опустошил почти всю григорьевскую фляжку, а остаток вылил себе на голову. Чуть полегчало. Поднялся, потея всем телом, с помощью Григорьева. Дошёл до роты, совсем ослабев. В землянке Миронов сразу залез на топчан, отказавшись от разносолов, приготовленных Шульгой, успевшего ещё и поработать за первого номера при отражении атаки финнов, и расстараться с харчами.

Ночью Миронов стал тяжко бредить. Бормотал бессвязно, вскакивал, не узнавая товарищей, и снова падал на мокрое от пота изголовье. Шульга смотался в БМП, и батальонный фельдшер, ворча на неурочное время, осмотрел сержанта, сменил повязку на разбухшей ноге, и насильно напоил чаем с какой-то горькой гадостью. Ротный вопросительно глядел на фельдшера, ожидая решения.

- Рана неважная, бедро отекло и покраснело. Да, и лихорадит он. По-моему, лучше

- отправить сержанта в Поросозеро, в «ПМП». Там, к счастью, появился хирург из дивизии – может, обойдётся, и в тыл не отправят. Но везти надо немедленно, - хмуро заключил фельдшер, укладывая сумку.

… Вечером следующего дня Миронова, вместе остальными ранеными, отправили в Поросозеро на опустевших полуторках, доставлявших боеприпасы и продовольствие батальону. Грибов и Ершов, проводив товарища, долго молча стояли на дороге с потухшими самокрутками. Нарушил молчание ротный:

- Вернётся Миронов, - убеждённо заключил Грибов. Парень он крепкий – дальше санчасти не отправят. Ну, а тебе, старшина, опять его взвод принимать. Чернухе – третий. Что ж, придётся всем попотеть. И давно уж пора подобрать толковых заместителей командиров взводов, а, старшина? Кандидатуры появились. Самим всю работу не потянуть, да и неправильно это. Вот, Аникеев и Григорьев неплохо проявили себя. Можно попробовать доверить взвод. Из последнего пополнения тоже есть парни с головой. В общем, подумай, старшина.

Быстро темнело. Солнце почти пропало за кромкой леса на Русском Каллио. Спускался туман. Налетая волнами, тучи мошки и комаров басовито гудели, предвкушая разбойничью ночь. Грибов и Ершов, основательно продрогнув, и не выдержав атак звереющих насекомых, спустились в своё подземное жилище, спасающее от холода и комарья, но не от старшины роты, пришедшего доложить о состоянии дел. «Душистый» самосад был, естественно, при нём. Грибов страдальчески скривился, уловив желание Чернухи перекурить перед уходом в своё обиталище.

- Старшина, извини, совсем забыл: не сочти за труд, проверь срочно «максим» в первом взводе. А то у них какие-то нелады с креплением станка.

И Грибов отвернулся, с трудом сдерживая душивший его смех.

Чернуха жалостливо вздохнул, неохотно ссыпал самосад обратно в кисет, и вышел из землянки.

- Противно обманывать Чернуху, но никак не соберусь с духом сказать ему правду – сам грешен, - пояснил Грибов, стаскивая мокрые сапоги.

- Да, уж, - поддержал из вежливости Ершов, хотя и сам был не прочь раскурить цигарку – день был тяжёлым.

- Присаживайся, старшина, к столу. «Папаша» чего-то приволок с ротной кухни – страсть, как вкусно пахнет. И то: после вчерашнего обстрела траншеи отрывали, почитай, заново. Не было времени и перекусить. Тебе плеснуть? – Грибов взболтнул фляжку и вопросительно взглянул на старшину.

Тот, решив, что двадцать граммов отравы, настоянной на отечественном керосине, вполне заменят добрую самокрутку, утвердительно кивнул, пододвинув манерку. Молча сглотнули горькую влагу, и принялись за остывающую крутую пшёнку.

Обвалив изрядный кусок песчаной стенки, в землянку втиснулся Чернуха и, без вступительной речи, примостился к столу. Грибов потеснился – старшина был весь мокрый, - дождило.

- Ты бы накидку снял, Дементьич! Мокрый ведь, – Грибов зябко передёрнул плечами, отвинчивая колпачок фляги. – Налить? А то пшёнка в горло не пойдёт!

Старшина осторожно принюхался к налитому, но пить не стал.

- На дворе погода на «ять», товарищ старший лейтенант. Ливень, одно слово. К утру всю нашу работу за день насмарку пустит. Не хуже финской артиллерии. Завтра снова всё сначала. В некоторых траншеях воды уже по щиколотку. На правом фланге пулемётчики проморгали и «максим» на полке окопа подмыло – свалился прямо на них. Синяками, правда, отделались. Пришлось внушение сделать.

Старшина чуток помолчал, дожёвывая кашу.

- Ночь, нынче, темнее тёмного. И дождь, опять же. Не повторилась бы вчерашняя «кошачья история». Если Вы не против, я сам в охранение пойду. Сержант там толковый, но и я не буду лишним.

Грибов вопросительно взглянул на Чернуху, видимо ожидая более подробных объяснений, но тот, оценив молчание командира, как согласие, смахнул с усов крупинки каши, и торопливо вышел.

- Надо же, и курить не стал, - удивился Грибов столь необычному поведению старшины. – Может, обиделся, а, Ершов?

- Обиделся, не обиделся, а дело своё старшина знает. А вчерашние неприятности не только у него сон перебили, но и у меня тоже. Поэтому, спасибо за хлеб-соль, командир, но и я, пожалуй, наведаюсь к своим – ночь действительно не радует.

- Ладно, раз вы все такие службисты, то и мне, как вашему непосредственному начальству, заслуженный отдых тоже противопоказан. Схожу к комбату, уточню кое-что на завтра.

Грибов покосился на Ершова, вздохнул, и стал натягивать на босые ноги мокрые сапоги.