Глава 3

«НОВЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ» Э. МЕЙЕРСОНА

Как мы могли убедиться, в концепциях неокантианства про­блема развития науки фактически подменена проблемой ее функционирования. Неокантианцы, если и рассматривают дви­жение знания, то только в рамках приложения принятой ими схемы развертывания математической конструкции по правилам логики. Объективный мир, эмпирическая действительность низ­ведены ими до уровня области интерпретаций, вообще говоря, безразличной к конструкциям разума настолько, что она может быть практически исключена из научного рассмотрения. Поэто­му-то методологизм неокантианцев переливается в субъектив­но-идеалистическую логико-центристскую философскую систе­му. История реальной науки не только отведена в подстрочник, наподобие природы у Гегеля, — она используется исключитель­но как склад фактов, где можно при случае найти подтвержде­ние того или иного методологического положения, но отнюдь не является инициатором этого положения.

Показательно, что и ход мысли позитивистов (и неопозити­вистов), при всем отличии его от неокантианского, оказался сходным с последним хотя бы в том отношении, что реальная история научного знания и здесь оказалась вынесенной за рамки теоретической конструкции. Рецепты функционирования и со­вершенствования в основе своей уже готового знания — вот к чему сводятся в конце концов обе эти концепции применительно к проблеме развития наук.

132

Не мешает обратить внимание на тот факт, что первым, пожалуй, философским течением западной философии конца XIX — начала XX вв., которое противопоставило себя методо-логизму математического склада неокантианцев и теоретическо­му, логизированному эмпиризму «вторых» позитивистов, была «философия жизни» Ницше, Бергсона, Дильтея. Именно Бергсон и Ницше в качестве одного из главных упреков в адрес науки выдвигают неспособность последней постигнуть деиствитель-, ное развитие, «настоящую» эволюцию. Они утверждают, что она-де превращает «живую» действительность в жесткую и сухую схему и тем самым упускает из виду главное. Не от математической схемы идти к «жизни» требуют эти философы, а попытаться, напротив, обратиться к жизни непосредственно. Конечно, сама возможность непосредственного постижения жизни, развития, это по меньшей мере спорная проблема, и попытка ее решить в «философии жизни» вылилась в иррацио­нализм, интуитивизм. Интересно, однако, то обстоятельство, что и Бергсон, и Ницше в какой-то степени опирались в своих рассуждениях и на науку, а именно, на биологию; если не на ее действительные достижения, то на ее реальные, животрепе­щущие проблемы. Трудности применения математических струк­тур и процедур в тогдашней (да и в современной) биологии были, очевидно, свидетельством слабости методологии неокан­тианства как универсального научного подхода. И без всякого сомнения, «метафизика» «философии жизни», ее попытки об­ратиться к анализу «бытия вне сознания» способствовали пово­роту к онтологической проблематике у других западных фило­софов, у естествоиспытателей и у историков науки.

Конечно, открытым оставался и другой путь, по которому пошло большинство влиятельных западноевропейских исследо­вателей науки и научного знания нашего столетия, — переход от исследования науки как знания к иследованию науки как интеллектуальной деятельности внутри более широкой области социальной активности. Этот путь открывал возможность осво­ить существенные, иногда коренные преобразования в структу­ре теоретического мышления, которые стали очевидными для исследователей науки уже в начале нашего столетия и которые были непонятны под неокантианским или неопозитивистским углом зрения. Таким образом осуществлялось обращение к

133

социально-психологическим факторам, и на самом деле имею­щим немаловажное значение в развитии знания, но при этом исключалась (это весьма важно заметить!) онтологическая ком­понента теории познания. Тем самым сохранялась существенная для философского идеализма преемственность проблематики — имманентное исследование знания превращается в не менее имманентное исследование идеологии.

Однако, такая тенденция, если она и была превалирующей в «западном» философском мышлении, то единственной она, ко­нечно же, не была. С развитием современного производства все более важное место в жизни человечества занимает естество­знание с его прикладными аспектами. Даже «математизируясь», развивая все более изощренные теоретические конструкции, оно не может игнорировать онтологических аспектов при ос­мыслении своей деятельности. Фактическая история науки все более становится предметом философского анализа и средством проникнуть к истокам и к «механизмам» научной мысли. Пример такого движения мы имеем в концепции науки и ее развития, разработанной в начале нашего столетия Э.Мейерсоном, фран­цузским историком или, скорее, методологом науки, выходцем из Польши.