Глава восемнадцатая.

Израсходовав «карманную артиллерию» вслед продвигавшимся финнам, и убедившись, что гранаты произвели должный эффект, Миронов осторожно, раздвигая руками и автоматом лапки молодого ельника, стал уходить в противоположную от разрывов сторону. Метров через сто свернул на север и, остановившись на мгновенье, сориентировался по флюоресцирующей стрелке компаса. Погони он не боялся – взрывы гранат финны наверняка приняли за установленные мины: растяжки. Предстояло пройти километра полтора до безымянной ламбушки, где находилась проторенная батальоном тропа. А по ней и идти куда как легче, и выйдешь вернее. С такими мыслями Миронов пробирался по лесу, с удовлетворением отметив, что ночная атака егерей не оказалась внезапной для обороняющихся, так как ему хорошо была слышна уверенная работа родных «станкачей», старательно жевавших ленту за лентой, и дружные залпы мосинских винтовок.

Несколько раз он оступался в темноте, ободрав лицо о сухие ветки елей, и теперь царапина на щеке, мокрой от пота и дождя, ощутимо саднила. Замешкался только раз, когда внезапно вышел на край каменистого обрыва, где чудом не сорвался вниз. Пришлось обходить по опасному краю, и довольно долго. Выбравшись к небольшому сухому болотцу, решил дождаться утра, чтобы не рисковать - впереди намечались довольно большие безлесные пространства, где можно легко стать мишенью для любого, даже отбившегося от своих, финна. Не говоря уже о разведке противника, которая вполне могла бродить в этом районе.

Не особенно привередничая, выбрал разлапистую ель и, раздвинув ветви, пролез поближе к стволу, где было довольно сухо, несмотря на моросящий с вечера дождь. Укутался мокрой, жестяной твёрдости, плащ-палаткой. Ощущение расслабляющего тепла вскоре охватило Миронова, порядком потаскавшего ноги за последние сутки. Незаметно пришёл сон, желанный и тревожный одновременно.

Проснулся Николай не скоро. Пробуждение пришло вместе с криком любопытного старого ворона, пытавшегося заглянуть под ветви ели и рассмотреть незваного гостя. Миронов открыл глаза, с наслаждением потянулся, ощущая живым своё отдохнувшее тело, и подмигнул чёрной птице, с ужасом отскочившей от ожившего предмета, так заинтересовавшего её. Миронов взглянул на старенький хронометр, доставшийся ему от Евсеева, и, чуть не вскрикнул - часовая стрелка приближалась к двенадцати дня.

• Вот так поспал, твою…! - выругался вполголоса Миронов, и выбрался из своего убежища.

Дождь прекратился, но небо продолжало оставаться серым и безрадостным. Миронов переобул намокшие сапоги, привязал половчее плащ-палатку, и проверил оружие. От голода посасывало в желудке, но кроме липкой сладкой кашицы от размокшего кусочка сахара в карманах ничего не оказалось. Правда, это мало беспокоило его, так как несколько километров натощак ничего не значили для него – бывали времена и похуже. На крайний случай можно похватать на ходу лесные ягоды - морошки на болотах было предостаточно. Почти поспела черника и «пьяная ягода» - голубика.

• Да-а. Ягоду собирать – самая пора, - как-то расслабленно, по-домашнему отметил Миронов и рассмеялся в душе над своими, такими мирными, и не ко времени, мыслями.

В начале пути встречались лишь небольшие открытые участки, и здесь можно было особо не таиться. Пересекал их быстро: от перелеска к перелеску. Вскоре вышел к обширному заболоченному пространству, где лес за ним виделся в виде тёмной неровной полосы. Где-то там была и ламбушка, и тропа. Миронов долго стоял у края скучной болотистой равнины, изредка разбавленной крошечными сухими островками с чахлым лесом, и прикидывал свой будущий маршрут. Собственно, большого выбора для него не было: придётся, как говорят моряки, идти галсами от островка к островку. Причём Миронов не мог отрицать возможности засады на одном из них. Но приходилось рисковать. Обратный путь лесом мог быть ещё опаснее. Если бы Миронов мог знать, что егеря, с которыми он прогуливался чуть ли не под ручку, были отбиты и отошли на свои позиции, он не стал бы связываться с болотом – проще было вернуться.

Двинулся уверенно, шёл быстро, стараясь поскорее приблизиться к приглянувшемуся островку. Первые два – три этапа проскочил на одном дыхании, и без остановок. Перед ним, точно по намеченному маршруту, возник небольшой бугорок, густо, не как другие, поросший здоровым молодым ельником. Сержант решил выждать – такие места больше всего вызывали у него недоверие. Уж как не хотелось мокнуть, но всё же прилёг в кочкарнике, подстелив под себя чуть подсохшую накидку. Пожёвывал ягоды жёлто-красной морошки, обильно росшие перед самым его носом , и поглядывал на этот, вроде безобидный, но чем-то тревожно-непонятный хоровод молоденьких ёлочек.

• Всего-то метров двести, - прикидывал Миронов, но не мог тронуться с места, не разгадав в себе внутренний клубок противоречий.

Плащ-палатка промокла насквозь, и холодная болотная жижа постепенно пропитывала брюки и гимнастёрку, и, незаметно подобравшись к самым лопаткам, вызвала противную рефлекторную дрожь. Крутиться, и менять положение тела было бессмысленно - вода на плащ-палатке уже стояла маленьким озерцом. И это сильно раздражало Миронова, начинавшего попросту замерзать.

• Всё, хватит купаться, - решил он, приподнявшись, и тут же плюхнулся в свою «ванну».

От островка отделилась человеческая фигурка, которая совершала странные, на первый взгляд, движения: то, наклонившись, застывала надолго в этом положении, то, вдруг, выпрямлялась на пару секунд, как будто оглядывала округу.

• Ягодками пробавляется кто-то, - сообразил Миронов, забыв о промокших брюках со всем их содержимым, и, с родившимся интересом, стал наблюдать за любителем морошки, старательно гнувшим спину.

Наблюдая за «ягодником», Миронов отметил вот что: какого-либо серьёзного оружия у того не имелось, а если и было, то, вероятнее всего, оставлено на островке. И на финна из «ягд-команды», даже внешне, он явно не дотягивал. Да и поведение его выглядело весьма странным – у него была выраженная нервозность дичи, которая уже знает, что на неё охотятся. Миронов терялся в догадках, и никак не мог придти к решению, которое устраивало бы его. Но самое главное он понял: это был не финн, и он был один. Надо было что-то делать, а лежать так можно и до Второго Пришествия, и безрезультатно. И Миронов, как всегда, принимая подсказанное подкоркой решение, тут же начинал выполнять задуманное. Прекратив вынужденные водные процедуры, Миронов встал, и уверенно пошагал в направлении неизвестного. Первые полсотни метров человек не замечал Миронова, увлёкшись сбором ягод. Разогнувшись в очередной раз, человек замер на мгновение, оценивая ситуацию. И, сразу же, четырёхкратно, ударили выстрелы из пистолета, резкие, но почти без эха - болото глотало в себя инородные звуки. Миронов не успел и среагировать. Да в этом и не было нужды – все пули пробуравили воздух высоко над ним.

• Ну и стрелок, - презрительно фыркнул сержант. – Только полный идиот стреляет из пистолета на таком расстоянии. На полторы сотни и в слона не попадёшь, даже если очень захочешь.

Неизвестный, расстреляв четыре патрона, развернулся, и кинулся бежать, сильно прихрамывая. И миновал лесистый островок, который был, вероятно, его убежищем, а теперь не представлял для него никакой ценности. И это ещё более подтверждало вывод Миронова о том, что человек был один, и, практически, без оружия. Ну, кто всерьёз будет считать за оружие пистолет или револьвер с дюжиной патронов. А на этот раз у бежавшего незнакомца и этой дюжины уже не было. И последние четыре он поспешно сжёг, торопясь «поприветствовать» Миронова.

И Миронов ещё прибавил шагу, догоняя его. Человек уже не бежал, а шёл, сильно приволакивая ногу, и постоянно оглядывался на приближающегося сержанта. Вскоре и вовсе сел в мох, повернувшись лицом к нему. Не доходя метров тридцать, Миронов встал, давая возможность «стрелку» основательно успокоиться.

• Послушай, «снайпер», - насмешливо проронил Миронов, разглядев на человеке лётный шлем и планшетку, прицепленную к широкому командирскому ремню, - кто же так своих встречает? Мог ведь всерьёз ухлопать старшего сержанта Миронова из 126 стрелкового полка. Хотя, вряд ли.

Человек поднял голову, и в его глазах - глазах затравленного волка, отражавших ненависть и обречённость, появился интерес к тому, что произнёс человек в мокрой накидке и с финским автоматом.

• Врёшь, небось, гад? – встрепенулся лётчик, сжимая в руке бесполезный «ТТ». Не подходи – живым всё одно не возьмёшь, - не очень уверенно добавил он, взглянув на свою железку.

Миронов присел на корточки и закинул автомат за спину, чтобы окончательно завоевать доверие отчаявшегося человека.

• Ты, вот что, летун: пугать меня своей героической кончиной не надо – я уже этого насмотрелся. Хочу добавить для некоторых, не сразу соображающих, что финны в одиночку по лесу не бродят. А если уж кого заприметят, то, уж поверь мне: они дружескими разговорами с врагом себя не утруждают, и давно бы сделали из тебя нечто, весьма смахивающее на колбасный фарш. Не исключено, что и похуже. Так что, решай: или ты принимаешь меня в свою компанию, или: остаёшься здесь дожидаться настоящих финнов, или в одиночку заживо догнивать, - и Миронов кивком указал на повреждённую ногу пилота.

Как и следовало ожидать, монолог сержанта лётчика убедил. Он трезво оценил изменения, происшедшие в последние минуты, и спрятал бесполезный пистолет.

• Младший лейтенант Овсянников. Офицер связи. Летел с депешей для 126 полка на ПО-2. Сбили три дня назад. Сподобился узреть финский «моран». Точнее, он меня, и чуть раньше. Встреча, как видишь, оказалась последней для моей «фанеры». Плюхнулся на болото километрах в трёх или четырёх отсюда, у озера Ярмянда. Знакомо? Самолёт финн спалил сразу – еле успел выскочить. Сгорел и автомат, и бортпаёк. Ногу, вот, повредил при посадке, - Овсянников потёр голень левой ноги, болезненно поморщившись. – Финнов несколько раз видел. Должно, искали. Отлежался. Ослаб только. Пытался подстрелить глухаря, да патроны только зря извёл. До Поросозера мне c таким «шасси» не дотянуть, - мрачно заключил младший лейтенант.

Миронов, видя, что лётчик полностью доверился ему, подошёл и присел рядом на сухую кочку.

• Меня тоже, вроде как сбили, но не с небес, а из леса, - и в болото. Так уж получилось, - нехотя уточнил Миронов и перевёл разговор в другую плоскость. - А если ты уже трое суток колобродишь по лесам да болотам, то, естественно, не можешь знать, что полк вернул прошлой ночью Костомуксу, и в Поросозеро тебе ползти не придётся. Позавчера наш батальон здесь тропу пробил. Не заметил? Легче будет возвращаться.

• Тропу видел, как же! Не тропа, а целое шоссе. Но думал, это финны пропахали, и держался в стороне, - лётчик наклонился и помассировал руками голень, скривившись от боли.

• Давай-ка взгляну, что с ногой-то, - предложил Миронов, и принялся стаскивать сапог с Овсянникова.

Снимал осторожно, стараясь не причинить лишней боли «младшому», но, по выражению лица пилота, можно было догадаться о мучительности процедуры. Стопа и область голеностопного сустава оказались отёчными, сине-багровыми, и болезненными. У старшего сержанта были кое-какие познания в медицине – приходилось сталкиваться с подобным в мирной жизни, когда в деревнях больных и пострадавших пользовали больше доморощенные лекари. Ощупав горячую кожу стопы, Миронов уже не сомневался, что у Овсянникова перелом лодыжки, но вполне благоприятный, если судить по тому, что тот довольно прилично передвигался сам. Это несколько облегчало жизнь Миронову – не придётся тащить на себе. Хотя бы какое-то время. Пошарив в нагрудном кармане, выудил индивидуальный пакет – ещё из трофейных, и плотно зафиксировал сустав.

• Теперь полегче будет, летун, - прокомментировал свои лечебные мероприятия Миронов.

Сапог надеть было невозможно – кожа отсырела и никак не хотела пропускать в голенище растолстевшую стопу. Пришлось отказаться от уставного вида и намотать пару портянок, закрепив куском парашютной стропы, оказавшейся у лётчика.

• Так даже надёжней – ногу сбережёшь, - успокоил Миронов неожиданного попутчика. – А сапожок можешь сунуть за пазуху – меньше стопчется, и дольше проносишь, - не удержался Миронов от плоской шутки.

Овсянников улыбнулся – в его судьбе наступила, какая никакая, но определённость. Встал, потоптался осторожно: вроде ничего, и идти можно. Миронов уже обработал ножом высохшую корявую ёлку, валявшуюся рядом.

• Держи, инвалид - с третьей ногой будет сподручнее. Доберёмся до нашей санчасти, а там тебе фирменный костыль пропишут, а, может, сразу два. А пока что пользуйся дарами родного леса.

Миронов, прищурясь, осмотрел свою работу и неказистую фигуру лётчика с еловым костылём. Удовлетворённо хмыкнул.

• Если нет больше пожеланий ко мне, то не пора ли нам пробежать эти несчастные три километра и получить законное довольствие, а то эти лесные прогулки, хотя и полезны для здоровья, но на голодный желудок ничего, кроме естественного раздражения, не приносят.

Овсянников молча кивнул, соглашаясь с таким неоспоримым доводом к немедленному движению в направлении полевой кухни, тем более что ягоды, которыми он кормился несколько дней, ни сытости, ни силы, не добавляли.

На тропу вышли сразу – ламбина хорошо просматривалась и с места их встречи. Но идти по ней не пришлось – настолько размолотили моховой покров сотни прошедших ног и десятки волокуш. Тропа в таком состоянии могла послужить им только как ориентир, но не более. Надежды Миронова на лёгкий обратный путь не оправдалась. И два новых приятеля, чертыхаясь, тащились вдоль вязкого, чёрно-рыжего «указателя», проклиная и прошедший дождь, и все болота Карелии, вместе взятые. Миронов поддерживал лётчика, помогая ему обходить высокие кочки, поросшие кустами голубики и цепким багульником. Довольно быстро выдохлись оба. Овсянников резко сбавил шаг. Ему всё трудней давались выверты между кочками и, высохшими на корню, деревьями. Миронов видел, как напрягался Овсянников, стараясь аккуратно сделать очередной шаг и не потревожить покалеченную ногу. Не сговариваясь, выбрали себе цель для привала: сухой островок с березняком, метрах в двухстах впереди. Едкий пот заливал глаза, от комаров не отмахивались – не было сил. Островок маячил перед их глазами, как оазис в пустыне. Но вся банальность болотной флоры перед ними изменилась в одно мгновение - от березняка, к которому они так стремились, поднялись две или три серые фигуры. Залечь не успели – просто не верилось в такое невезение. Навстречу ударили финские винтовки – почти залпом. Пуля рванула на Миронове накидку, когда он уже падал в мох, увлекая за собой Овсянникова, стоявшего в растерянном недоумении.

• Надо же! Опять влип, - удивляясь метаморфозе, выругался Миронов, передёргивая затвор автомата. – Второй раз за сутки!

Пуля, чмокнувшая мох вблизи плеча, заставила его завершить переговоры с самим собой, и обратить пристальное внимание на стрелявших. Те залегли, и вели прицельный огонь – пули то и дело шлепались около них, или, коротко свистнув, улетали в просторы болота.

• Так и подстрелить могут ненароком, - вконец озлился Николай. – С меня довольно и лётчика-«снайпера»!

Миронову уже было ясно, что это финны. Но, сколько их, и как они оказались в этом месте, где до этого прошёл целый русский батальон? - для него оставалось загадкой.

А недоразумение объяснялось весьма просто: ночную контратаку финны планировали организовать ударом с двух сторон. Для этого выделялась небольшая группа егерей, задача которой, с началом атаки основной части финских подразделений, заключалась в том, чтобы незаметно просочиться в деревню с востока, и ударом с тыла внести дезорганизацию в оборону противника. Чем и обеспечить успех ночной атаки. Но непредвиденное обстоятельство в виде мироновских «подарков» заставили финнов начать атаку раньше согласованного срока, так как внезапность нападения была ими стопроцентно утеряна. А эта группа просто не успела выйти на рубеж атаки, и затаилась в болоте, прислушиваясь к звукам затухающего боя. Их попытки связаться по рации успеха не имели, так как единственная радиостанция атакующих была повреждена осколками гранат Миронова, и эти егеря сидели на островке, не решаясь предпринять что-либо.

Наблюдая за финнами, усердно палившими по ним, он совсем упустил из виду своего нечаянного товарища по несчастью. Повернувшись к нему, Миронов с неудовольствием отметил, что тот лежит на левом боку, вцепившись в правый рукав своего реглана, обильно вымазанного свежей кровью.

• Ну, только этого нам не хватало, - совсем расстроился Миронов, на секунду забыв о финнах, усиливших обстрел. – Дело попахивает фанерным монументом для двоих героических мужиков, которые к такой преждевременной кончине морально не готовы, - процедил Николай между выстрелами финских винтовок, и ободряюще подмигнул Овсянникову, лежащему с растерянным и бледным лицом. – Не тушуйся, «младшой» - выскочим! Рана-то у тебя сквозная, и кость вряд ли задета. Пошевели-ка, пальчиками. Во, двигаются, - поддержал лётчика Миронов и, сильно дёрнув за рукав своей гимнастёрки, оторвал его, и туго обмотал руку лётчика. Ты полежи тут и не высовывайся, а я попробую отвлечь их на себя. С автомата их не достать – далеко. А оставаться здесь долго тоже нельзя – какая-нибудь пуля да достанет. И их, видать, немного, раз боятся в открыто пойти.

С этими словами Миронов перекатился на несколько метров в сторону, чем вызвал огонь егерей на себя. Но попасть в движущуюся мишень всегда значительно сложнее. Тем более что финны оказались, на счастье наших спутников, вооружены только винтовками.

Отвлекая внимание егерей от Овсянникова, Миронов стремительно бросался из стороны в сторону, то, показываясь финнам в полфигуры, то, проползая ужом под прикрытием кочек. И снова выскакивая, определив своей целью большую моховую кочку с одинокой, наполовину засохшей елью в центре. Финны вошли в такой азарт, что, стреляя, стали передвигаться вслед за струсившим, как они посчитали, русским. И то, что он не стрелял, только добавляло смелости всем пятерым. И Миронов, всё больше оттягивал их от пилота, которого финны, вероятней всего, принимали уже за убитого. Подбираясь к выбранной кочке, он намеренно покрутился около неё, и дождался почти одновременного залпа в свою сторону. Ожгло лоб. Но Миронов выдержал крохотную паузу, демонстрируя основательное попадание в себя, зашатался, и повалился в мох за кустики багульника, которые и скрыли его полностью. Привести автомат в боевую готовность было делом на полсекунды. Он лежал на боку, прикрыв оружие краем плащ-палатки, уткнувшись лицом в мох – требовалось изобразить стопроцентного покойника. И ещё Миронов помнил нехорошую привычку егерей проверять качество своей «работы» контрольными выстрелами в упор, или «ощупыванием» длинным ножевым штыком. Последнее больше устраивало Николая, так как преимущество автоматного огня на расстоянии удара штыком очевидно без доказательств. Тем более, огня внезапно-коварного.

Финны подходили осторожно, рассыпавшись в небольшую цепь, но, увидев неподвижно лежавшего русского, заметно успокоились, и кучно подошли к лежавшему. Всё произошло так, как и предполагал Миронов, не один раз отмечавший устоявшуюся привычку егерей добивать раненых, или просто поковырять штыком погибших. Рослый финн, с заросшим рыжей щетиной лицом, перехватив свою винтовку, размахнулся, с явным желанием показать силу удара подошедшим сотоварищам, но звездообразное пламя с кончика автоматного кожуха решило исход стычки не в пользу этого любителя добивать. Естественно, и его соплеменников, с интересом ожидавших невинного развлечения.

Миронов спокойно поднялся – он хорошо видел, как разрывные пули рвали мундиры егерей в самых неприятных местах. Всё было кончено в несколько секунд. Миронов никогда не уважал подобной войны, но смерть в этот раз подобралась к нему слишком близко, и он вынужден был поступить коротко и жестоко. На войне убийство врага считается вынужденной необходимостью, и, более того: заслугой. И эта непреложная истина не нуждается в комментариях.

Миронов прилёг на мох, дрожа нахлынувшей слабости, вызванной чрезмерным стрессом. Заныло раненное плечо. Овсянников уже ковылял к нему, держа на весу левую руку, перемотанную окровавленным мироновским рукавом. Кряхтя, присел рядом, оглядываясь на убитых егерей.

• А я уж думал, что кранты нам. И патронов нет. Хоть бы один оставил для себя! - искренне огорчался Овсянников, затягивая рукав зубами.

• Сильно-то не переживай, летун, – пулю в лоб себе завсегда успеешь завинтить. И возможностей ещё будет - хоть отбавляй. Сейчас возникла проблема поинтересней - никак не могу взять в толк: откуда взялись эти «ребята». И не встретим ли ещё. До Костомуксы-то рукой подать. Обидно будет, если нас прищучат перед самой ротной кухней. Если уж помирать, то на сытое брюхо. Ты-то, как? – спохватился Миронов, обратив, наконец, внимание на Овсянникова, привалившегося к стволику полуживой ёлки.

• Пока что терпимо. Нога только разболелась. Но ты не думай – обузой не буду. Если хочешь, – иди сам в деревню. Приведёшь людей. Я перекантуюсь вон в тех ёлках, - кивнул Овсянников в сторону островка, где прятались финны.

• Не получится, лейтенант. Где гарантия, что это первые и последние. Прихватят – не отобьёшься с винтовки-то. Особенно, на пустой желудок.

Взгляд Миронова остановился на убитых.

• Послушай, летун: егеря-то без рюкзаков. Не иначе, в кустах оставили. Может, пожевать чего сыщем, а? Ты посиди тут, а я мигом смотаюсь.

Миронов отстегнул магазин автомата и заменил его другим, полностью снаряжённым. В лесок зашёл, не ожидая особых сюрпризов, но увиденное заставило его непроизвольно присвистнуть. В кустарнике, на чёрном клеенчатом дождевике, лежал живой финн. Практически без сознания. Его винтовка валялась рядом, и нужна была ему в этот момент, как «собаке пятая нога». Крупные капли пота на лице и тяжёлое хриплое дыхание только подтверждали: солдат был тяжело болен.

• Японский городовой! - удивился взводный, откинув ногой винтовку финна. – Чисто история с продолжением! Я им что тут: и похоронное бюро, и санчасть одновременно? - совсем растерялся Миронов, присев рядом с больным финном, что-то бессвязно бормотавшим. Крикнув, позвал Овсянникова.

• Эй, лейтенант, давай сюда – будем призы делить. И, потроша рюкзаки, продолжил шутливо и негромко:

• Мне консервы, а летуну – пленного. Но что же, всё-таки, делать с этой «нагрузкой», - всерьёз задумался Миронов, вспарывая ножом консервные банки.

Притащился, Овсянников, волочивший на себе пару винтовок. Лейтенант добрался до сержанта и рухнул на мох вместе с грузом, с удивлением поглядывая на лежавшего финна.

• Чему удивляешься, гроза небес? Хватай лучше банку, и подзаправься. Хозяева оказались радушными, и кое-что оставили, - Миронов скосил глаз на больного. - Но записали меня, не спрашивая моего согласия, в сиделки: и тебя лечи, и их приятеля, - пережёвывая консервированный шпиг, ворчал Миронов, проклиная в душе пресные консервы и убитых финнов, оставивших на его попечение своего больного товарища. – Надо было предупредить заранее, - уже вслух выразился Миронов, - тогда бы я ещё подумал сто раз: стрелять вас или нет.

• О чём это ты? - поинтересовался лейтенант, прекратив жевать и уставившись на Миронова.

• Не бери в голову – это я так - успокаиваю подорванную нервную систему. Лучше бы, конечно, граммов сто в качестве лекарства, но, видно, придётся запивать трофеи болотной водицей, - неохотно отозвался Миронов, отшвырнув в сторону опустевшую банку.

Финн по-прежнему бормотал несвязно, облизывая пересохшие губы. Миронов перетряс пару фляжек – в одной что-то булькало. Поднёс к носу, отвинтив крышку.

• Бурда ихняя: эрзац-кофе. Известная дрянь! - раздражённо бросил Миронов Овсянникову, словно ища поддержки пилота в своих претензиях к финнам, заливших в посуду противную коричневую жижу, а не «Московскую» довоенную, с фирменной белой головкой. – Вот пусть сам её и пьёт!

Миронов наклонился над больным, и тонкая струйка грязно-коричневого цвета потекла в его пересохший рот. Финн закашлялся, но глотал. Напившись, притих, перестав бормотать и облизывать губы. Солдат был в грязном, засаленном мундире, и, казалось, должен был вызывать отвращение своим видом, особенно потным, небритым лицом. И даже просто тем, что был врагом, пришедшим убивать его, Миронова. Но ничего подобного, кроме некоторого любопытства, и снисходительной жалости, сержант к нему не испытывал. Недавняя горячность и злость уступили место бытовым размышлениям над возникшими перед ними проблемами.

Предоставив Овсянникову доканчивать свой завтрак, обед и ужин, он не поленился сходить на место стычки и собрать оставшееся оружие, и солдатские книжки егерей. Четверо лежали общей кучей, и только финн, который намеревался добить Миронова штыком, лежал чуть в стороне, уронив коротко стриженую голову в небольшую лужицу с рыжей водой. И это зрелище мёртвых тел напомнило ему недавний поход на Гимолы, где он оставил, не имея возможности похоронить, троих своих солдат. Вот теперь и эти останутся здесь навсегда, постепенно разлагаясь от кропотливой работы микробов, насекомых, и прочей мелкой лесной живности. Кости же их долго ещё будут белеть на поверхности, пока совсем не зарастут мхом и не скроются с глаз, перемешавшись с болотным торфом, чтобы, в конце концов, и вовсе расщепиться на молекулы, создав полное единение с природой. Миронов страдальчески выдохнул из себя воздух тяжких для него воспоминаний, что навеяли на него эти убитые им финны, и, стряхнув мучительное наваждение, поволок винтовки к островку.

Овсянников сидел возле больного финна и старательно обстругивал тесаком свой импровизированный костыль, прижимая его плечом, и морщась от боли, которую причиняли ему эти усилия. Финн приоткрыл глаза, и в его взгляде стала проступать некая осмысленность. Он, несомненно, осознал ситуацию, в которой оказался, но не делал никаких попыток, чтобы двинуться или заговорить. Тяжесть болезни, пожалуй, и ввергла его в бездну равнодушия ко всему, что не касалось его лично, как страдающего животного. Миронов однажды испытал что-то похожее, когда в детстве переболел сыпняком, и теперь, наблюдая за страданиями финна, стал испытывать нечто похожее на участие. Против своего желания. И чтобы заглушить это странное чувство, он забрал у измученного лётчика тесак и быстро доделал «третью ногу». Срубил и парочку стройных берёз. Через полчаса волокуша, скреплённая ремнями с убитых, была готова. На неё Миронов набросал веток и разложил все найденные накидки. Егерь по-прежнему никак не реагировал на приготовления русских, и только раз, знаком, попросил воды у Овсянникова, занятого перетряхиванием рюкзаков. Лётчик поискал наполненную флягу и положил её на грудь больного финна.

Закончив с приготовлениями, Миронов, не особенно церемонясь, втащил пленного на волокушу, сложил туда же всё оружие, исправную рацию, и один рюкзак, набитый продуктами и патронами. У финнов было и десятка три гранат, но Миронов не взял ни одной. Эти немецкие «колотушки он не любил из-за их малой эффективности. А груза и так было предостаточно.

• Похоже, придётся тебе идти самому, лейтенант. Мне бы с этим хозяйством справиться. Но привалы будем делать чаще. Теперь и я в не лучшем положении, - пояснил Миронов, впрягаясь в волокушу, и справедливо полагая, что нагрузка на его не каменное здоровье значительно возрастёт. А километры, которые предполагалось преодолеть к определённому моменту, увеличатся из-за груза втрое, если не вчетверо.

Первую сотню Миронов преодолел довольно легко – помог небольшой отдых и страстное желание оказаться среди своих, в нормальной обстановке. Но вскоре закончился сухой кочкарник, по которому тащить было ещё сносно, и пошёл пружинящий моховой ковёр, насквозь пропитанный водой. Протащив немного, Миронов с неудовольствием отметил увеличение нагрузки. Скорость движения резко упала. Остановившись, взглянул на финна. Тот безучастно лежал в волокуше, закрыв глаза. Миронов обречённо вздохнул - встреча с разлюбезными однополчанами откладывалась на неопределённую перспективу. Догнал Овсянников, загребавший «третьей ногой». И тоже, находясь не в лучшей спортивной форме. Участливо взглянул на Миронова, отметив налитые кровью глаза и тяжкое дыхание товарища.

• Слушай, сержант. Не лучше ли тебе оставить этого дядю здесь? Или винтовки брось, а? Где гарантия, что вскоре ты с финном не поменяешься местами. Только мне тебя уже не утащить. И на кой чёрт он тебе сдался? – почти возмутился Овсянников, припомнив свои неприятности, ещё не успевшие покрыться «плесенью».

• Не-е, лейтенант. Ты за меня не волнуйся – дотянем, - пытаясь выглядеть бодрее, улыбнулся Миронов, к тому же вспомнив Карниз, и тогдашние слова Ходырева: « Для отчёта».

Так они шли пять или шесть часов, падая в изнеможении, и снова поднимаясь, чтобы продолжить путь, который казался им нескончаемым. Миронову уже не раз приходила в голову крамольная мысль, подсказанная ему Овсянниковым. И с каждым пройденным метром эта мысль казалась ему всё более привлекательной, и не было силы отогнать это наваждение, постепенно парализующее волю к сопротивлению. Уже хорошо были слышны редкие одиночные выстрелы на передовой, ещё реже: короткая дробь пулемёта. Вспыхивали и гасли в сумеречном небе осветительные ракеты, разливая лунно-мертвящий свет над дальним лесом. Не больше трёхсот метров оставалось до подножия высоты, которую два дня назад штурмовал батальон, но ни у Миронова, ни у Овсянникова не оставалось никаких сил, чтобы совершить последний бросок. Оба лежали рядышком на сыром мху, и холодная болотная вода, пропитавшая их одежду, уже не освежала, как в начале пути. И тут, позади их, послышалась возня, и рядом прилёг финн, сам сползший с волокуши. Не удивились. При чрезмерной усталости организм даже на эмоции ресурсы не выделял. Финн был не в лучшем состоянии, но он хотя бы пришёл в себя. Всё же «прибытие» больного финна послужило, как явление Христа народу, тем толчком для их нервной системы, решившей, что настало время использовать неприкосновенный запас организма для преодоления последней сотни метров. Не сговариваясь, поднялись. Затравленно хрипя, и скользя руками по мокрой одежде егеря, втащили его на волокушу. Совсем перехватило дыхание. В глазах у Миронова плыла и качалась высота, освещаемая вспышками ракет. Первый шаг был больше похож на падение. Но волокуша стронулась с места, и Миронов услышал, что рядом хрипит и плюётся Овсянников, вцепившийся здоровой рукой в жердину. Может, его помощь и была нулевой, но это добавило силы взводному, ощутившему поддержку раненного лейтенанта.

Вскоре их окликнули.

• Свои! - с облегчением подумал Миронов, продолжая тянуть «сизифов камень».

Отвечать на окрик не мог ни тот, ни другой. Сил оставалось только на хриплое, булькающее дыхание. Страха, что по ним могут стрелять свои, не было вовсе. Тупое равнодушие ко всему, кроме цели, к которой они шли. И они дошли, рухнув в полном изнеможении перед окопом боевого охранения. «Максим» с недоверием уставился стволом в лицо Миронову, трудно выдохнувшему в щиток пулемёта.

• Миронов я. Рота Грибова, - и с облегчением опустил голову на влажную землю бруствера, пахнущую луговой травой и порохом стреляных гильз, кучкой лежавших под кожухом «станкача».