Глава 5

ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

Философия в подлинном смысле этого слова никогда не была и быть не может популярным феноменом культуры: как и всякое глубокое, тем более теоретическое, рассуждение, философские идеи для их освоения предполагают у неофита наличие интел­лектуальных способностей «выше среднего», солидное общее образование, и к тому же особую склонность к решению ин­теллектуальных задач — к тому же не сулящих материальной выгоды. Если закрыть глаза на специфические ситуации, когда философия (или ее пропагандистский суррогат) принудительно вдалбливались в головы подрастающего поколения (такова «школьная» философия или «закон Божий»), будучи включенной в обязательные образовательные программы, — «массовой» фи­лософии нет, не было и не будет. Это не значит, что не имеет смысла и говорить о более популярных (или широко распрост­раненных, или влиятельных) и менее популярных философских идеях, а тем более — философах. Философ при определенных обстоятельствахх может превратиться из отшельника чуть ли не з харизматического лидера, а философская идея — самая глу­бокая — трансформироваться в примитивный популистский ло­зунг. Еще чаще философские термины и имена философов начинают играть роль знаков принадлежности к определенному культурному клану, а философская осведомленность (как пра­вило, поверхностная) делается признаком хорошего тона в

266

«светском разговоре». Все сказанное, пожалуй, тривиально, но об этом полезно подумать, приступая к изучению экзистенциа­лизма, в котором представлен, пожалуй, весь спектр философ­ствования и все аспекты бытия философии в сфере культуры.

* * *

Без особой натяжки позволительно сказать, что экзистенци­ализм еще два десятилетия назад был наиболее влиятельным в широких кругах образованного населения (особенно представи­телей гуманитарных профессий — литераторов, актеров, худож­ников, а также у всей учащейся молодежи) Европы и, несколько меньшей степени — Америки после первой мировой войны.

Его главным (и, по существу, единственным) предметом яв­ляется бытие индивидуального человеческого субъекта, «онто­логия субъективности» (хотя, как мы покажем, в трактовке этого предмета различие взглядов у самих философов, представляю­щих это направление, весьма существенно). Пик влияния экзи­стенциализма приходится на годы после окончания второй ми­ровой войны и продолжается до конца 60-х гг. После того, как Европу потрясла волна левых молодежных движений, влияние экзистенциализма стало довольно быстро падать, хотя близкие ему настроения остаются весьма влиятельными. Впрочем, на­строения эти не рождены экзистенциалистской философией; скорее, даже наоборот — они были подхвачены экзистенциа­листами, превращены, в различной мере, в философские (как правило, не слишком теоретизированные) конструкции и выра­жены в них, так сказать, с высокой степенью концентрации.

Поэтому историки философии расходятся как в датировке экзистенциализма, так и в трактовке его содержания, не говоря уж о причислении того или иного мыслителя к сонму экзистен­циалистов. Например, первым экзистенциалистом называют дат­ского религиозного (правда, весьма нетрадиционного) мыслителя Серена Кьеркегора (1813—1855); и, вероятно, только одино­кость этой трагической фигуры заставляет их называть его работы «предэкзидтенциалистскими». А факт отнесения к фи­лософии экзистенциализма не только полулитературных, эсте­тических и этических эссе, но и собственно литературных про­изведений позволяет поставить вопрос, не имеем ли мы, в лице

267

экзистенциализма, дело не столько с философией, сколько с философствованием, или с некоторой «пограничной областью» между тем и другим? Но как раз поэтому, в случае экзистен­циализма, становится очевидным функционирование философ­ского мышления в качестве формы общественного сознания — способа самовыражения, самоосознания и даже самоопределе­ния социального человека. То, обретает ли это последнее тео­ретическую форму, — для случая экзистенциализма вопрос второстепенный: в отличие от феноменологии, он не претендо­вал на статус не то что стройной науки, но даже вообще науки. По этой причине и преемственность в развитии экзистенци­ализма, а также его связь с европейской философской тради­цией очень неоднозначна, а потому в историко-философских работах чаще констатируется, чем исследуется, и чаще конст­руируется, чем реконструируется: здесь довольствуются по­иском сходных мотивов. Мы обращаем на это внимание, по­скольку традиция подхода к философии как особого рода науке толкает историка философии к тому, чтобы в каждом очередном во времени философском учении видеть если не новый шаг в познании объективной истины, то уже во всяком случае новую попытку решить вопросы, которыми занимались предшествен­ники. Изредка (что также укладывается в рамки сциентистской парадигмы) — как переход к новой исследовательской програм­ме. Однако, если философские вопросы, в отличие от конкретно научных, скорее, «запросы», «вопрошание», то ответов научного образца, тем более «окончательных», они не имеют. И преем­ственность в философии — скорее, преемственная связь куль­туры, чем преемственность объективного знания, идущего от неполноты и приблизительности ко все большей полноте и точности отражения объекта, асимптотически приближаясь к «абсолютной истине».

* * *

Имея в виду вышесказанное, мы назовем, в качестве пред­шественников экзистенциализма, кроме уже упомянутого Кьер-кегора, немецко-французскую «философию жизни» (Ф. Ницше, А. Бергсон, В. Дильтей), гуссерлевскую феноменологию (в части идей «жизненного мира» — хотя они развивались в значитель-

268

ной мере уже синхронно с возникшим экзистенциализмом). Некоторые экзистенциалисты склонны были усматривать род­ство своих идей с представлениями немецкого романтизма в литературе, другие — с мыслями Достоевского. При желании не так уж трудно найти экзистенциалистские мотивы у класси­ческого французского философа Паскаля, и даже у свАвгусти-на или Сократа. Как видим, крут предшественников неопределен и без особого труда может быть расширен — как и временные границы, поскольку и центральная проблема экзистенциализма, мир человеческой личности, и «категории» экзистенциалистиче-ских концепций («забота», «страх», «борьба», «пограничная си­туация»), и мотивы одиночества, ответственности, отчуждения и свободы близки всей европейской культуре, основы которой были заложены в поздней античности.

Выдвижение этих мотивов, с глубоким оттенком трагизма, на первый план европейского сознания с конца 20-х гг. нашего века и вплоть до 70-х (а в значительной мере — и до наших дней) было определено кризисом светлой, жизнерадостной, просветительской и прогрессистской идеологии, вызванном се­рией экономических и политических катаклизмов, страданиями мировых войн, последовавшей за окончанием второй мировой войны эпохой «холодной войны», нарастанием глобальных про­блем, сегодня угрожающих самому бытию рода человеческого. То, что эти и родственные им характеристики нашего повсед­невного бытия не ослабевают в своей остроте, казалось бы, противоречит факту снижения влияния экзистенциализма как философского учения. Однако, не исключено, что сам этот факт порожден, несколько парадоксальным образом, превращением экзистенциалистских мотивов в ограничные, само собою разу­меющиеся моменты нашего обыденного сознания и не нужда­ются ни в доказательстве, ни в профессиональной философской разработке: повседневная очевидность философу, как правило, столь же неинтересна, как ученому неинтересны прописные истины из учебника массовой школы. К тому же, на наш взгляд, современная философия вообще теряет классический облик «чистых линий» прежнего систематизированного исследования наиболее общих характеристик мира, познания, человечности; она все более делается похожей на то, чем была у древних — неоформленным компендиумом всей человеческой мудрости,

269

которая теперь активизируется при решении любой, сколько-нибудь масштабной и нестандартной, практической (научно-ис­следовательской, технической, политической) задачи. Поэтому условными и чуть ли не призрачными делаются не только гра­ницы между философскими течениями, но и границы между философскими и нефилософскими предметами и проблемати­кой. Особенно заметно это в случаях философской антрополо­гии и герменевтики (в которые «незаметно» превращался экзи­стенциализм Хайдеггера); но и в своих истоках экзистенциализм оказался затронутым этим процессом.

Наконец, еще одно — теоретическое — основание, которое объясняет трудность представления экзистенциализма как кон­цепции, или даже его анализ концептуальными средствами: коль скоро философ-экзистенциалист хочет максимально адекватно выразить свою личностную позицию — он должен избегать, насколько это возможно, обезличенной, интерсубъективной терминологии (образцом которой являются научный понятийный аппарат вообще и математическая терминология в особенности). Отсюда почти поэтическое языкотворчество в трудах экзистен­циалистов, метафоричность их стиля, многочисленные заимст­вования из других языков, в том числе «мертвых», контексту-альность значений, множество неоднозначностей и намеков — всего, что языковая практика приобрела, для того, чтобы раскрыть «другим» личностям тончайшие ньюансы собственных переживаний автора. Однако, цель эта априори представляется недостижимой, если придерживаться базовой установки экзи­стенциализма! Адекватное интерсубъективное бытие смысла в языке оказывается, самое большее, вырожденным случаем, превращением личностной идентичности в отчужденное, «без­личное» бытие.

Не будем также забывать, что вырастает экзистенциализм в противоборстве идеологии позитивизма — пусть уже утратив­шего к тому времени свой объективистский и, тем более, материалистический заряд, присущий ему в работах О. Конта и Г. Спенсера, но все еще ориентированного на «опытную» науку как идеал знания. Собственно, неопозитивизм, в отличие от позитивизма классического, уже не стремился к тому, чтобы заменить «ненаучное» мировоззрение, метафизику, научным. Он только призывал к тому, чтобы отказаться от постановки в

270

Дамках самой науки мировоззренческих в традиционном смысле Допросов как «бессмысленных». Мир, понятый как совокуп­ность фактов, «выключает» тему отношения между познающим «Я» и познаваемым трансцендентным «Оно». Вопрос о «бытии» объявляется лишенным смысла. Экзистенциализм не просто «восстанавливает» в правах проблему бытия, возвращаясь тем самым к метафизике: он трансформирует проблему бытия в проблему смысла вопросов о бытии, т.е. находит возможность, если так можно выразиться, перенести центр тяжести метафи­зической проблематики с объекта (прежде всего трансценден­тного сознанию) на субъекта — поскольку только субъект и является «генератором» смыслов.

Поэтому при внимательном рассмотрении проблематика эк­зистенциализма обнаруживает немало связей — и вполне «ак­тивных» — с прошлой и непосредственно предшествовавшей ему философской проблематикой и философскими решениями.

* * *

Основоположниками экзистенциализма как философского течения XX века можно считать германских философов Мар­тина Хайдеггера (1889—1976) и Карла Ясперса (1883—1969) — хотя ни тот, ни другой не работали только в экзистенциали­стской парадигме. Хайдеггера, особенно в конце его жизни, скорее, можно характеризовать как философского антрополога и герменевтика, а Ясперс много труда посвятил политологии, философии истории, права, где экзистенциалистские мотивы вовсе не превалировали, а также истории философии.

Хотя Ясперс и Хайдеггер — почти ровесники, а книга Ясперса «Психология мировоззрений», в которой содержится немало тезисов, которые при желании можно трактовать как экзистен­циалистские, вышла еще в 1919 г. (экзистенциалистское про­изведение Хайдеггера «Бытие и время» датируется 1927 г.), есть прчины, по которым, нам представляется, нужным начать представление экзистенциализма с третьего десятилетия нашего века, и именно, с трудов Хайдеггера. Их, главных, два: во-пер­вых, в «Бытии и времени» Хайдеггера представлено целостное изложение того, что может быть названо принципиальной базой экзистенциалистского типа философствования (Ясперс сделал

271

то же самое в трехтомной «Философии» в 1932 г.). Во-вторых, именно через эту работу Хайдеггера прослеживается непосред­ственная преемственность экзистенциализма с философией Ев­ропы первой четверти столетия — через гуссерлеву феномено­логию. Раннего Ясперса не без оснований современники восп­риняли не как «первопроходца» в новой предметной области, а скорее, как мыслителя, стремившегося возродить принципы более раннего учения — «философии жизни».