III. Заключение

В работе было показано каким образом немецкий романтизм и некоторые его предшественники последовательно развивали идею тотального искусства, которая сопряжена с проблематикой театра, воспитания, мифологии и религии, различных литературных и эстетических теорий. От политического театра Лессинга был совершен переход к эстетической теории Шиллера, и, далее, через развитие теории романа, проектов новой мифологии и синтеза отдельных искусств к идее тотального произведения искусства Вагнера, который развил в себе все потенции своих предшественников, синтезируя их в своей теории Gesamtkunstwerk. Но в отличие от простого теоретизирования Вагнера сделал шаг вперед: придумав идея Байройта и создав фестиваль (Bayreuther Festspiele), который по сей день функционирует, ему удалось дать своей теории феноменальное воплощение. Именно он дал жизнь всем этим идеям в своих музыкальных произведениях, в чем заключается его превосходство по отношению к другим теоретикам абсолютного искусства. Вагнер стал одним из основоположников массового искусства, которое имеет в своей основе достаточно структурированную и фундаментальную теорию.

Но именно в феноменальном поле Вагнер и потерпел поражение. Ему не удается не только преодолеть христианский дискурс, из-за чего попытка утверждения новой мифологии сама себя снимает. Важно еще и то, субъективная продуктивность Вагнера остается лишь субъективность без субстанциональности, чем страдают и его предшественники (Шиллер, Шлегель с Новалисом и Шеллинг). Им не удается преодолеть модус несчастного сознания, и, следовательно, достигнуть тождества идеального и реального в искусстве. Шеллинг упирается в парадокс: завершая произведение искусство бессознательно, художник не может быть уверен в том, что та идея, которую он пытался вложить, действительно стала реальной. Произведение заканчивает само себя, «убивая» субъекта. Подобную ошибку совершает и Вагнер.

Есть и другая проблема: проект новой мифологии, который подразумевает замену логоса мифов, несостоятелен. Если древние греки смогли заменить миф логосом, что повлекло возникновение techne, и далее возможность проводить различие между physis и techne, то обратный процесс совершить уже не удается. Если в мифе нет разделения между physis и techne, то techne, которое возникает вместе с преодолением мифа, уже подразумевает отсутствие своего конца, то есть бесконечное свое становление. У techne его, конца, и нет. И это различие остается непреодоленным у Вагнера, из-за чего возвращение к мифу не совершается. Субъект не хочет прощаться со своей субъективностью, со своим искусством, с techne. Именно поэтому он и обречен на имманентность. У субъекта может быть знание об идеальном, знание о цели человека, цели искусства, но в силу своей субъективности он сталкивает с невозможностью его, идеала, достигнуть и установить. Хоть и Шиллер и Вагнер предчувствуют опасность техники для истинного искусства, предчувствуют, что деяния станут важнее, чем поэзия, которая их воспевает, и чем мысль, подвергающая их рефлексии. Предчувствуют и то, что грядет время, благоприятное для техники и неблагоприятное для духа и культуры, но преодолеть это они не способны.

***

«Но никогда, никогда он не забывал:

Прежде, чем рушится жилище,

А притеснение и несправедливость

Становится всегдашнем днем людей, – забывается

Исток и начало,

и чистый голос юности».