Глава 4. Монастырь и мир

Отношения монастыря и мира всегда были непростыми и противоречивыми. Возможно, это зависело от восприятия различных социальных групп домонгольской Руси друг друга. Для монаха внешний мир – это не только общество людей, оставшихся за стенами обители, но и совокупность всех грехов и пороков в человеке. Мир часто ненавидел и гнал монахов, но, в то же время, в определенные моменты нуждался в помощи монастыря. Во многом это объяснялось еще и тем, что монастыри домонгольской Руси, к которым относился и Киево-Печерский монастырь, являлись пригородными. Подобное положение приводило к установлению тесных связей с городом. Поэтому, несмотря на формальную отстраненность от всего мирского, монастырь не только не порывал связей с миром, но укреплял и развивал их. Г. Г. Прошин по этому поводу писал, что «монастырь никогда не имел в виду уход от мира, а, наоборот, вопреки всем громким декларациям о "живых мертвецах", всегда был очень продуманно и активно ориентирован на этот мир, на вмешательство в реальную жизнь, вмешательство, перед которым решительно отступают заботы о потустороннем».¹

Помимо заботы о монастыре и его обитателях, игумены, в частности, Феодосий Печерский, проявляли заботу и о мирянах. Ибо путь спасения заключался еще и в участии в деятельности, направленной на помощь и сострадание людям. Из Киево-Печерского патерика следует, что Феодосий «иже не точию черноризци единеми, но и мирьскыми печашеся, о душах их, како бы спаслися».² Из этого мы можем заключить, что Феодосий был милосердным человеком, заступником притесненных и обиженных. Особенно же любил он бедных: «Аще бо видящее нища или убога, въ скърьби сущее и в одожи худе, жаляаше си его ради и вельми тужаше о сем и с плачъм того миловааше».³

Отношения монастыря и мира затрагиваются в работах многих исследователей. Согласно современному церковному историку иеромонаху Никону, в XI в. «отношения между обителью и мирским обществом выражались в попечении игумена и рядовых монахов о духовном спасении мирян. Другой обязанностью игуменов было пастырство и учительство».⁴ Люди разного общественного положения приходили к Феодосию исповедоваться в своих грехах, они избирали Феодосия в свои духовные отцы. Если верить Киево-Печерскому патерику, Феодосий заботился «паче же о сыновах своих духовных, утешаа и наказуя приходящаа к нему, иногда же в домы их прихождаше и благословение им подавая… Учаше их о милости къ убогым и о небеснем царствии, еже приати праведным, а грешным муку, и о смертнем часе».¹

Помимо пасторства, монахи Киево-Печерского монастыря вели и миссионерскую деятельность. Например, монах Кукша, проповедовавший христианское вероучение среди вятичей, претерпел мученическую смерть от язычников.² Еще одна сторона взаимоотношений монастыря с миром заключалась в заступничестве, пример которого находим в Житии Феодосия Печерского. Из него следует, что «убога въдовица, еже бе от судии обидима, и глагола тому самому блаженому (Феодосию – Н. В.). Блаженный идее къ судии и еже о ней глаголавъ тому, избави ту от насилия того, якоже тому посълавъшю възврати той, имъ же бе обидя ю».³

Л. П. Карсавин, подобно иеромонаху Никону, отмечал, что «монахи стремились не только к созерцательной жизни, но и к деятельности “апостольской”. Они принимают на себя заботы о бедных и больных».⁴ С этим было связано строительство особого двора при монастыре, на содержание которого отдавалась десятая часть монастырских доходов. Житие Феодосия Печерского упоминает, что «таково бо бе милосьрьдие великаого отьца нашего Феодосия, аще бо видяшее нища или убога, в скърьби сущее и в одожи худе, жаляаше си его ради и вельми тужаше о семь и с плачьм того миловааше. И сего ради сътвори двор близь монастыря своего в цьркевь възгради в немь святааго Стефана, ту же повеле пребывати нищимъ и слепыим и хромыим и трудоватыим, и от монастыря подавааше им же на потребу и от всего сущаго монастырьскааго десятую часть даяше им».⁵

Строительство при монастыре особого богоугодного заведения с церковью говорит о значительной хозяйственной деятельности Киево-Печерского монастыря. Здесь монастырь играет двойственную роль: с одной стороны, он выступает как монашеская община, а с другой – как хозяйственный организм, коллективный землевладелец, который отдает часть своих доходов на богоугодные дела.

Б. А. Романов полагал, что, «монастырское хозяйство на первых порах, возможно, давало и сбои, и не могло полностью удовлетворить монахов».⁶ Из источников видно, что монастырских ресурсов часто не хватало. Не раз случалось, что монахам не из чего было готовить еду, тогда приходилось идти на рынок. Однако, по мнению И. Я. Фроянова, эти связи с торгом были двоякого рода. Одни из них указывают на более или менее постоянный контакт монастыря с рынком. Другие сведения воспроизводят случай оскудения монастырских сусеков, что также вынуждало идти на торг».¹ Однажды к Феодосию «въниде икономъ, глаголя блаженному, яко въ утрий день не имамъ купити, еже на ядь братии и на ину потребу».² Таким образом, покупать продукты для братии было вполне обычным явлением.

Следует отметить, что монахи не только покупали необходимые продукты, но и брали их у торговцев, так сказать, «в заем на потребу братии». Но к этому монахи прибегали в тех случаях, когда не на что было купить снедь. Иногда недостаток продуктов питания восполнялся за счет приношения богатых людей. Так, в один из дней келарь пришел к блаженному, говоря: «Яко въ сий день не имамъ, что предложити на ядь, се бо ни съварити чьто имам».³ Монахов выручил боярин Иоанн, который «напълнивъ три возы брашьна: хлебъ, и сыръ, и рыбъ, сочиво же и пьшено, еще же медъ, и то посълалъ блаженному въ манастырь».⁴ В Житии Феодосия Печерского приводится и другой случай, когда «привезоша 3 возы пълъны сущее къръчагъ съ винъмь, их же посъла жена некая, и же бе предьрьжащи вься в дому благоверьнааго князя Вьсеволода».⁵ В другой раз «принесоша ему хлебьце от некыихъ зело чисты».⁶ Во всем этом видели даже божественный знак, заботу, когда в трудную минуту к воротам монастыря подъезжала три, иногда и пять возов всяческого продовольствия и вина от какого-нибудь боярина или из княжеской дворцовой кладовой. В Житии Феодосия Печерского подобные приношения рассматриваются как чудеса веры Феодосия. Однако все эти дары, будучи эпизодическими, не решали продовольственных проблем, время от времени возникавших в монастыре.

Вместе с тем, нельзя чересчур доверять свидетельствам необеспеченности монастыря. Возможно, что тут не обошлось без преувеличений. Б. Д. Греков полагал, что «автор Жития Феодосия сообщает факты, взятые из того времени, когда монастырь был беден. Но, вероятнее всего, что автор Жития нашел для себя полезным несколько сгустить краски относительно бедности монастыря при жизни Феодосия».⁷

И. Я. Фроянов объяснял возникновение продовольственных проблем в монастыре тем, что «собственное монастырское хозяйство было незначительным и играло подсобную роль. Следовательно, оно не могло удовлетворять самых насущных потребностей братии».⁸

Г. К. Федотов полагал, что «все продовольственные проблемы, возникавшие в монастыре, следует объяснять расточительным милосердием игумена. Поэтому складывается впечатление, что Печерская обитель существует милостыней мира, и приток этой милости не оскудевает». ¹

Для того, чтобы содержать монастырский двор и кормить братию, необходимо было либо трудиться в поте лица, либо ждать помощи от князей и бояр. На это же указывает и С. Ф. Платонов. Он писал, что «монашеская община кормилась своими трудами и терпела нужду даже во всем необходимом до той поры, пока не получила известности и не привлекла благочестивых поклонников».² И эти «поклонники» довольно быстро находились, как видно из Жития Феодосия Печерского: «И многымъ отъ вельможь приходити къ нему благословления ради, и от имений своихъ малу некаку часть подающи им».³ П. С. Стефанович писал, что «в Киево-Печерском патерике нельзя не заметить заинтересованного отношения бояр к монастырю и его подвижникам, а проявление благочестия с их стороны каждый раз выделяется, в отличие от представителей других социальных слоев. Это косвенным образом подчеркивает внимание и участие боярства в жизни и истории монастыря».⁴

Кроме того, привлечению «благочестивых поклонников» во многом способствовала идея о том, что всякий человек, монах или мирянин, похороненный в монастыре, будет помилован, невзирая на его грехи. Это, видимо, возымело свое действие: князья и бояре, по словам Жития Феодосия Печерского, «прихожааху къ великууму Феодосию исповедающе тому грехы своя, иже велику пользу приемъше бо от того, отъхожааху, ти тако пакы приношааху ему нечьто мало отъ имений своихъ на утешение братии, и на сътроение манастырю своему».⁵

Практика вкладничества, получившая довольно широкое распространение, оказывала негативное воздействие на жизнь монашеской общины, изнутри разрушая устои монашества и отражаясь на многих аспектах повседневности. Вскоре заветы тружничества и братской любви, предписываемые монахам, отходят на второй план, уступая место стяжательству. На монашествующий состав Киево-Печерского монастыря отрицательное воздействие оказала практика общения с князьями, боярами, другими знатными людьми, делающими вклады в монастырь. Впрочем, сам Феодосий перед смертью призвал к себе князя Святослава и поручил ему «манастырь на сблюденье».⁶ Таким образом, монахов «испортило» столь пристальное внимание и интерес к их монастырю со стороны людей, непосвященных в монашеские обеты.

С. М. Соловьев отмечал, что «всякий постригавшийся, если имел состояние, приносил какой-нибудь вклад в монастырь движимым или недвижимым имуществом, кроме того, и другие набожные люди давали в монастыри деньги и разные другие ценные вещи».¹

По мнению А. С. Хорошева, «основу материального благосостояния монастыря заложили Изяслав и его близкие. Крупные вклады в монастырскую казну превратили монастырь из убогого убежища для уединения и молитв нескольких отшельников в крупного феодала».²

Как видно из Жития Феодосия Печерского, один из бояр христолюбивого князя Изяслава «подаваше же и от имения своего на състроение манастрю».³ Другой боярин, «по имени Клемент», пообещал пожертвовать в Феодосиев монастырь «2 гривьне золота, еще же и на икону святыя Богородиця веньць окую».⁴

Среди благодетелей монастыря были не только приближенные князя Изяслава. В Киево-Печерском патерике находим упоминание о некоем вельможе, который «иже кресть повеле сковати от злата чиста».⁵ В благодарность за исцеление некто из богатых киевлян «окова кивот златом над святою трапезою».⁶ Раздавать милостыню монастырям было в обычае у князей. Например, князь Ярополк Изяславич (умер в 1086 г.) «вда всю жизнь свою Небльскую волость, и Деревьскую, и Лучьскую, и земли около Киева».⁷ Ипатьевская летопись упоминает князя Глеба, который «вда в животе своем с княжнего 600 гривен серебра и 150 гривен золотом».⁸

Помимо денежных, существовали и другие вклады. Так, например, в игуменство Феодосия, по дороге из Константинополя в свой монастырь умер уже известный нам Варлаам – первый настоятель Киево-Печерской обители. Перед смертью он завещал передать в Киево-Печерский монастырь купленные им в Константинополе иконы и «ино, еже на потребу».⁹ Суздальский епископ Ефрем дал Киево-Печерскому монастырю двор в Суздале «и церковь яже тамо есть святаго Дмитрея и с селы».¹⁰

М. Н. Тихомиров указывал на то, что «церковь Святого Дмитрия в Суздале действительно принадлежала Киево-Печерскому монастырю»,¹¹ тем более что в Повести временных лет есть прямое указание на «дворъ манастырьскый Печерьскаго манастыря».¹²

Другие приходившие к Феодосию, помимо денежных вкладов, «же и села вдаваюче на попечение имъ».¹³ По мнению Н. М. Гантаева, «дарение земли монастырю имело очень широкое распространение. Дарили землю все, кто ею владел, – бояре, дворяне, купцы, зажиточные крестьяне». ¹ Как писал Б. А. Романов, «призрак села нет-нет, да и мелькнет в рассказах Патерика».²

Однажды «приде мьнихъ манастырьскый къ блаженному отьцю нашему Феодосию, глаголя, яко въ хлевине идеже скотъ затваряемъ, жилище бесомъ есть».³ И. Я. Фроянов считает, что «сквозь фантастические детали рассказа просматривается четкое изображение монастырского хозяйства: чернеческое село с хлевом для скота, находящееся на попечении печерского инока».⁴

В источниках мы встречаем упоминание о том, что монастырь держал не одно село. Так, из Жития Феодосия Печерского следует, что перед смертью «повеле събьрати вьсю братию и еже въ селехъ или на ину кую потребу шьли и, приставьникы и слугы, еже пребывати комужьдо въ порученей ему служьбе съ вьсякыимъ прилежаниемъ и съ страхъмъ Божиемъ въ покорении и любъви».⁵ Исходя из этого упоминания, мы можем сделать ряд предположений. Судя по всему, у Киево-Печерского монастыря были весьма обширные владения, контроль за которыми был поручен своеобразной администрации в лице тиунов, приставников и слуг. Исходя из характера предсмертных наставлений, можно предположить, что Феодосий был в курсе дел всех монастырских сел и контролировал большое и разбросанное хозяйство монастыря. В «единомъ селе манастырьске» были схвачены разбойники, которые «хотяща красти».⁶ Рядом с монастырским селом «половцы же бишася» во время похода Георгия Симоновича на Изяслава Мстиславича.⁷ Феодосий своими молитвами «бе оградилъ вься области его манастырьскыя».⁸ Существование земельных и иных богатств обеспечивало определенную экономическую независимость от киевского князя.

Раз уж существовали села, то, соответственно, были и «рабы», трудившиеся на монастырских землях. По мнению В. О. Ключевского, «окруженное монастырскими слободками и селами, братство монастыря представляло из себя черноризческое барство, на которое работали сотни и тысячи крестьянских рук, а оно властно правило своими многочисленными слугами и крестьянами».⁹

Помимо «челяди», передаваемой монастырю вместе с пожалованными в дар селами, существовали и другие категории зависимых людей – это так называемые прощенники. Первое упоминание о работавших на монастырь зависимых людях мы встречаем в Киево-Печерском патерике, в рассказе о нападении половцев на монастырь в 1096 г. Из него следует, что в плен было уведено пятьдесят человек, среди которых «бе же от манастырьскых работниковъ 30».¹

Другое упоминание о наборе подсобной рабочей силы для монастыря связано с именем монаха Григория, который пришел в монастырь еще в игуменство Феодосия. Живя в монастыре, он сохранил при себе ценную библиотеку и привычку к собственному огороду и саду. Это-то и навлекло на него несколько посещений воров. Дьявол «научи злыа человекы да покради его»,² хотя этот старец вообще ничего не имел, кроме книг и маленького палисадника. Когда воры пришли первый раз, то решили взять его книги, но «не можаху ити, бяше бо изнемогли от глада».³ Григорий велел накормить их и отпустил. Когда об этом узнал «властелин города», он на законном основании решил наказать воров. Но Григорий заступился за них, отдал свои «книгы властелину, а татие же отпусти».⁴ Они стали работать в монастыре на братию.

Прийдя в другой раз к Григорию, воры решили опустошить его палисадник, где он выращивал овощи и плодовые деревья. Но у воров опять ничего не вышло, потому что на этот раз братия подоспела вовремя и схватила их. И снова Григорий обрек незадачливых воров работать «на святую братию, и от своего труда на потребу их приносите. Татие же скончаша животъ свой в Печеръском манастыри, оград предержаще».⁵

Но воры пришли и в третий раз, намериваясь обобрать плоды с деревьев Григория. Инок опять «осуди их в работу Печерьскому манастырю, да к тому тружающеся, свой хлебъ ядят и доволни будут инех напитати от своихъ трудовъ».⁶ Таким образом, ничего, кроме пищи, они за свой труд не получали.

По этому поводу Б. Д. Греков писал: «Эти люди, по тем или иным причинам и мотивам вышедшие из недавнего своего состояния и попавшие в зависимость от своих господ – феодалов (церковных и светских). Это люди по своему новому положению близки к изгоям. Характерно, что они крепостные, а не рабы, и это последнее обстоятельство еще и еще раз говорит об изживании рабства и замене рабского труда трудом крепостных».⁷ В. О. Ключевский тоже не считал этих воров «прощенниками». Он больше склонен причислять их к категории изгоев.⁸ И. Я. Фроянов считал «прощенников» людьми полусвободными.⁹ Пойманные воры превращались в прощенников, так как монастырь «прощал» их и оставлял работать в своем хозяйстве.

Отношение современников к черноризцам было неоднозначным. С. М. Соловьев по этому поводу писал: «В людях описываемого времени не трудно заметить особенное расположение и уважение к монашеству: уважение это приобрели по праву древнейшие русские иноки, особенно иноки Киево-Печерского монастыря своими подвигами».¹

На страницах Повести временных лет, Жития Феодосия Печерского и Киево-Печерского патерика мы можем найти немало примеров почтительного отношения к монахам со стороны князей и бояр. Об этом свидетельствует послание Владимирского и Суздальского епископа Симона к черноризцу Поликарпу: «Се же вежь, яко блажим еси зде от князь и от болярь и от всех друговь своих».² Другой пример находим в Житии Феодосия Печерского: «Вси же боляре, съретъше преподобьного Феодосия покланяхуся ему».³

Однако в XI – начале XII в. отношения обители с князьями не были такими уж безоблачными. Печерские иноки осуждали княжеские усобицы, активно вмешивались в отношения между князьями, оказывая поддержку отдельным княжеским ветвям. Но самый первый конфликт между княжеской властью и монастырем возник совсем по другой причине. Гнев князя Изяслава Ярославича на преподобных был вызван постригом Варлаама и Ефрема. Упоминание об этом конфликте есть только в Житии Феодосия Печерского. В двух других источниках об этом нет ни слова. Но едва ли Нестор стал придумывать рассказ о гневе Изяслава на монастырь и его желании «раскопать пещеру» и послать игумена и монахов в заточение.⁴ За них перед князем заступилась княгиня. Хотя, видимо не до конца, так как из краткого упоминания Киево-Печерского патерика следует, что Антоний все-таки «изгнанъ бысть князем Изяславом Варлаама ради и Ефрема».⁵

Я. Н. Щапов по этому поводу писал, что «конфликт с Изяславом был ликвидирован после того, как по его желанию Варлаам был переведен из Печерского монастыря в новый княжеский Дмитровский монастырь также игуменом».⁶

Самое непосредственное участие монастырь принял в конфликте, возникшем в 1073 г. между Святославом, Всеволодом и Изяславом Ярославичами. Согласно Повести временных лет, «бывши распри межи ими, быста съ себе Святославъ со Всеволодом на Изяслава».⁷ Святослав Ярославич отнял у Изяслава, своего старшего брата, киевский стол. С. М. Соловьев писал, что «несмотря на неприязненные отношения Изяслава к монастырю, Феодосий взял сторону этого князя против брата его Святослава».⁸ Феодосий занял активную протестующую позицию в отношении к «неправедному» изгнанию из Киева Изяслава Святославом и не давал последнему покоя письмами и через людей.

Из Жития Феодосия Печерского следует, что игумен «начатъ того обличати, яко неправьдьно сътворивъша и не по закону седъша на столе томь, и яко отьца си и брата старейшаго прогънавъша. То же тако обличаше того, овъгда епистолия пиша, посылааше тому, овъгда же вельможамъ его, приходящемъ къ нему, обличааше того в неправьдьнемъ прогнании брата».¹ От одного из таких обличительных посланий Феодосия князь «разгневася зело, и яко львъ рикнувъ на правьдьнааго, и удари тою о землю. И якоже отътоле промъчеся весть, еже на поточение осужену бытии блаженному».² Но даже угроза лишения свободы не остановила игумена. Феодосий всеми способами пытался повлиять на Святослава, чтобы тот вернул изгнанного Изяслава на киевский престол. Поняв, что обличительные послания не оказали должного воздействия, Феодосий решил изменить тактику: теперь он с мольбой просил Святослава «възврати брата своего на столъ».³ Князь даже слышать об этом не хотел. Тогда Феодосий принял следующее решение: «По вься дьни и нощи моля Бога о христолюбьци Изиславе, и еще же въ ектении веля того поминати, а Святослава не веляше поминати въ своемъ манастыри»,⁴ выказав тем самым свое неодобрение действиями Святослава.

Помимо конфликтных ситуаций, периодически возникавших между монастырем и княжеской властью, источники дают нам примеры почтительного отношения к монахам. Например, Повесть временных лет упоминает о том, что «князь Всеволодъ излиха же любяше черноризци и подаяше требованье им».⁵

Однако порой уважение, проявляемое тем или иным князем к монастырю, сочеталось с проявлениями жестокости в отношении иноков. Например, в 1093 г. юный князь Ростислав Всеволодович (младший брат Владимира Мономаха), направляясь в Печерский монастырь для молитвы и благословения, встретил на своем пути старца Григория, который шел к Днепру за водой. В Киево-Печерском патерике упоминается о том, что княжеские слуги, увидев старца, «начаша ругатися ему, метающее словеса срамнаа».⁶ Григорий предсказал им и князю «смерть от воды». Рассердившись на это, «князь повеле связати ему руце и нозе и камень на выи его обесши и въврещи въ воду».⁷ Бог, разумеется, наказал князя – вскоре он утонул в водах реки Стугна.

Также двояко относился к монастырю киевский князь Святополк Изяславич (1093-1113). Судя по источникам, он был благочестив, уважал Киево-Печерский монастырь и его иноков, но когда дело шло об удовлетворении корыстолюбия, то мучил этих самых монахов. Л. В. Черепнин указывал на сложный характер отношений Святополка с Киево-Печерским монастырем. Он писал, что «Святополк поддерживал его как крупную феодальную организацию и как видный церковно-политический центр. Но рост монастырских богатств вызывал у Киевского князя стремление присвоить некоторую их часть».¹ Из Киево-Печерского патерика можно узнать, что игумен Иоанн неоднократно «обличаше его несытьства ради, богатъства и насилиа ради. Его же емъ, Святополкъ в Туровъ заточи, и аще бы Владимеръ Мономах на сего не въсталъ, его же убоався Святополкъ въстаниа на ся, скоро възврати съ честью игумена в Печерьскый манастырь».²

Жестоко обращался с иноками и сын Святополка – Мстислав. В источниках он изображается как человек, одержимый непомерной жадностью и жестокостью. Он умертвил монахов Федора и Василия из-за того, что желал знать, где старцы спрятали клад, найденный ими в варяжской пещере. Согласно Киево-Печерскому патерику, по приказу Мстислава Святополчича монаха Федора сковали по рукам и ногам, не давали ни есть, ни пить, «мучити его кръпко, яко омочитися и власеници от крови».³ Жестоко мучили и Василия. Мстислав «повеле бити его безъ милости», а потом «възем стрелу и уязви Василиа».⁴ Но за такую жестокость Мстислава настигло возмездие. Воюя с Давыдом Игоревичем, он был убит в 1098 г. на городской стене Владимира-Волынского.

Иногда князья приглашали монахов на свои пиры. Например, Ростислав Мстиславич в великий пост каждую субботу и воскресенье приглашал на обед черноризцев и игумена; всех киевских монахов (как Печерского, так и других монастырей) он угощал по средам и пятницам, а также в Лазареву субботу. Княжеские пиры посещал даже такой блюститель христианских заповедей и морали, как Феодосий, который вел беседы с князем во время пиршеств. В Житии Феодосия Печерского упоминается о том, что «многашьды же велыкий Феодосий къ тому князю (Святославу – Н. В.) хожаше и тако въспоминаше тому страхъ Божий и любъвь еже къ брату».⁵ По мнению И. Я. Фроянова, «появление на княжеских пирах епископов, игуменов и священников – знак, свидетельствующий о деятельном участии духовенства в общественной и политической жизни Руси XI-XII веков».⁶

Помимо конфликтов с князьями, у монастыря иногда возникали достаточно напряженные отношения с жителями окрестных сел. В источниках неоднократно встречаются упоминания о том, что монастырские села подвергались грабежам со стороны неких лиц, которых Житие Феодосия Печерского именует «разбойниками». Однажды ночью эти разбойники пришли в монастырь, намереваясь дождаться, когда монахи соберутся в церковь на службу, чтобы «шьдъше и от двърий заступивъше, вься я погубимъ и тако имение ихъ възьмемъ».¹

На наш взгляд, действия этих людей нельзя рассматривать как простой грабеж. Скорее всего, это была лишь одна из причин нападения на монастырь и совсем не главная. Основной же мотив нападения на монастырь, по всей видимости, заключался в намерении разбойников «святое то стадо искоренити от места того».² То есть эти люди хотели, уничтожив монахов, избавиться от их соседства, помешать росту монастырского землевладения. Из Жития Феодосия Печерского следует, что действовала целая группа «разбойников». У них был свой предводитель («главарь»). Они собирались где-то «в лесе»,³ но жили, по-видимому, в одном из сел в окрестностях монастыря, так как у них имелись свои «домы».⁴ Из Жития Феодосия Печерского следует, что разбойники предпринимали попытки договориться с монахами, так как «старейшине ихъ съ инеми трьми пришьдъшемъ къ блаженному Феодосию».⁵ Л. В. Черепнин полагал, что «в источниках речь идет об антифеодальном выступлении против Киево-Печерской братии крестьян-смердов, которые боялись, что расширение монастыря приведет к утрате ими земли и свободы».⁶ Это выступление против монастыря Л. В. Черепнин датирует 1068 годом.

Подобную точку зрения высказывал и М. Н. Тихомиров. Он писал, что «время нападения “разбойников” на Печерский монастырь точно определить нет возможности, но это произошло после смерти князя Ростислава, то есть после 1066 года, однако еще до 1074 года – года смерти Феодосия Печерского. Следовательно, приход так называемых разбойников в Печерский монастырь с большой вероятностью можно отнести ко времени Киевского восстания 1068-1069 годов».⁷

Из-за ветхости и бедности одеяния монахи нередко становились объектами для издевательств, поруганий и укоров со стороны мирян. Многие относились к монахам с явным предубеждением, полагая, что они ведут праздный образ жизни, пребывая «по вься дьни пороздьнъ еси».⁸ К монахам относились с недовольством, осуждением, а иногда и с суеверным страхом. Повесть временных лет упоминает о том, что «аще бо кто усрящеть черноризца, то възвращается, ли единець, ли свинью».⁹ Данные источников показывают, что особых духовно-нравственных заслуг, оправдывающих их привилегированное положение, монахи не имели. Напротив, подчеркивает Н. С. Гордиенко, «они нередко демонстрировали своим современникам такие проявления духовного убожества, тунеядства и аморальности, которые вызывали резкую критику их образа жизни со стороны самых различных социальных слоев и классов древнерусского общества».¹

Подобное недовольство в отношении монашества, по мнению Н. И. Костомарова, «объяснялось языческим состоянием, в каком были тогда русские люди, так как христианство проникло к ним недавно. Люди, хотя и крещеные, не ознакомились еще с монастырским бытом, поэтому приемы монашества для них казались странными и дикими».²

Похожую оценку дает и современный исследователь общественного сознания домонгольской Руси В. В. Долгов. Он подчеркивает, что «в древнерусском обществе существовало противопоставление духовенства мирянам. В Древней Руси обилие монастырей и храмов делало различия между образом жизни духовенства и мирян зримым и ощущаемым каждый день».³

Таким образом, мы можем говорить о неоднозначном отношении к черноризцам со стороны мирян. Здесь сочетались уважение и непонимание, суеверие и предубежденность, так как для большинства населения Руси XI-XII вв. традиции монашества и монастырский быт были не слишком знакомы и понятны.