Глава семнадцатая.

Несколько часов рота провела в тревожном ожидании. Возбуждение боем проходило. Финны затаились в лесу и зализывали раны. Более трёх десятков их осталось лежать перед окопами роты. Но и рота Грибова понесла потери: боевое охранение погибло в первую минуту. Трёх человек, - как не бывало. Ершов ошибся, когда заявил Мишке о гибели четверых солдат. К сожалению, когда атакующие егеря ворвались в первую траншею, были убиты ещё четверо и ранено с полдюжины. В основном, холодным оружием. И если бы Грибов чуть замешкался, и не контратаковал с шестью или семью красноармейцами, находившимися на НП, то потери были бы неизмеримо большими. Могли быть уничтожены не только раненые на БМП, но и миномётные расчёты вместе с техникой. А тяжёлые миномёты Валли выделил с трудом, и только для поддержки штурма деревни. Огневая поддержка была нужна не только в Костомуксе – слабых мест в обороне полка хватало. И лишних «стодвадцатых» в полку не имелось. Поэтому, можно было понять командира сводного батальона, устроившего форменный разнос ротным в связи с ночным происшествием. Как это и положено в армейской среде: витиеватые выражения комбата в адрес подчинённых должны были незамедлительно воплощаться в жизнь командирами всех степеней, и, естественно, дойти до души и спинного мозга каждого солдата. Чем офицеры, простимулированные комбатом, тотчас и занялись.

Жизнь на передовой постепенно входила в своё обычное русло: раненых перевязали, убитых снесли к братской могиле, вырытой ещё вчера для погибших при штурме деревни. Суетились старшины рот, озабоченные приготовлением пищи. Заманчиво попахивало дымком из труб, чудом уцелевших домов.

Мишка с приятелем, почистив оружие, и набив запасные магазины, подрёмывали, лениво рассуждая на тему о вкусной и здоровой пище, чем только разжигали свой и чужой аппетит, который и без того был великолепен, учитывая ночную прогулку натощак. В углу окопа стояли финские винтовки с ножевыми штыками, которые Мишка приволок от убитых. Не больно-то ему хотелось общаться с мертвецами, но приказ – есть приказ. Заодно, и рюкзаки прихватил. Но в них, кроме нехитрого солдатского имущества и патронов к винтовкам, ничего путного не оказалось. Не обнаружив там хотя бы того, что отдалённо походило бы на съестное, Мишка разочарованно вздохнул. От голода поташнивало. Грябин, понаблюдав за изысками друга, и, убедившись в их бесплодности, потерял к этому интерес и принялся намусоливать цигарку. Финны в лесу что-то не проявляли активности, и даже их снайперы потеряли желание отстреливать «рюсся». Народ в окопчиках откровенно скучал, хотя работы по приведению в порядок позиций появилось более чем достаточно - ночной бой и длительный дождь порядком изуродовали незаконченные окопы и блиндажи. Благодушное настроение было прервано появлением ротного Грибова. Рядом с ним стоял Ершов, всем своим видом выражая почтение к командиру и поддержку всему тому, что собирался изречь ротный.

• Таа-к, воинство Михаила - архангела, - протянул старлей, - разлеглись, тут, и бездельничаете. А кто лопатами махать будет. Если ваш Миронов временно отлучился, так и скомандовать уже некому, а? Командиры отделений живо ко мне!

В окопах негромко запротестовали, а Мишка обращение командира принял на свой счёт, и обиделся:

• Товарищ старший лейтенант, вы бы в ямку-то спрыгнули, - послышался его робкий голос. – А то, неровен час, прокукует финская «птичка» с того лесочка, и может нанести вред вашему здоровью.

На лице Грибова так заиграли желваки, что Ершов, внимавший до этого каждому слову ротного, слегка побледнел, и стал нервно покусывать свой ус, ожидая взрыва неуставных эмоций.

Но ожидаемого разноса не последовало. Грибов переступил с ноги на ногу, и, с трудом подавив в себе естественное желание показать всем «кузькину мать», присел на край окопа, из которого почтительно взирали на командира Грябин и Григорьев. Достал коробку «Казбека». Долго и со значением отстучал гильзой папиросы о коробку, и продул её так, что отлетела вся табачная набивка. Неторопливо взял другую папиросу и вопросительно посмотрел на друзей.

• И куда же вы потеряли своего командира, а? – совершенно спокойно спросил ротный, и, не дожидаясь ответа, который ему был заранее известен, вновь встал во весь рост. - Я дефилирую перед вами во весь рост уже пять минут, не меньше. И до сих пор цел, и невредим. Что бы это могло значить, товарищи бойцы? Как вы думаете? – наклонился ротный над друзьями, хотя вопрос относился ко всем. - А загадка решается просто: финнов там нет и быть не может. А чтобы убедиться в этом, нашей роте приказано прочесать этот лес, и найти противника, от которого, вероятно, и следа уже не осталось.

Грибов посмотрел на часы. Через две минуты лесок обработают миномёты. А следом, – и мы. Атаковать мощно и напористо. Не отставать. И не голосить: не в лесу блуждаете.

Старшина улыбнулся шутке и облегчённо вздохнул - пересилил себя командир. Не дал сорваться бранному слову и унизить себя, и подчинённых. Грибов умный командир – спору нет. Погасить в себе вспышку гнева не каждый сможет. И бойцы это прекрасно чувствуют. Отсюда и уважение, и любовь. Без этого, рота просто несколько десятков людей, а не единое тело, где все органы и системы должны работать в унисон, питаемые взаимной любовью, уважением и общими интересами.

Звонко захлопали батальонные «самовары», и в лесу, откуда ночью егеря принесли смерть на своих штыках, выросли чёрные кусты дыма и земли. Осколки безжалостно секли ветви елей и невысоких сосенок, старательно прорежая и густую молодую поросль, и жёстко встряхивая столетние ели. Пять минут артобстрела, – и ни одного выстрела в ответ. Бойцы разом вынеслись из укрытий, и, торопясь и спотыкаясь, шумно и дружно побежали к изуродованному лесу.

Григорьев бежал рядом с Грябиным, с тревогой ожидая встречного огня. Бешено колотящееся сердце требовало какой-то определённости. Ожидание неприятностей всегда страшнее их самих.

В лес влетели, не снижая темпа. По инерции промчались ещё довольно далеко. На бегу замечали валяющиеся тут и там обрывки снаряжения финнов, множество использованного перевязочного материала, рассыпанные винтовочные патроны. Но ни одного убитого или раненного финна обнаружить не удалось. Грибов остановил роту и приказал прочесать лес по флангам. Результат был тот же. Видно финны, не сумев сломить сопротивление русских в ночной атаке, и понеся значительные потери, отказались от повторного штурма и ушли. Но, куда? На старые позиции к высоте, или в сторону Лахколампи, обогнув южнее озеро близ деревни? Вопрос можно было разрешить, только связавшись с подразделениями полка на Русском Каллио.

• Старшина, - подозвал Ершова ротный, - возьмите несколько человек и прощупайте позиции финнов у высоты. Это приказ комбата. Отсюда - не больше трёх километров. Если они ушли и оттуда, то мы, и роты на Каллио, напрасно теряем время. Проверь и саму дорогу. В батальоне боекомплекта осталось на пару часов хорошего боя. Поэтому, требуется срочно восстановить связь с Поросозером. Роту я увожу в деревню. Пока финн не напирает, неплохо бы организовать баньку для людей. А, Ершов? Не возражаешь, - тихо засмеялся Грибов, к которому вернулось его обычная уравновешенность.

• Вот это дело, командир, - расплылся в улыбке старшина. – Если бы не ваш приказ, то сам бы этим вопросом занялся, и всё бы оформил в лучшем виде. После этих болот, грязи да сырости, баню надо принимать каждый день, и с традиционными «атрибутами».

• Будь осторожен, старшина, - не отреагировав на последние слова Ершова, заметил Грибов. – Егеря просто так не уходят. Допустив промашку, они тут же стараются вернуть долги с процентами. И ты это знаешь. Могут быть засады или бродячие разведгруппы. Возьми из своего взвода тех, кого посчитаешь полезным для этого дела. И ещё: приказать не могу, но отыщи хоть след Миронова – мы ему обязаны очень многим. И не мне это тебе объяснять - сам понимаешь.

• Ясно, товарищ старший лейтенант, - построжел Ершов. – Сделаем всё в лучшем виде. Кому ж охота пулю по-глупому заполучить? И комвзвода пошукаем, понятное дело.

Ершов выбрал троих солдат, уже побывавших в переделках, и, дождавшись, пока рота растворилась в зарослях, возвращаясь в деревню, присел на корточки, жестом приглашая выбранных солдат притулиться рядом.

• Вот что, братцы: вы люди в роте новые - только прибыли с пополнением и не очень-то знакомы с комвзвода Мироновым. Собственно, и я – тоже. Но, как часто бывает, достаточно и пары часов, чтобы узнать и оценить человека. Мне, как раз, этого времени и хватило, уж поверьте на слово. Подобные мужики встречаются в жизни нечасто. Как подарок судьбы. Для всех. Почему, для всех? Совсем уж непонятливым могу разъяснить суть дела. То, что рота не понесла более страшного урона в результате ночной атаки егерей, то заслуга, в основном, Миронова, устроившего индивидуальную войну. Чем и предупредил нас, рискуя собственной жизнью. Спросите-ка каждый себя о возможности подобного, расточительного отношения к своей драгоценной персоне. Наверное, не каждый решится поиграть со смертью в здравом уме? Так что, оченно может быть, что вы, сидящие со мной, и, с удовольствием посасывающие махорочку, наслаждаетесь этим мгновениям только благодаря товарищу Миронову. Может, кто со мной не согласен? – Ершов выдержал многозначительную паузу. Тогда, ежели все согласны, то предлагаю несколько удлинить обратный маршрут, и поискать взводного. Уверен: не мог он пропасть. Не такой он человек. Добавлю одно: нас никто на это специально не уполномочивал. Дело может оказаться не слишком приятным персонально для каждого из нас. Если кто всё же не согласен, то претензий иметь не буду. Кто пожелает – может вернуться в роту. А я, лично, не могу. Потому, что чувствую себя обязанным. И желание найти его живым и здоровым, у меня сильнее страха получить нагоняй от начальства за некоторое самовольство. Ну? - ожидая ответа, он глазами прошёлся по их лицам.

Красноармейцы молчали, отыскивая на земле что-то, что было видно только каждому из них конкретно.

• Тогда попытаемся его отыскать. Хотя бы мёртвого, - уже твёрдо, тоном приказа, произнёс Ершов, вывернув носком сапога мох, и спрятав туда погашенный окурок. - Но, сначала, прозондируем самочувствие финнов у Каллио. Как приказано. Всё. Двинули, славяне!

Отобранные Ершовым красноармейцы были достаточно обстреляны, и даже, побывавшие в госпиталях по ранению, и, поэтому, он не особенно беспокоился за исход разведки в сторону финских позиций у высоты. Значительно больше его тревожила судьба Миронова, не подававшего о себе никаких вестей. Он не исключал возможности самого трагического исхода, но в это просто не позволял себе верить. Даже то короткое время, которое было отпущено Ершову, чтобы иметь возможность узнать людей, с которыми ему выпало штурмовать Костомуксу, и притереться к ним самому, позволило ему почувствовать себя частью этого подразделения, а Миронову выделить особое место в своём внутреннем мире.

И вот это ожидание возможной пустоты в нише его мироощущений, угнетало его и подталкивало к действиям, которые вернули бы ему душевное равновесие. А для этого надо, всего лишь, отыскать сгинувшего Николая.

…Пару километров двигались вблизи основной дороги, соблюдая известную осторожность. Грунтовка оказалась совершенно пустынной, если не считать нескольких брошенных повозок, да покалеченной лошади у обочины, страдальчески заржавшей при виде людей. Пришлось уйти глубже в лес. Ощущение близости врага оправдалось, и очень скоро. Впереди, по направлению движения группы, простучал пулемёт. Чуть левее – второй. Определившись, Ершов сам пошёл в качестве головного дозора, внимательно осматриваясь и слушая лес. Вскоре появились первые признаки оборонительных позиций финнов: стрелковые ячейки, неглубоко и наспех вырытые, землянки, крытые жердями и хвойными лапами, и также разный мусор, свидетельствующий о временном пребывании в этом месте людей сугубо военных. По небрежности оборудованных позиций, нетрудно было сделать вывод о том, что финны здесь задерживаться не собирались.

• Но пришлось, - отметил Ершов про себя, - и драпануть отсель. Пулемёты–то, дежурные. Должно, только для прикрытия своего «драпа» и оставили. На время. Но эта дешёвая уловка нам известна, - хмыкнул старшина, ощутив в груди приятный холодок азарта из-за предстоящей охоты за финскими «дежурантами».

Подошли бойцы, сторожко прислушиваясь к редким очередям близко работающих пулемётов.

• Это пулемёты прикрытия, - пояснил Ершов, не дожидаясь вопросов. - Отвлекают. Всего два. Не исключено, что оставлены и ещё егеря. Со мной пойдёт Соколов, - кивнул он на красноармейца в вылинявшей и посечённой мелкими осколками гимнастёрке. - Мы с ним возьмём на себя правый пулемёт. А ты, Терехов, слушай сюда: тебе с Васиным – все остальные, - вяло сострил старшина, заметив некоторую неуверенность у солдат, нервно перебирающих руками по оружию. – Что, давно в деле не были? Отвыкли, небось? - поинтересовался Ершов у всех разом.

• Особо-то не успели отвыкнуть, товарищ старшина. Но переломить себя после спокойной госпитальной жизни в момент не получится, - честно прояснил ситуацию Терехов, переминаясь с ноги на ногу, и посматривая на товарищей, явно поддерживающих это простое объяснение.

• Согласен. Тогда, вот что: у кого госпитальный «мандраж» ещё не прошёл, – может остаться в прикрытии. Упрекать не намерен. Все мы люди, и люди разные, и психику каждого под единый стандарт шлагбаумом не подгонишь. Героев земля-матушка тоже не рождает. Мужиком становятся в бою, загнав свой страх куда подальше. И как раз сейчас не время для душевных переживаний, - намеренно громко щёлкнул предохранителем старшина, давая понять, что сеанс психотерапии завершён.

Красноармейцы молчали, но было заметно, как чуть посветлели их глаза, и постепенно исчезала из солдат излишняя скованность, настороженность и тоскливая обречённость.

• Терехов, постарайтесь тихо. Совсем тихо, - уточнил старшина, указав на примкнутые штыки. Выбирайте момент, когда они заняты стрельбой. Тогда – это просто «глухари» на току. И не наткнитесь на кого-нибудь ещё. Если не уверены в чём-то, – лучше дождитесь меня.

Ершов махнул Соколову, приглашая следовать за ним. Пары тихо разошлись. Старшина переходил от дерева к дереву, ориентируясь на пулемётные очереди, маскировавшие огрехи бойцов при движении. Почувствовав весьма опасную близость врага, легли и осмотрелись.

Ближайшие к пулемётчикам стрелковые ячейки пустовали. Значит, предположение Ершова оправдалось, и их задача ограничивалась ликвидацией расчётов, и восстановлением связи с подразделением полка, укрепившимся на Каллио. Хотя и эта работа не представлялась Ершову, наученному прежним горьким опытом, особенно лёгкой.

К «своим» финнам старшина подобрался легко – с тыла пулемётное гнездо полностью закрывали густые кусты можжевельника. Ершов лежал в пяти метрах, и наблюдал спокойно-деловитую возню егерей, периодически постреливавших в сторону русских позиций. Наши не отвечали на эти глупости, видимо, попривыкнув в обороне к подобной «информации», подразумевающей высокую бдительность и боеготовность противной стороны. Ершов вспомнил о напарнике, и оглянулся: Соколов примостился за камнем, шагах в семи, и внимательно наблюдал за командиром, ожидая команды. И тут старшине пришла в голову шальная мысль: вылезти из укрытия и приобщиться к компании егерей. Отчего у него возникла такая уверенность в правильности именно таких действий, то он и сам не смог бы вразумительно этого объяснить. Но это чувство возникло совершенно необъяснимым образом, вспыхнув ярчайшей звездой в его сознании, наполнившей его тело желанием немедленных действий, а душу - спокойствием и уверенностью в благополучном исходе предприятия. И Ершов, не колеблясь, подчинился этому неодолимому внутреннему влечению. Выждав, когда первый номер пулемётного расчёта приступил к очередному переводу запланированной порции патронов в сторону русских позиций, старшина, под «свежую» пулемётную очередь, выбрался из куста и примостился на краю окопа, со снисходительной улыбкой наблюдая за произведённым впечатлением.

Пулемётчик, ещё не видя Ершова, увлечённо продолжал сжигать остаток ленты. Зато два других финна, с непередаваемым выражением лица, взирали на «рюсся», как на дурной сон, который вот-вот прекратится. Но сон не заканчивался, и руки их продолжали, подчинясь инерции мышления, набивать патронами очередную пулемётную ленту. Наконец, пулемёт замолк, выплюнув последнюю гильзу. И теперь Ершова разглядывали уже трое. Сзади послышались шаги и шелест раздвигаемых кустов. Старшина не оглянулся. Рядом с ним, кряхтя и сморкаясь, обстоятельно устраивался Соколов, пристраивая свою винтовку так, что кончик штыка её всё время выделывал пируэты перед глазами ошеломлённых егерей.

• Терве! – пообщался Ершов с хозяевами окопа, ещё радушнее улыбаясь финнам, и поигрывая автоматом.

И то, что призрак заговорил, и то, что к нему присоединился второй, вернуло пулемётчиков из мира мистики в мир совсем реальный. Челюсти их потянулись к земле, а руки, естественно, к небу. Поступок был не просто логичным, он был единственно правильным. Среди сынов «Великой Финляндии до Урала» мало найдётся дураков умирать так глупо и бесполезно, когда уже известно, что любая твоя попытка оказать героическое сопротивление этим непонятным русским, будет тут же пресечена очередью из автомата, собранного соотечественниками в любимой Суоми.

• Давай, Соколов, свяжи-ка им белы ручки, а покуришь позже, - не сводя с егерей глаз, выдохнул Ершов. – У нас ещё дел невпроворот, - старшина мотанул головой в сторону не умолкавшего пулемёта.

Глядя на то, как Соколов крепко, по-крестьянски, связывает пленных, Ершов одобрительно крякнул и спрыгнул в окоп, решив помочь бойцу. Снимая брючной ремень, остановился - финский пулемёт внезапно захлебнулся после короткой очереди, но которая неожиданно продолжилась автоматным треском. У Ершова захолодело в груди от дурного предчувствия.

- Держи этих типов на мушке, - крикнул Ершов, сваливая егерей на дно окопа.

Схватив автомат, через кусты, огромными прыжками, не думая о том, что может попасть под свои пули с той стороны, старшина помчался в сторону умолкнувшего пулемёта. Добежал почти до самой дороги, где возле толстенной сосны увидел обширный и глубокий окоп. Первое, что бросилось в глаза Ершову: это два человека на бровке траншеи, хрипящих, с оскаленными и окровавленными зубами, рвущих один другому горло. Но силы заканчивались у обеих. И, видно было, что эта бесполезная возня не могла принести победы ни одному из них. Ершов легко отбросил верхнего – это был финн. Тот упал на спину, но, пытаясь приподняться, закашлялся и завалился на бок, загребая чёрными от крови руками каменистую землю бруствера. Вся левая половина его суконного кителя была залита кровью, которая продолжала изливаться из прорехи в мундире, явно проделанной русским штыком. Нижним был Терехов. Он смотрел на старшину уже тускнеющим виноватым взглядом, не пытаясь ничего объяснить, и руки его, такие же чёрные, как и у раненного финна, старательно собирали свой кишечник, вывалившийся из огромной раны на животе. Сизо-красные петли кишок, с прилипшим песком и сосновой хвоёй, кровоточащие, непослушно вздувались, и снова скатывались на землю. В окопе же, - как в могиле: три егеря, а поверх всех – Васин, с развороченной автоматной очередью спиной. Ершов встал на колени перед умирающим Тереховым, и первый раз в жизни ощутил себя таким беспомощным и виноватым, что слёзы, которые сами хлынули из его глаз, не показались ему стыдными и недостойными мужчины. Терехов, перестав подбирать свои внутренности, осмысленно посмотрел на плачущего старшину.

• Товарищ старшина, - произнёс он еле слышно, но чётко, - не углядели мы - четверо их оказалось. Этот в нас из автомата и саданул. Но, - Терехов задышал часто и трудно, - я достал… штыком его… И, вдруг, выгнувшись всем телом, он вцепился скрюченными пальцами в петли кишок, как будто боялся потерять их, и мучительная гримаса боли появилась на лице красноармейца, застыв навечно. Одинокая слеза его скатилась из уже мёртвого глаза, прочертив светлую дорожку на щеке, и упала в песок, пропитанный кровью Терехова и финна, тяжело умиравшего рядом.

Ершов стоял на коленях перед телом Терехова и понимал, что не сможет забыть и простить себе, что, волею случая, не сумел предугадать возможности подобного исхода, потому что слишком часто и необоснованно предполагая в подчинённых наличие того же умения и тех же качеств, которые приобрёл сам. И, на основании которых, требовал от людей большего, чем они могли сделать. Гибель Терехова и Васина потрясла Ершова своей неожиданностью и, по его состоявшемуся мнению, бессмысленностью. По полной его вине. Старшина не мог предполагать (да это его и не интересовало), что эти глубокие переживания, на грани внутреннего самоистязания и самоуничижения, свойственны людям особо совестливым, с легко ранимой душой, воспринимающих несчастье других, как своё, личное. Именно это обстоятельство роднило их с Мироновым, и, совершенно логично, привело к столь быстрому сближению две родственные души, скреплённые невидимыми, но столь прочными нитями, предполагающими жизнь двух взводных только в единой духовной оболочке. Теперь же, видя перед собой искалеченные тела двух своих солдат, он никак не мог примириться с мыслью, что их уж нет. Да и в планах по поиску Миронова возникла большая прореха, которую, при всём желании, уже нельзя заделать.

Из этого состояния, больше похожего на шок, старшину вывело ощущение посторонних глаз, внимательно наблюдавших за ним. Не шевелясь, Ершов приподнял припухшие веки и увидел перед собой три пары ног, обутых в стоптанные «кирзачи» и ботинки с обмотками.

• Cвои! - успокоился Ершов, поднимаясь с колен и присматриваясь к стоявшим.

• Кто такой? – хрипло спросил высокий сержант, ухватисто державший немецкий «МГ», за который только что заплатили жизнью двое из группы Ершова.

• Старшина Ершов из роты старшего лейтенанта Грибова. Послан с группой разведать позиции финнов в этом районе и установить связь с обороняющимся здесь подразделением.

Произнося эти банальные вещи, Ершов вдруг осознал, что стоит над телом отмучившегося Терехова, и злая ярость проснулась в нём на этих людей, с любопытством и настороженностью разглядывающих его и погибших. В голову и грудь ему ударила тяжелая, удушливая волна гнева от всего происшедшего здесь, и он выплеснул её, зашедшись в крике-спазме:

• Я тут своих ребят положил ни за что, а вы…, гады, разлеглись там по своим норам. И никому из вас в голову не пришло проверить, что финны уже давно смотались, только для «дуры» оставив пару пулемётов. Сво…, - Ершов хотел добавить ещё что-то, но махнул рукой и сел на землю возле тела Терехова – так ослабли вдруг ноги. Дрожащей рукой, всё ещё не справившись с потрясением, расстегнул нагрудный карман и протянул документы сержанту.

Высокий, несколько ошарашенный наскоком старшины, наклонился, и осторожно взял бумаги у сидящего. Мельком пробежался взглядом по первой страничке, и, также осторожно, вернул.

• Зря ты так, старшина, - уже миролюбиво заговорил сержант, проведя рукой по своей небритой щеке, с длинной кровоточащей царапиной. – Нас вчера известили, что батальон взял Костомуксу, но сбить финнов с позиций у нас силёнок не хватило. С первого-то раза мы тоже получили по загривку - финны тогда ещё тут околачивались. Да и мин насовали везде. Пока проходы готовили, то да сё, – егеря и смотались. Тоже народец ушлый, - сержант вновь провёл рукой по оцарапанной щеке, и замолчал, глядя на Ершова.

• Метров сто отсюда, - старшина ткнул рукой в лес, - мой Соколов с тремя пленными. Не ухлопайте его случайно. Окрикните заранее. А то по вас чесанёт из «железяки», греха не оберётесь. А я побуду здесь – не по себе что-то. Своих-то предупредите: дорога на Костомуксу свободна. А у нас ещё дело есть. И товарищей своих похоронить по-человечески.

Сержант с солдатами скрылся в лесу, и к дороге, перерезанной поперёк финской траншеей, стали подходить группки красноармейцев, бросая любопытные взгляды на сидевшего неподвижно старшину, прислонившегося спиной к вековой сосне, остановившийся взгляд которого отстранённо фиксировался на потрёпанных ботинках коченеющего Терехова. На поляну вломился раскрасневшийся и потный Соколов, пыхтя и пытаясь сдуть с лица обсадивших лицо комаров – в одной руке держал «МГ», другой прижимал к груди несколько магазинов от «машиненгевер». И без слов опустился на колени рядом со старшиной, в замешательстве так и выпустив из рук всё это бесполезное теперь «железо».

А крупным лесным муравьям, расторопно бегающим по ногам погибшего и, вроде, живого старшины Ершова, не было никакого дела до погибших финнов и русских, безжалостно истребляющих друг друга в бесконечных войнах, которые никогда не приносили счастья ни той, ни другой стороне.