Глава девятнадцатая.

Осветительные ракеты редко, но пунктуально взлетали над финскими позициями за Ирстой, которая с тихим журчаньем отбирала причитающуюся ей воду из одноимённого с деревней озера. Июльская ночь нехотя принимала на себя свои обязанности, без желания демонстрируя призрачные северные звёзды, сразу пропадающие при вспышках финских осветительных ракет, с противным шипеньем скатывавшихся в холодные болотистые низины и озеро. Бессовестно яркий свет их нагло и беззастенчиво крал у ночи то берег озера, поросший чахлым лиственником, то полуразрушенный мост через Ирсту, украшенный остовом сгоревшего грузовика. Лишь изредка, как бы напоминая о себе, лучи их короткой жизни пробегали по каскам бойцов и хищным рыльцам дежурных пулемётов. И, через мгновение, всё видимое вновь скрывалось в чернильной тьме хозяйки-ночи.

…Грибов намеревался отдохнуть часок-другой – предстояло проверить бдительность часовых в траншеях и караулы в самой деревне. Не спалось – землянку ротному только достроили, и запах сырой земли, замешанный на испарениях сосновой живицы, раздражал Грибова своей приторной навязчивостью. Одолевали и мысли после бессонной ночи, «подарившей» атаку егерей, и отнявшей жизни нескольких солдат роты. Пропал Миронов, к которому Грибов успел, незаметно для себя, привязаться душой и сердцем, без колебаний признавая в нём такого же опытного солдата и толкового командира, каким был он сам.

С брёвен наката свисали крупные капли смолы, выжатые теплом каменки, сложенной расторопным Шульгой. Землянка была не тесной - бойцы расстарались и вырыли приличный котлован. Но три наката свежей сосны, и камни, наваленные сверху толстым слоем, создавали в его сознании впечатление не безопасного убежища, а уюта в могильном склепе. За эти месяцы второй войны в его жизни он так и не смог привыкнуть к вынужденному пребыванию в земляных ямах. Иногда он не выдерживал гнёта осыпающихся стен и тяжести накатов, и уходил, чтобы заночевать в траншее, вместе с солдатами, а то, если позволяла погода, и на луговой траве, за окопами, завернувшись в шинель. И тогда, проспав пару-тройку часов, равноценных целой ночи в душной землянке, поднимался хотя и основательно продрогшим, но, зато, прилично отдохнувшим. И с приятным ощущением бодрости во всём молодом и сильном теле.

В траншее послышался шум и возня, прерываемая возбуждёнными голосами. Плащ-палатка, закрывавшая тесный проход в землянку была безжалостно сорвана неведомой силой, что вызвало недоумение Грибова, оторванного от своих невесёлых дум, прислушавшись к внезапно возникшей суматохе. По спине, жутко измазанной глиной, узнал Шульгу, что-то осторожно втаскивающего в землянку.

• Ты чего это приволок, Шульга? - спокойно, не набрав ещё нужной злости за сорванную «дверь» и непрошеное вторжение, вопрошал Грибов, приподнявшись на нарах.

• Шульга не успел ответить, как за ним, отдуваясь через подпаленные куревом усы, проявилось радостно-возбуждённое лицо старшины Ершова, c усилием державшего в руках концы плащ-палатки, в которой они внесли что-то, пока неразгаданное Грибовым.

Шульга, наконец, отпустил брезент, и повернув красное, с крупными каплями пота лицо к командиру, приложил руку к сбитой на загривок пилотке.

• Так, это ж Миронов, товарищ старший лейтенант!- радостно выпалил «папаша», ожидая аналогичной реакции от командира.

• У траншеи охранения нашли. И не одного, - добавило лицо Ершова, застрявшего в тесном проходе.

• Так чего, чего сюда-то…? - Грибов соскочил на землю разутыми ногами, - в санчасть ведь…, а вы чего, тут…? - не находя слов, и не вникнув до конца в смысл сказанного, ротный наклонился над свёртком, втащенным Шульгой и Ершовым.

Поначалу, при тусклом свете чадящего телефонного кабеля, Грибову показалось, что лицо взводного, мертвенно бледное, с длинной кровавой ссадиной поперёк лба, принадлежит уже не живому Миронову. Но, взглянув на счастливые лица Ершова и Шульги, понял, что ошибается, и, вздохнув с облегчением, сел, ожидая объяснений.

• Живо-ой он, командир, - протянул Ершов, угадывая мысли ротного, и усмехнулся в усы. – Притащил на себе двух гавриков: лейтенанта-лётчика и полудохлого финна. А сейчас устал до невозможности. Правда, после идентификации личности, выдали ему положенную порцию «лекарства». Сразу за три дня. Думали: душой воспрянет и пойдёт. А он зараз и прилёг. Отдохнуть, - пояснил Ершов, незаметно задвинув за спину булькнувшую фляжку. - А в санчасть его брать отказались, - не моргнув, соврал Ершов. – Ну, не оставлять же его на улице, товарищ старший лейтенант? – с наигранным возмущением закончил тираду старшина.

• Уложите-ка его сюда, - распорядился ротный, покорно соглашаясь, и освобождая свою импровизированную кровать. – Да позовите Чернуху - пусть подберёт взводному что-либо поприличней, - палец ротного прочертил дугу от макушки до пят Миронова, - а то не командир, – а чёрт из болота. И, Ершов, не в службу…, сделай одолжение: проверь-ка вместо меня часовых, а я посижу с этой…, - Грибов помедлил, и посмотрел на спящего Миронова, - с идентифицированной личностью.

У Ершова вытянулось покрасневшее лицо, он притворно закашлялся, сообразив, что не вовремя вынес в «общество» замысловатое словечко, некогда так приглянувшееся ему. И, скрывая смущение, наклонился над Мироновым, намереваясь перетащить его на топчан Грибова.

• Вместе возьмём, - остановил его ротный.

И втроём, наивно боясь потревожить сон старшего сержанта, сильно смахивающий на летаргию, осторожно переложили бесчувственное тело на нары, и накрыли шинелью.

• Шульга, сваргань чего-нибудь, - распорядился ротный, - а то проснётся, и кормить нечем.

• Да что вы, товарищ старший лейтенант, - засомневался ординарец, - он теперь сутки спать будет, не меньше. С устатку, да под «казёнку» – самый сон.

• Всё равно сготовь – не он, так мы пожуём. А то у меня, от незапланированного волнения, желудок забеспокоился. Ну, и к «медицине» смотай. Поговори там о том, о сём: сам знаешь – учить не надо. Для лечения, в общем, - и ротный махнул рукой, отправляя всех по делам.

Ершов потоптался немного, и тоже вышел вслед за Шульгой. Грибов присел на край соседнего топчана, сколоченного ординарцем из корявых полуобгоревших досок, выдранных из разрушенного дома. А таких развалин в деревне, после всех обстрелов и пожаров, насчитывалось более половины. Грибов смотрел на грязное, осунувшееся лицо Миронова с глубоко ввалившимися глазами, на гимнастёрку с оторванным рукавом, и облепленную подсохшими стебельками мха. И чувства, которые он подспудно испытывал к этому человеку, выдавили из его глаз непрошеную слезу радости и невероятного облегчения.

В землянку втиснулся Чернуха с ворохом обмундирования.

• Вот, товарищ старший лейтенант, всё, что есть в наличии. При оказии смотаюсь в Поросозеро и подберу чё нить получше.

Оставь здесь, - откликнулся Грибов, не обернувшись, - постеснялся своего лица, по выражению которого можно было бы судить о минутной его слабости. А он этого страшно не хотел. Грибов сам был ещё слишком молод, и не был настолько умудрён жизнью, чтобы уметь не стыдиться проявлению своих чувств, представляя и заставляя себя вживаться в образ настоящего солдата и отца-командира.

…Миронов проснулся оттого, что кто-то тихо и монотонно разговаривал рядом. Слов он разобрать не мог – мозг ещё недостаточно отдохнул, чтобы воспринимать обыденные вещи. Но лёгкое движение Миронова не осталось незамеченным. Усатое лицо склонилось над ним, обдав его устоявшимся запахом крепкой махорки, военторговского одеколона и перегаром дрянной водки.

• Оживает наш путешественник, - радостно оповестил всех знакомый голос старшины, выдохнувшего на Николая все запасы существующих у него запахов, от которых Миронов непроизвольно сморщился и сделал попытку приподняться, беспомощно отмахнувшись рукой то ли от раздражавших его флюидов, то ли от старшины.

Грибов и Чернуха, одинаково правильно истолковавшие жест Миронова, дружно расхохотались.

• Не дыши на него так энергично, - дожёвывая кусок, проговорил Чернуха. - А то от твоих испарений он снова отключится на сутки.

Острый, пряный аромат разогретой мясной тушёнки окончательно привёл в чувство Николая, который, покачиваясь, с трудом принял вертикальное положение, опустив босые ноги на земляной пол. Бегло осмотрел себя. Смутился, увидев свои ступни, покрытые высохшей коркой болотной грязи. Оглянулся вокруг в поисках обуви.

• Да вон, в углу стоят, - заметил растерянность Миронова Ершов. - Еле стянули с тебя – словно приварились. Максимыч тебе сухие принёс вместе с остальным барахлом. Сам переоденешься, или помочь?

• В баню бы сейчас, - подал голос Миронов, ощутив зуд немытого тела под заскорузлой одеждой. – Сколько я спал, мужики? - заволновался взводный, припомнив восторженную встречу с Ершовым и его «лечение».

• Пустяки, - снова рассмеялся Грибов, хлопнув по плечу старшину, - немного до двадцати часов не дотянул. – Ну, этот сон тебе в качестве награды и вместо санчасти. Командир батальона приказал мне лично проследить за твоим драгоценным здоровьем, - добавил ротный, указав на полдюжины котелков и консервных банок, стоящих перед ними. - Оздоравливаем сном тебя, и лечимся сами! – Старшина, плесни воину в манерку – он уже готов разделить с нами товарищеский ужин.

Миронова замутило от звука льющейся жидкости, и он протестующе замотал головой.

• Сначала, – помыться, - решительно заявил он.

Спохватился Ершов, обращаясь к Грибову.

• Товарищ старший лейтенант, ставлю вас в известность, что банька протоплена. Беру грех на себя – моя инициатива. Правда, она у самых позиций, и пару особого уже нет, но помыться можно всласть. Наши хлопцы ночью топили, чтобы финнам дым не был виден. Так что, если кто желает отмыть свои грехи, - старшина хитро подмигнул Миронову, - прошу не отказывать себе в удовольствии.

• Ну, и пройдоха ты, Дементьич, - довольно хохотнул Грибов. – И, молчал ведь. Сразу видно разведчика. Ладно, покомандуй за меня, старшина, а я с Николаем сползаю в твою баньку. Чуток позже, - и вы.

• Какие вопросы, командир? Вот и чистое бельишко приготовлено. - Ершов протянул ротному «сидор», набитый чем-то мягким.

К баньке, на берегу озера, пробирались извилистым ходом сообщения, отрытым накануне солдатами первой роты. На нужную глубину вырыть не успели, но зато траншея начиналась от позиций роты Грибова и заканчивалась в окопах первой роты, что занимала оборону по берегу Ирсты. Финны изредка постреливали с дальней высотки, но не ради перевода боезапаса, а только заметив движение в самой деревне или окопах. Одним словом: не спали, и держали «рюсся» в постоянном напряжении.

Роты, за последние несколько суток привыкли к подобному положению дел, и не особенно реагировали на редкие вспышки активности со стороны финнов. Более значительные события проходили где-то далеко от этой небольшой карельской деревушки, и обе стороны, казалось, были удовлетворены тем сомнительным спокойствием, которого так не хватало русским и финнам, уже два месяца озлоблённо клевавшим друг друга.

В траншее, спускавшейся от домов на вершине высоты, дважды разминулись с санитарами, тащившими на плащ-палатках раненых. Грибов, пропуская мимо себя запыхавшихся бойцов, отметил про себя, что не опасные, на первый взгляд, редкие пулемётные очереди и разрывы лёгких мин финнов, находят свои жертвы поразительно стабильно.

• Вчера четверых покалечило, - задумчиво произнёс Грибов, обернувшись к стоявшему рядом Миронову. – Где-то они, гады, то ли снайпера, то ли корректировщика рядом пристроили. Уж очень вовремя и метко подкидывают нам гостинцы. Из первой роты разведку посылали прошедшей ночью, да только людей потеряли на минах. Успели, мерзавцы, низины «сюрпризами» нашпиговать. Обычно-то они не укрепляли оборону таким образом – всё вперёд лезли. Мы на это и рассчитывали, но всё не предусмотришь, – и попались. Двоих из батальонной разведки наповал, и троих отвезли в Поросозеро. Комбат рвёт и мечет – почти всех «спецов» положили, а проку – ноль.

На берегу стояли несколько покосившихся, почерневших строений. Некоторые были с провалившимися от времени крышами, и представляли собой интерес только в качестве дров. И протопленная баня ничем не отличалась от прочих, но запах прогретого дерева и распаренного берёзового листа сразу указывал нужное направление. Примятая трава вокруг стен только подтверждала правильность выбора. Вблизи всего этого скопища «произведений деревянного зодчества» были отрыты стрелковые ячейки уже соединённые ходами сообщений, густо заполненные их хозяевами. Грибов, почти вылез из траншеи, намереваясь проскочить десяток метров до входа в баньку, как тут же был стащен обратно, и весьма невежливо.

• Какого чёрта…? - выругался ротный, неловко свалившись на дно, и ударившись затылком о колено стоявшего позади Миронова.

• Поосторожнее бы надо, товарищ старший лейтенант! – проговорил пожилой красноармеец, ничуть не смутившийся от зычного рыка уязвлённого начальства. – Здесь за последние полчаса финны двоих подстрелили. То пулемёт врежет, то винтовочка пальнёт. Не иначе, снайпер завёлся на островке, - пояснил солдат, указав на остров, метрах в двухстах пятидесяти от берега. Пусть он катится этот снайпер к …, - разошёлся Грибов, уяснивший причину своего падения, но не желавший отказаться от запланированной помывки. Рывком проскочим, - кивнул он Миронову.

В баню влезли благополучно. Финский снайпер или не заметил, или прозевал. В баньке, с низким потолком и клочьями сажи по стенам, было ещё тепло и влажно - последние мылись уже поздним утром. У подслеповатого окошка, слепленного из засаленных осколков, стоял огарок самодельной свечи. Миронов запалил его, и с наслаждением разлёгся на широкой лавке, положив под голову связку пахучих старых веников. Грибов, поковыряв кочергой каменку, пытался извлечь из неё нечто, похожее на пар, но безуспешно.

• Брось, не будет толку! Присядь, вот, - Миронов подвинулся на лавке, освобождая место командиру.

В котле воды хватало, и Грибов, громыхая ржавым ведром, черпанул, и стал намыливать голову, чертыхаясь по случаю тесноты, отсутствия пара, и наличия финских снайперов в неурочное время. Настроение у ротного было подпорчено. В тепле Миронова вновь разморило, и он отдался весь этой приятной слабости, рассеянно слушая невнятное бурчанье Грибова. Очнулся от толчка в бок.

• Держи!

Миронов ощутил в своей руке скользкий обмылок и, нехотя, поднялся. Ленясь, прошёлся мочалом по телу, разгоняя кровь. Почувствовав себя свежее, – вошёл в азарт, до боли растирая кожу. Грибов заканчивал, опрокинув на себя ведро холодной воды из кадки у порога. Приоткрыв дверь, молча посидели, впитывая всем телом свежесть летнего вечера. Оба заядлые дымокуры, но что-то нынче не курилось. Запахи, такие мирные, и, казалось, забытые, были сейчас дороже привычной и непременной затяжки по случаю и без оного. Тёплый ветерок с озера приносил воспоминания о тихих вечерних зорьках с удочкой в тростнике у скалистых, похожих, как братья, островков, поросших нетронутым лесом, с тучами гудящих насекомых в глубине их. И о крупных полосатых окунях, в ожидании которых безропотно жертвуешь кровь многочисленной комариной братии. И почти не обращаешь внимания на красоту заходящего солнца, облагораживающего золотом своих лучей великолепные стволы строевых сосен, расцвеченные, как багрянородные византийские императоры, горделиво устремившие ввысь изумрудно-зелёные головы-вершины.

Пулемёта они не услышали – слишком невелико расстояние до острова на озере. Но десяток пулевых отверстий в бревенчатой стене, обращённой к озеру, не увидеть уже не могли. Осыпанные древесной трухой и щепками, командиры вывалились из бани нагишом к всеобщему удовольствию солдат, нашедших неожиданный повод для смеха и ценных замечаний насчёт некоторых деликатных частей тела, которые могут быть безвозвратно утрачены при таком поспешном бегстве.

Торопливо одевались в траншее под иронически-насмешливыми взглядами красноармейцев. Но и Грибова происшествие тоже рассмешило. Он давно уже отвык придавать серьёзное значение подобным мелочам. На войне игра со смертью, но благополучно завершившаяся, воспринимается не более чем развлечение, привносящее в рутину окопного прозябания некоторое разнообразие.

• Пусть посмеются мужики. А то нормальных вечеров отдыха для нас пока не предвидится, - и расхохотался сам, чем вызвал ещё больший приступ веселья у сгрудившихся солдат.

К себе пришли уже к ужину. Ершов, узнав, что баньку несправедливо расстреляли, решил не испытывать судьбу и помыться ночью. Тем более, что Шульга извернулся и приготовил отменное жаркое из подстреленной финнами обозной лошади.

Проголодавшись, ели молча, и с завидным аппетитом. Особенно Миронов. Запили «лекарством» из БМП, выпрошенным для Миронова Шульгой. От обильного ужина на Николая вновь накатила слабость, и он прилёг на топчан, прикрывшись шинелью ротного. И, незаметно для себя, уснул.

Ершов с Грибовым, всё жевали конский шашлык, и долго бубнили про испорченную финнами баню, не обращая внимания на уснувшего Николая. Ординарец примостился рядом, и только поблескивающие, полуприкрытые глаза его выдавали крайнюю заинтересованность в диалоге двух командиров. Вернулся старшина роты, проверявший посты – дело шло к ночи.

• Вовремя убрались из баньки-то, - встрял в разговор Чернуха. – Мало им было пулемёта, так они добавили десяток мин. Баньку, черти, по брёвнышку разнесли. Опять же двоих из первой роты крепко зацепило. Ротный ихний весь извёлся, а ничего поделать не может. И, ко всему прочему, разведки лишились.

Чернуха повесил на гвоздь накидку и присел на топчан к ногам спящего Миронова.

• Сморило, что ли? – кивнул он на Николая, доставая кисет с обрывком затёртой газеты.

Синеватый дымок крепчайшего самосада поплыл в сторону Грибова и Ершова, вначале не обративших внимания на вошедшего. Но только отрава коснулась ноздрей беседовавших, все трое, как по команде, повернулись к старшине. Грибов и сам любивший побаловаться дымком, но и то с трудом выносил пытку чернухинским ядом.

• И где ты только берёшь такой лихой табачок? - не выдержал Грибов «газовой атаки».

• На днях один знакомый из батальона поделился: местный, из Янгозера. Неплохо высушен, а? – похвалился Чернуха, и, не уловив намёка, запустил очередную порцию ядовитого дыма.

Видя, что старшина не реагирует на очевидное, чрезвычайно увлёкшись янгозерским приобретением, Грибов и Ершов, не желая обидеть Чернуху, вылезли из землянки.

• Никак не могу отучить его коптить в землянке, - сокрушённо произнёс Грибов, устраиваясь на бруствере. – Правда, сам грешен. С себя и буду начинать. Но, не об этом речь, - ротный внимательно посмотрел в глаза Ершова. – Мне не дают покоя эти обстрелы. Первая рота потеряла за двое суток полтора десятка людей без серьёзного боя. Наша рота за деревней, вне поля видимости финских наблюдателей, но доберутся и до нас. Безответные же потери при позиционной войне настроения народу не прибавляют. Я говорил с командиром первой роты Ермичевым по этому поводу. Он вроде бы готов предпринять контрмеры, но не уверен в успехе задуманного. Его, видимо, беспокоит возможность новых ненужных потерь. Кто бы и спорил: потери могут быть, но и предоставлять финнам возможность убивать и калечить наших солдат – это слишком. В общем, Ершов, придётся нам придумать фокус, который бы оказался смертельно смешным для гостей из Суоми, засевших на островке, - и Грибов зло и смачно сплюнул, вспомнив своё постыдное отступление из баньки. – Схожу утром к комбату, узнаю его мнение на этот счёт.

• А что, можно чего-нибудь и придумать, товарищ старший лейтенант!- вылезая из землянки, вставил Чернуха, услышавший последнюю фразу командира, и вытащивший с собой такой клуб синего дыма, что несведущий мог бы думать только о пожаре.

• Ты своим самосадом уже нам фокус устроил. Дышать-то там можно, или нет? Миронова, небось, насмерть отравил, а? Ладно, кончаем разговоры - и так уже за полночь, и пошли-ка спать, - Грибов оглянулся на осветительную ракету, брошенную противником перед Ирстой, и полез в проход землянки.

• У командира от твоей чёртовой смеси чисто контузия, - просветил старшину Ершов. - Он решил островок, с которого финны чуть его и Миронова не подстрелили, на штык взять, понятно?

• Да, ну? - опешил Чернуха от такой новости, и недоверчиво пыхнул остатком цигарки. - До него же две сотни метров чистой воды! Это как же?

• Да, ты никак сомневаешься в успехе? Для Красной Армии непреодолимых преград нет. Скажу тебе по секрету: командир полка нам в поддержку крейсер высылает, - подмигнул Ершов старшине и протиснулся вслед за ротным, плотно прикрывая за собой накидку-дверь – комары доставали неимоверно, ничуть не реагируя на чернухинскую дезинсекцию.

Чернуха потоптался чуток, осмысливая услышанную новость, вылез из траншеи, и пошёл через деревню, укорачивая путь до своего «хозяйства».

• Наш Ершов – он то ещё трепло, - обходя позиции миномётчиков, проворчал Чернуха, - будто мы не знаем, что такое «крейсер»! За дурака меня держит, разведчик хренов! Но, судя по всему, мужики что-то затеяли, - заключил он, устраиваясь среди ящиков и всяких полезных вещей, без которых любой старшина роты ощущает себя если не сиротой, то бедным родственником точно.