Париж–Сербер–Порт‑Боу–Барселона

Парижский экспресс после установления в Испании народной власти дальше маленькой пограничной станции Сербер не ходил. Мы заняли на Лионском вокзале места в спальном вагоне экспресса, зная, что нам следует выспаться до границы. В двухместном купе мы расположились вместе с Мишей Ивановым. В коридоре не замолкали разговоры, ведь вагон был полностью занят нашими товарищами. Постепенно стали расходиться по купе и готовиться ко сну. Не успели улечься и устроиться поудобнее, продолжая еще беседовать, как по неизвестным и непонятным причинам наш вагон стал медленно крениться и полностью свалился набок. Дверь из купе оказалась наверху, а ведь через нее мы должны были выбраться в коридор. Нам повезло по двум причинам: во‑первых, вагон был цельнометаллическим, а во‑вторых, как выяснилось позже, он свалился набок, немного не доехав до откоса. Серьезно никто не пострадал, отделались легким испугом, некоторым достались незначительные ушибы. Остаток ночи, то есть большую часть дороги по Франции, всем пришлось провести, сидя в вагоне, где и так было много народа.

Понятно, настроение было испорчено, было как‑то тревожно, и разные мысли лезли в голову. Некоторые утверждали, что неудавшаяся авария была подстроена фашиствующими молодчиками, специально прибывшими из Испании во Францию. Говорили, что вагон якобы был плохо сцеплен, а некоторые высказывали мысль, что у него даже были подпилены какие‑то части. Но нам определенно повезло: по расчету наших недругов вагон должен был упасть именно под откос, до которого мы не доехали.

При следующей встрече уже в 1938 г. с нашим военно‑воздушным атташе Н.Н.Васильченко я рассказал о случившемся. Он уже слышал об этом и тоже был склонен видеть в неудавшейся аварии злой умысел.

Доехав до пограничного французского города, мы почувствовали некоторую настороженность, вызванную близостью воюющей страны. И вот даже на этом небольшом кусочке французской пограничной земли мы видели улыбающиеся глаза и сжатые кулаки, поднятые вверх, – жест, с которым уже в то время все связывали понятие пролетарского интернационализма и международной солидарности с борющимся против фашизма испанским народом.

* * *

30 декабря 1937 г. мы наконец прибыли в Порт‑Боу, первый расположенный в полутора километрах от французской границы испанский городок, охваченный пламенем национально‑революционной войны. Он встретил нас неприветливо. Повсюду были руины. За несколько дней перед этим, пытаясь, очевидно, разрушить узкий тоннель в горе, отделяющей Францию от Испании, его бомбили фашистские самолеты и артиллерия кораблей мятежников.

Видимо, до войны Порт‑Боу был очень уютным и живописным городком. Расположение на берегу Лионского пролива Средиземного моря, врезавшаяся в берега бухта придавали ему особую красоту, которую усиливали скалистые Пиренеи, прижатые к городу. Все его, в основном небольшие, здания утопали в зелени садов и парков. К сожалению, многие и из этих уютных своеобразных строений были полностью или частично разрушены, в том числе здание вокзала. Под ногами хрустели обломки кирпичей и битые стекла. Кое‑где на усеянных выбоинами от пуль, осколков авиабомб и артснарядов стенах висели обрывки красочных плакатов.

Еще недавно эти плакаты манили туристов, приглашая их посетить Испанию – страну с особой неевропейской экзотикой, с ее памятниками старины, воспетыми Сервантесом ветряными мельницами, живописными пляжами, боем быков – знаменитыми корридами, с не менее знаменитым, ярким и полным огня танцем – фламенко. Невольно нам казалось, что эти плакаты – нечто подобное некрологам или, точнее, эпитафиям. Они приводили нас в ужас. Значит, это и есть настоящая война – разрушение городов и сел, трупы стариков, детей, горожан и сельских жителей, погибших от авиабомб и артснарядов...

В это время дня солнце стояло уже высоко, озаряя уцелевшие домики каким‑то особенно ярким светом. Это солнце и встретившие нас в Порт‑Боу смеющиеся испанцы были, пожалуй, во всяком случае, так нам казалось, единственным, что осталось от довоенного городка. Было страшно, страшно не за себя, а за то общество, в котором мы оказались и теперь вынуждены видеть, как живут эти люди, и жить здесь самим.

Нашу группу советских добровольцев, состоящую в основном из летчиков и переводчиков, испанские друзья встретили очень радушно, со свойственными им гостеприимством и теплотой, в искренности которых каждый из нас в дальнейшем убеждался на протяжении всего пребывания в этой стране. Их быстрая речь на различных диалектах не всегда была понятна даже для хорошо владевших языком переводчиков. Почти каждое произносимое слово сопровождалось весьма выразительными жестами, в которых по разному, но всегда ярко проявлялись экспансивность, шумливость, веселость, присущие испанцам. Все это как‑то особенно быстро располагало к испанцам бойцам и сближало нас с ними.

Бойцы пограничного отряда хором, перебивая друг друга, говорили о своей глубокой благодарности Советскому Союзу, оказывающему им щедрую помощь. Они по‑братски проявляли свою любовь к нам, прибывшим из далекой России, чтобы совместно воевать. Временами слышались возгласы: «Вива ла Унион Советика!» При этом поднимались вверх сжатые кулаки – символ братского единства.

Угощая нас комидой, первым обедом на испанской земле (омлет из яичного порошка с жареной картошкой, бобы, обильно политые оливковым маслом и томатным соусом, ослиное мясо), наши новые друзья провозглашали тосты, поднимая бокалы с испанским вином. Они усиленно объясняли нам, что их гостеприимство ограничено условиями военного времени.

– Вот если бы вы приехали к нам до войны! Мы бы вас угостили как следует, а сейчас даже здесь, в нескольких километрах от Франции, у нас нет ни хорошего вина, ни мяса, ни сигарет, – говорили они, как бы извиняясь.

Уже в Порт Боу мы щедро делились с новыми друзьями сигаретами и шоколадом, сожалея о том, что не взяли с собой из Франции никаких других продуктов. Нам становилось ясно, что в Испании купить что‑либо из съестного уже нет никакой возможности.

До отхода поезда Порт‑Боу–Барселона оставалось еще много времени, и мы в сопровождении наших испанских друзей совершили прогулку по городу.

Прогуливаясь, мы подошли к берегу моря, побывали у местных рыбаков, покурили вместе купленные во Франции американские сигареты. В то время я еще не знал, что моя служба в Испании будет так связана с военно‑морским флотом, в том числе на Средиземном море. Южное солнце согревало нас, и мы наслаждались окружающей тишиной.

Подали состав, который должен был доставить нас в Барселону. Уже стемнело. Несколько маленьких вагончиков, обветшалая окраска, потрескавшиеся доски обшивки, маленькие грязные окна, в большинстве своем с выбитыми стеклами, придавали поезду жалкий вид. В вагонах свободно гулял ветер, было темно – светомаскировка. Ехать пришлось долго: расстояние между Порт‑Боу и Барселоной, равное примерно 150 километрам, поезд преодолевал более суток. Один раз во время пути пришлось покинуть вагон и рассыпаться по полю – была воздушная тревога. Один вражеский самолет пролетел над нами. Летчик то ли не заметил стоящего в темноте поезда, то ли стремился выполнить другое, возможно более важное, задание. Едва пассажиры успели вновь занять свои места в вагонах, поезд двинулся дальше.

Мы прибыли в столицу Каталонии только около 23 часов 31 декабря.

Большой город был погружен во мрак, надо было соблюдать требования светомаскировки. С трудом нашли встречающих нас товарищей. Все заняли места в машинах. Вместе с двумя нашими летчиками и переводчицей Марией Скавронской в тесном маленьком «опеле» мы направились по незнакомым улицам затемненного города. Кругом ничего не было видно, только по натужному шуму мотора догадывались, что, петляя по узким дорогам, мы взбираемся высоко в гору.

Здесь, в пригороде Барселоны Вальвидрере, на высокой горе, после переезда в Каталонию испанского правительства, размещался штаб нашего главного советника Григория Михайловича Штерна, известного всем как генерал Григорович.

Нас сразу же обступили товарищи. Всем хотелось услышать что либо о жизни на Родине. В шумных и оживленных разговорах нас буквально втолкнули в широко открытую дверь расположенного напротив штаба здания, а затем, сбросив по пути верхнюю одежду и оставив скромный багаж, мы оказались в большом зале, где были накрыты парадные новогодние столы. В спешке все уселись. Помимо советских добровольцев, было немного испанцев. Торжественно встретили новый, 1938 год. Много было высказано добрых слов, пожеланий успехов в боевых действиях против фашизма и, конечно, благополучного возвращения домой, к нашим семьям и родным.

Веселые, но основательно усталые, мы стали расходиться. Некоторые остановились в этом доме. Они тепло провожали тех, кто жил внизу, в городе. И опять, довольно долго петляя по спускавшейся на этот раз вниз дороге, а затем по пустынным улицам города, мы выехали на его окраину и остановились у одиноко стоящего, довольно высокого затемненного дома – гостиницы «Диагональ», где были забронированы места и для нас. Когда то в этой гостинице весело проводи ли время богатые испанцы в обществе приглашенных ими дам. Теперь она была отведена для советских добровольцев, останавливающихся в Барселоне перед отправкой на фронт, а также прибывавших для доклада к главному советнику, его аппарату и на кратковременный отдых.

Глаза уже привыкли к темноте, а яркий свет просторного вестибюля поначалу ослепил нас. Только привыкнув к нему, стали различать нарядную мебель, ковры, зеркала. На диванах, в креслах, да и просто на полу сидели, лежали, тихо разговаривали и спали какие‑то военные и гражданские.

Нам с Мишей Ивановым отвели большой, очень нарядный номер, стены которого были обиты шелком, кругом, даже на потолке, находились огромные зеркала, повсюду в номере стояла причудливая мебель, висели красивые люстры и канделябры с разноцветными лампочками. Паши ноги ступали по мягким коврам, полностью покрывавшим пол. Помимо большой низкой кровати, в номере стояло несколько столиков с изящными, тонкими ножками, мягкие кресла. На прикроватном столике находился щиток с большим количеством кнопок, позволявших включать разноцветные лампочки освещения. Не было только шкафа. Все говорило о том, для чего гостиница была предназначена в мирное время. Это был великолепный, дорогостоящий дом свиданий для людей высшего света.

На следующий день вновь прибывших советских добровольцев принял у себя в кабинете Г.М. Штерн. Летчики и другие военные специалисты сразу же получили назначения. Затем Григорий Михайлович сообщил, что переводчики вскоре будут назначены в действующую армию к нашим советникам, а пока порекомендовал совершенствоваться в испанском языке.

В ожидании отъезда на курсы мы решили познакомиться с городом, заказать себе военное обмундирование. Буквально через пару дней оно было готово. Купили себе береты, носить которые, оказалось, тоже надо было уметь, приходилось к ним привыкать.

Нам очень повезло. В качестве сопровождающего по незнакомому городу был выделен один польский интербригадовец Михаил Ч., свободно владеющий русским и испанским языками. Он нам рассказал многое из истории города. Здесь мы впервые узнали о том, что в Испании уже давно идет борьба за автономию отдельных провинций. Барселона – главный город Каталонии и второй город страны по численности населения, крупнейший портовый и промышленный центр. Город живописно расположен амфитеатром вдоль бухты между устьями рек Льобрегат и Басос. Многие утверждают, что название города произошло от основанного карфагенянами в 237 г. до н.э. поселка Барсино.

Нам стало известно и то, что с середины XIX в. Барселона стала крупнейшим центром испанского рабочего движения, где уже в 1842 г. возникли первые испанские профсоюзы, которые в 1854 г. объединились в «Союз классов» с программой защиты интересов рабочих.

Каталония со столицей Барселона получила автономию в 1932 г., но это было только официальное признание, а фактически автономия была закреплена только при решении национального вопроса в период национально‑революционной войны.

19 июля 1936 г. было намечено открыть в Барселоне народную олимпиаду, в которой должны были принять участие тысячи спортсменов не только из Испании, но и из различных стран мира.

После начала мятежа рядом с испанскими рабочими на защиту республики встали многие из приехавших в Барселону спортсменов, выразивших свою пролетарскую солидарность в борьбе против фашистов.

Во время прогулки по Барселоне мы побывали на горе Тибидабо, где размещалось наше полпредство. Сверху казалось, что широкие линии Пасео‑де‑Гарсиа, «Параллели» и «Диагонали», названия которых зависели от их расположения по отношению к морю, разрезают город как бы на четыре геометрические фигуры. Нам показали место, откуда виднелся знаменитый Барселонский университет, основанный еще в XV в., и многие другие достопримечательности. Мы посетили просторную Плаца‑Каталунья (площадь, носящую имя провинции – Каталонии), луна‑парк с многочисленными аттракционами, главные магистрали города: бульвар Пасео‑дель‑Колон, Лос‑ Рамблас, бульвар Прадо. Мы любовались остатками античных укреплений – городских стен, готическим собором Санта‑Крус, строительство которого было начато еще в XIII в., и фантастическими формами храма Святого семейства (заложен в 1882 г.). По пути мы зашли в огромный центральный промтоварный универмаг «Хобра».

Повсюду в Барселоне развевались лилово‑желто‑красные флаги республики и полосатые каталонские, стены домов были увешаны различными патриотическими плакатами с призывами укрепить единство в рядах Народного фронта, отдать все силы защите республики. Часто повторялись слова Долорес Ибаррури «но пасаран» – «они не пройдут», «лучше умереть стоя, чем жить на коленях», «лучше быть вдовой генерала, чем женой труса». Встречались и многие другие лозунги и призывы Коммунистической партии, партий Народного фронта, Национальной конфедерации труда – объединения анархо‑синдикалистских профсоюзов, Федерации анархистов Иберии (ФАИ). Иногда попадались черно красные анархистские флаги. Анархисты имели тогда определенное влияние на народные массы Каталонии и некоторых районов юга Испании. На улицах и площадях можно было прочесть и такие лозунги, как: «Да здравствует независимая Каталония!» Кое‑где висели красочные плакаты, на одном из которых был изображен боец‑доброволец, наступавший ногой на фашистскую свастику. Этот плакат был не только выражением воли испанских бойцов, но и отражал стремление всех свободолюбивых народов, видевших в фашизме злейшего врага, опасность новых больших войн.

Рядом с боевыми плакатами и лозунгами пестрели и красочные афиши: объявления о концертах симфонического оркестра, оперных спектаклях, кинокартинах, театральных и эстрадных представлениях и т.п. В Барселоне сохранилось много театров, концертных залов, кабаре. Город жил полнокровной жизнью, временами казалось, что здесь старались забыть, что идет война.

Для более подробного знакомства с городом и его достопримечательностями к нам прикомандировали еще одну попутчицу, хорошо владеющую испанским языком, переводчицу Шуру Бахмутскую, которую я хорошо знал по Ленинграду. Она отлично справилась с поставленной перед ней задачей.

Перед тем как приступить к описанию совместных прогулок, первых впечатлений о главном городе Каталонии, я должен почтить память Шуры Бахмутской, служившей во время пребывания в Испании переводчицей у одного советского инженера, занимавшегося вопросами, связанными с вооружением. События, о которых я сейчас расскажу, происходили уже во второй половине 1938 г., когда я находился на фронте под Барселоной. Приближался день отъезда Шуры домой, в Советский Союз. Мы, ее друзья, решили торжественно отпраздновать это событие. Я с этой целью приехал на несколько часов в Барселону. На следующий день после торжества, поздно вечером, инженер, с которым она работала, попросил ее в последний раз поехать с ним для перевода его ответственной беседы с испанскими коллегами. Конечно, Шура согласилась. Ночью они ехали вдвоем в машине. Инженер сидел рядом с шофером, а Шура на заднем сиденье. Они не заметили пост охраны, который подавал им сигнал для остановки. Проявляя бдительность, по машине открыли огонь. Пули попали в заднюю часть автомобиля. Шура была убита. Об этом я узнал несколько позднее, вновь находясь на фронте.

Все мы очень переживали смерть этой славной, хорошенькой молодой женщины, настоящей патриотки, интернационалиста. Шура запомнилась мне красивой, жизнерадостной, весьма подвижной и часто смеющейся, веселой женщиной. Сейчас её прах покоится в Мадриде. Узнав о смерти Шуры, ее муж добился разрешения выехать в Испанию в числе добровольцев, чтобы, сражаясь вместе с испанскими патриотами, советскими добровольцами и интербригадовцами, получить возможность в свободную минуту посетить могилу горячо любимой жены.

В Барселоне я побывал в оперном театре на опере Бизе «Кармен». Эту оперу мне уже приходилось слушать в Большом театре в Москве, в Театре оперы и балета им. С.М. Кирова в Ленинграде. В последующие годы я слушал ее в Париже и в Брюсселе. Однако никогда она не производила на меня такого сильного впечатления, как это было в 1938 г. в Барселоне. Я должен признаться, что артистические силы, состав оркестра и декорации не превосходили того, что я мог увидеть и услышать в других театрах. Что же на меня произвело такое неизгладимое впечатление? Свою роль сыграла общая атмосфера. Рядом со мной, в креслах партера, сидели те же Кармен и Хозе. Может быть, тут же были и настоящие контрабандисты и тореадоры. Придя в театр, я, должен признаться, еще очень мало знал об Испании. Я попал туда с улицы, на которой видел ту же толпу говорливых влюбленных парней, очаровательных девушек, слышал те же слова, произносимые на повышенных гонах, правда, среди них были и такие, которые я понять не мог, они произносились на каталанском языке. Сейчас все они заполнили балконы и галереи, партер. Они, это чувствовалось сразу, сохранили те же нравы, обычаи, а главное, характеры, которые были присущи испанцам всех времен. Они были поразительно похожи внешне на героев оперы.

Да, на сцепе были те же испанцы, с которыми я породнился на всю жизнь. Подобных прекрасной Кармен и впечатляющего Хозе я встречал на улицах, проспектах, площадях городов и даже поселковых дорогах, в селах и деревнях, в ресторанах, театрах и кабаре, на похоронных процессиях, у трупов их детей, родителей, близких.

Потом, еще находясь в Испании, я часто вспоминал эту оперу, вернее, один из самых впечатляющих ее моментов. Это смерть Кармен на фоне победы тореадора над быком. Вспоминал я этот эпизод, бывая на настоящих боях.

Покинув Барселону, мы прибыли на курсы, где под руководством Ольги Николаевны Филипповой улучшали наши познания в испанском языке.

Здесь, в небольшом тихом курортном местечке, находились на отдыхе и после ранений наши танкисты и летчики. Мы с Мишей Ивановым особенно подружились с танкистами. Среди них был молодой, малоразговорчивый, но довольно веселый Виктор Алексеевич Новиков. Нас поразила кожа на его лице и странные уши. О его трагедии мы узнали только из рассказов друзей. Оказывается, он был механиком‑водителем танка. Во время боев под Фуэнтес‑де‑Эбро в октябре 1937 г. он получил тяжелые ожоги и пулевое ранение. Несмотря на это, Виктор вывел свой горящий танк из боя. Долго он находился на излечении в госпитале, перенес ряд операций, а в дни нашей встречи с ним находился на отдыхе в ожидании возвращения на Родину. Позднее я узнал, что за мужество, храбрость и находчивость ему вскоре после возвращения в Москву было присвоено звание Героя Советского Союза. Он был одним из 21 танкистов, удостоенных за боевые действия в Испании этой высокой награды.

Несколько усовершенствовав свои познания в испанском языке, мы вновь вернулись в Барселону. Здесь меня ждал сюрприз. Почти сразу же я был вызван к Григорию Михайловичу Штерну. Думаю, что не случайно в его кабинете присутствовал еще незнакомый мне человек, которого наш разговор с главным военным советником явно интересовал. Впоследствии я узнал, что это был подводник Николай Павлович Египко.

Григорий Михайлович спросил, куда бы я хотел получить назначение. Не задумываясь, я ответил, что поскольку в Ленинграде до поступления в институт служил в частях ПВО, то хотелось бы служить в системе противовоздушной обороны.

Выслушав меня, Г.М. Штерн поинтересовался, сумел ли я привыкнуть к испанцам и улучшил ли свои знания языка.

И вот здесь вмешался в разговор Николай Павлович. Он просил Г.М. Штерна направить меня в Картахену. Естественно, я еще не мог предположить, с чем могло быть связано подобное назначение. Поэтому высказанная просьба и брошенный после этого Григорием Михайловичем в мою сторону любопытный взгляд несколько удивили.

– А что, если вы попробуете свои силы в Картахене? Там очень нужны мужчины, владеющие испанским языком и умеющие обеспечить дружеский контакт с испанцами, – сказал Г.М. Штерн.

О Картахене я слышал только, что это база военно‑морского флота республики, и потому, естественно, не знал, где я смогу там пригодиться. Однако в Испанию я приехал для того, чтобы воевать и помочь в меру своих сил республиканцам в борьбе против мятежников и интервентов. Поэтому то, что в Картахене очень нужны мужчины, знающие испанский язык, заставило меня немедленно выразить свое согласие. Я попросил более подробно рассказать о моей роли на военно‑морской базе.

О Картахене я слышал только, что это база военно‑морского флота республики, и потому, естественно, не знал, где я смогу там пригодиться. Однако в Испанию я приехал для того, чтобы воевать и помочь в меру своих сил республиканцам в борьбе против мятежников и интервентов. Поэтому то, что в Картахене очень нужны мужчины, знающие испанский язык, заставило меня немедленно выразить свое согласие. Я попросил более подробно рассказать о моей роли на военно‑ морской базе.

Григорий Михайлович сообщил, что у Испанской Республики осталось очень мало подводных лодок, большая часть уже погибла. Две из них после падения севера Испании укрылись во Франции и находятся там на ремонт.² Командиры этих лодок с частью команд покинули их и отказались продолжать службу. Поэтому лодки нуждались в командирах и пополнении экипажей. Учитывая, что к концу 1937 г. правительство Франции все с большей настойчивостью проводило политику «невмешательства», не допускало транспортировку через франко испанскую границу оружия и боеприпасов для республики, реальной становилась угроза того, что Франция интернирует обе подводные лодки до окончания войны. Поэтому правительство республики приняло решение: несмотря на то, что ремонт еще не закончен, ускорить перевод лодок в Испанию. Не имея у себя достаточно опытных и верных республике офицеров‑подводников, способных принять на себя командование кораблями и осуществление сложного перехода с прорывом через Гибралтарский пролив, правительство обратилось к советскому командованию с просьбой выделить двух добровольцев – опытных командиров подводных лодок.

Командиром одной из них был назначен капитан‑лейтенант Иван Алексеевич Бурмистров, а второй – капитан 3‑го ранга Николай Павлович Египко. Команды лодок должны были полностью состоять из испанских моряков.

К этому времени Иван Алексеевич, первый советский подводник, уже побывавший в Испании, вернулся на Родину, на Черное море. После нового вызова он должен был прибыть вновь в Картахену. Н.П. Египко после падения севера уже находился в Париже, ожидая отправки в Москву. Его отозвали вновь в Барселону.

Адъютант переводчиком к Николаю Павловичу Египко назначили Вальдеса – опытного офицера‑подводника югославского военно‑морского флота, коммуниста, скрывавшегося от преследований у себя на родине, добровольно приехавшего в Испанию. Он уже участвовал в боевых походах испанских подводных лодок под командованием И.А. Бурмистрова и Н.П. Египко.

К Ивану Алексеевичу Бурмистрову предполагалось назначить меня.

Предстоящее назначение взволновало меня. На флоте я никогда не служил. Кое‑что я узнал о нем, когда побывал на Балтийском флотском экипаже у моряков 1‑й роты и на кораблях в Кронштадте. Невольно возникал вопрос: какую же пользу я смогу принести моему будущему командиру, как он воспримет мое назначение к нему? Я высказал свои сомнения, но Г.М. Штерн заверил, что И. А. Бурмистров, находясь уже продолжительное время в Испании, хорошо освоил не только саму лодку, но и все необходимые команды на испанском языке. С его помощью я смогу быстрее освоиться, и мы сумеем вместе дружно нести службу.

В Картахену переводчиком был назначен и Миша Иванов. С моей точки зрения, его назначение на республиканский флот было более оправданным. Он ведь уже служил по призыву на военных кораблях Военно‑морского флота СССР. Правда, точное место его работы в Картахене не было еще определено. Миша радовался, так как он не предвидел еще никаких трудностей.

Вскоре мы ближе познакомились с Николаем Павловичем Египко. Внешне он очень был похож на испанца. Высокий, хорошо сложенный, красивый брюнет со смуглым лицом. Николай Павлович сразу располагал к себе, был интересным собеседником, к нам с Мишей относился очень доброжелательно. Вместе с ним мы отправились на машине в Картахену, где формировались экипажи подводных лодок.

Путь наш лежал через очень живописные места. Мы должны были переночевать в Валенсии – главном городе одноименной исторической области, расположенном в устье реки Гуадалавьер, в центре обширного искусственно орошаемого садоводческого района «Валенсийская Уэрта». В трех километрах от города в Грао располагался второй по внешнеторговому обороту в стране порт.

В Валенсию мы приехали довольно поздно и поэтому не могли сразу познакомиться с городом. Нас поразило, что и здесь, несмотря на войну, жизнь начинается и заканчивается и поздно ночью. Даже при поверхностном осмотре города он производил очень хорошее впечатление. Много красивых зданий, гостиниц, магазинов, ресторанов и кафе, все очень хорошо озеленено.

Утром мы продолжили наш путь. По всей дороге от Барселоны до Мурсии были расположены обширные плантации цитрусовых – мандарины, апельсины, лимоны. Встречались также горький померанец, виноград, олива и миндаль. Такого обилия фруктовых плантаций мы с Мишей еще никогда не видели. Шел сбор апельсинов. Для отправки на экспорт и даже для продажи на внутреннем рынке отбирались только крупные плоды, прошедшие сортировку в специальных машинах типа центрифуг. Не хватало транспорта, поэтому много плодов, хотя и хороших, но меньшего размера, сваливались в кучи. Нам очень захотелось купить немного апельсинов. Мы остановились у одной из плантаций и попросили у ее хозяина продать несколько штук этих чудесных фруктов.

Он очень мило пообещал выполнить нашу просьбу. Буквально через несколько минут к нашей машине два испанца поднесли полный ящик прекрасных апельсинов. Убедившись окончательно, кто мы, громко крикнув: «Вива ла Унион Советика!» – они отказались брать деньги. Мы поделились с ними добытыми в Барселоне нашими советскими папиросами «Северная Пальмира». Они были в восторге, крепко жали нам руки и долго махали, когда машина уже набирала скорость.

Навсегда запомнилась и приморская дорога с прекрасными набережными, с пальмами и пляжами, соединявшая Валенсию с Картахеной. На нашем пути на мысе Ифаш был расположен уютный ресторан, которым мы с удовольствием воспользовались, отдав должное его хорошей кухне.

Правда, иногда встречались почти опустевшие маленькие поселения. На их улицах попадались редкие прохожие. Рано утром и вечером, когда было уже прохладно, встречавшиеся нам испанки и испанцы были укутаны в какие‑то одеяла или пледы. Шли они понуро, выражая искреннюю нескрываемую скорбь. Попадались нам и люди в глубоком трауре, оплакивающие своих близких, погибших в этой ужасной войне.

Проезжая по этим красивым, а иногда и печальным местам, могли ли думать, что по дороге, соединяющей Барселону с Валенсией, мы ехали в первый и последний раз, что через несколько месяцев, 15 апреля 1938 г., армия Франко выйдет к побережью Средиземного моря у Винареса и разделит территорию республики на две части? После этого южно‑центральные области оказались оторванными от Каталонии, и связь между ними поддерживалась в основном только по воздуху и иногда по морю.

Перед Картахеной мы заехали в Мурсию, центральный город области на юго‑востоке Испании, присоединенной к Кастилии в XIII в. Мы уже много слышали о Мурсии. Николай Павлович рассказывал нам, что это город‑сад, торговый пункт, железнодорожный узел и очень привлекательное местечко. Действительно, город расположен в огромном оазисе, искусственно орошаемом каналами, выведенными из реки Сегуры и ее притоков. Своей зеленью город выгодно отличается от многих населенных пунктов, которые мы уже проехали, да и от тех, которые я посетил впоследствии. Широко раскинувшаяся листва создавала как бы зонтик, помогающий людям скрыться от зноя и горячего ветра. Деревья на своих листьях и даже плодах собирали пыль, очищая тем самым в некоторой степени воздух.

Наш шофер показал «пласа де торрос» и тут же сказал, что сюда в дни корриды стягиваются тысячи испанцев – любителей боя быков. Многие из них скорее откажутся от обеда в течение целой недели, чем от покупки дорогостоящего билета на корриду, в особенности, если ожидается приезд знаменитости. Николай Павлович обещал нам устроить посещение боя быков.

Нередко приходилось слышать, что фашистские самолеты не заглядывали в Мурсию, хотя часто бомбили или делали попытки сбросить свои бомбы на соседний порт – Картахену и другие объекты, расположенные недалеко от этого зеленого города. Многие объясняли это тем, что в Мурсии находится много франкистов, скрывающихся под видом «нейтральной» публики, но играющих свою предательскую роль по отношению к республике.

И вот мы в Картахене, одном из наиболее старых городов Испании. Возникновение Картахены соотносят обычно с карфагенским полководцем и политическим деятелем Гасдрубалом, стоявшим в 229 г. до н.э. во главе карфагенского войска в Испании. Утверждают, что именно Гасдрубал в 228 г. до н.э. основал Новый Карфаген, названный впоследствии Картахеной.

Узкие кривые улицы и старинные дома Картахены напоминали мне некоторые горные поселки нашего Крыма. На улицах всегда было много народа. Люди подолгу просиживали в маленьких кафе со столиками на улицах, посещали магазины. По большинству улиц невозможно было проехать на автомашинах, так они были узки. Казалось, что усовершенствования XX века, которые должны были коснуться города‑крепости, прошли мимо, не задев Картахены.

Сразу же после прибытия в город нас разместили в «Капитании», которая располагалась на набережной и на улице Калье‑Майор. В этом огромном здании, резко выделявшемся среди остальных домов, находился адмирал, командир Картахенской военно‑морской базы. Там в его распоряжении были личные апартаменты, домовая церковь, служебные помещения базы, большой тенистый сад. Из окон виднелась внешняя гавань, образованная искусственным молом. В ней стояли корабли разных классов.

В здании «Капитании» с октября 1936 г. были отведены помещения первому советскому военно‑морскому атташе в Испании – главному военно‑морскому советнику капитану 1‑го ранга Н.Г. Кузнецову. После отъезда Николая Герасимовича на Родину его место занял Владимир Антонович Алафузов. Рядом с жилыми комнатами Владимира Антоновича располагался его рабочий кабинет. Поблизости находились жилая комната и рабочий кабинет Арсентия Григорьевича Головко, советника при командире Картахенской военно‑морской базы. Он сменил находившегося до него на этом посту С.С. Рамишвили, уехавшего после добросовестного выполнения своих обязанностей в Советский Союз.

Мише Иванову и мне отвели небольшую комнату напротив помещений, занимаемых В.Л. Алафузовым. Мы вначале удивились тому, что к потолку был прикреплен вентилятор значительного размера, но вскоре смогли понять, что жара в комнате была невыносимой. В особенности она ощущалась ночью, когда накалившиеся за день горы излучали накопленное тепло.

Близость свинцово‑цинковых рудников, очевидно, сказалась на том, что в районе Картахены не было питьевой воды, ее доставляли, правда, с перебоями, морем. Нам приходилось для мытья лица и рук, а также для бритья часто пользоваться газированной водой, которую было легче достать, чем обычную пресную.

То, что я увидел в Картахене, не позволяло судить о городе как о действительной крепости. Казалось, что усовершенствования, вносимые после Первой мировой войны, не задели Картахену.

В день нашего приезда мы были приняты В.Д. Алафузовым и А.Г. Головко. Николай Павлович Египко представил нас, указав, что Михаил Иванов может быть использован в качестве переводчика у любого военно‑морского советника, так как по призыву в армию служил на флоте. По решению Г.М. Штерна я предназначен для работы с Иваном Алексеевичем Бурмистровым на подводной лодке.

Владимир Антонович, коротко обрисовав обстановку на республиканском флоте, отметил, что, хотя большинство военных кораблей с экипажами остались верны республике, многие офицеры всех рангов отказались от несения службы и перешли на сторону Франко или отсиживались дома. Он не привел тогда точных цифр. Много лет спустя я вспомнил слова Владимира Антоновича. В публикациях Н.Г. Кузнецова и других авторов я встретил более точные данные, подтверждающие высказанную В.А. Алафузовым мысль. Действительно, из 19 адмиралов остались верны республике только 2, из 31 капитана 1‑го ранга – только 2, из 65 капитанов 2‑го ранга – только 7, из 128 капитанов 3‑го ранга – только 13, из 256 лейтенантов – только 10 и из 171 мичмана – только 1. Иначе говоря, из 670 офицеров верными остались только 35, что составляло 5,2%.

В то же время благодаря решительным мерам, принятым экипажами кораблей, остались в распоряжении республики: из 5 легких крейсеров 4, из 9 лидеров (в том числе 5 находившихся в постройке) – все, из 3 эсминцев – 2, из 13 находящихся в строю подводных лодок ни одна не перешла на сторону мятежников. Это относится также к 11 миноносцам, 4 заградителям и большинству канлодок.

На следующий день я был принят А.Г. Головко, с которым мы обсудили организационные вопросы, связанные с моим назначением на подводную лодку. В отличие от большинства наших переводчиков, в связи с тем, что я зачислялся приказом в состав экипажа подлодки, состоящего исключительно из испанцев, Арсентий Григорьевич придумал для меня испанское имя – Антонио Гонсалес. Так я, переводчик, стал адъютантом командира подводной лодки «С‑4» испанского республиканского военно‑морского флота и вскоре получил удостоверение, в котором значилось, что я являюсь «теньенте де навио» (лейтенантом флота).

Сразу же после прибытия в Картахену мы стали знакомиться с нашими военно‑морскими советниками. Нам было очень приятно узнать, что почти все они в той или иной степени были в свое время связаны с Ленинградом: служили на Балтике, учились в военно‑морских училищах, в академии. Советских переводчиков ко времени нашего приезда в Картахене не было. Там работа ли выходцы из стран Латинской Америки, освоившие русский язык и проживавшие ранее в Советском Союзе, а один происходил из семьи белоэмигрантов – Хорхе.

В первый же день Миша Иванов и я познакомились с Валентином Лукичем Богденко, который только что сдал свои дела советника артиллериста в штабе Комфлота ленинградцу Ивану Амвросиевичу Яхненко и готовился к отъезду на Родину. Доброжелательный, веселый, хорошо освоивший обстановку на республиканском флоте, Валентин Лукич нам с Мишей очень помог в ознакомлении с положением на кораблях и на базе, с жизнью военных моряков.

Недалеко от «Капитании» в обычном жилом доме находился клуб для советских добровольцев, где по вечерам собирались наши моряки, свободные от службы. Изредка к ним присоединялись и летчики. Летчики приезжали с расположенных поблизости от Картахены двух аэродромов – Лос‑Алькасарес и Сан Хавьер. Это были в основном летчики истребители. Всем хотелось пообщаться, послушать хорошие пластинки наших артистов и полюбившуюся всем испанскую музыку, перекусить и попить черный кофе. Мы посещали в дальнейшем эти аэродромы, в первую очередь в Лос‑ Алькасарес, где могли воспользоваться настоящими ваннами, которых нам так не хватало в Картахене, и как следует помыться.

В клубе я встретился с Н.А. Питерским, Н.И. Ильиным, Н.О. Абрамовым, И.Д. Елисеевым, И.А. Яхненко и другими нашими добровольцами. Мы с ними быстро нашли общие темы для разговора, и я вскоре перестал чувствовать себя новичком, чужаком, случайно оказавшимся в этой морской семье. Этому содействовало и то, что по совместной общественной работе в Ленинграде в областном и городском советах «Осоавиахима», и шефской комиссии над флотом и в редакции газеты «За оборону» я был знаком со многими моряками. Поэтому в беседах с новыми друзьями в Картахене находились общие знакомые.

Знакомство с Вальдесом, адъютант‑переводчиком Н.П. Египко, всколыхнуло во мне прежние сомнения. Вальдес, думал я, находится, безусловно, на своем месте, вполне подготовлен к выполнению новых заданий. А вот я как справлюсь с новой работой? В разговоре с ним я узнал, что к моменту мятежа подводный флот состоял из 6 лодок типа «С» и 6 более старых лодок типа «В». К нашему приезду в составе республиканского флота осталось только 3 лодки типа «С». Они имели водоизмещение 915 тонн, 6 торпедных аппаратов, надводную скорость в 16 и подводную в 6 узлов и 40 человек экипажа каждая.

Очень милый и дружелюбный Вальдес, знавший лодку от киля до клотика, старался меня успокоить и обещал активно помогать в изучении подводной лодки, на которой мне предстояло служить. С этой целью он проводил меня на единственную базирующуюся в Картахене «С‑1», где он ранее служил вместе с Иваном Алексеевичем Бурмистровым. Узнав, что я являюсь адъютант‑переводчиком Ивана Алексеевича, которого многие на лодке вспоминали с большой любовью, члены экипажа встретили меня очень дружелюбно, дали комплект чертежей лодки, предлагали почаще приходить. Естественно, они не знали, что я никогда не ходил на подводной лодке.

И вот с помощью Вальдеса я буквально сутками, по его словам успешно, изучал устройство лодки, испанскую терминологию и принятые на ней команды. Особенно трудно оказалось освоить схемы электрических кабелей и воздуховода, системы погружения и всплытия, систему продувания цистерн балласта. Мало было изучить это по чертежам, надо было все хорошо узнать непосредственно на месте, в отсеках корабля, центральном посту и боевой рубке. Часто посещая подлодку «С‑1», я с помощью Вальдеса, а в особенности членов экипажа, смог легче освоить все то, что мне казалось совершенно недосягаемым.

В Картахене, ближе знакомясь с Николаем Павловичем Египко, я узнал некоторые подробности о его службе на флоте. Еще до Испании он командовал подводной лодкой «Щ‑117» на Тихом океане и установит рекорд автономного плавания. Без захода на базу в январе феврале 1936 г. лодка пробыла в море 40 суток, в том числе под водой немногим более 340 часов. За этот поход всю команду наградили орденами «Знак почета», а командира – орденом «Красной Звезды». «Щ‑117» стала первым в истории советского Военно‑морского флота кораблем, экипаж которого состоял полностью из орденоносцев.

Вальдес рассказывал о том, что, после того как была принята от И.А. Бурмистрова подводная лодка, они совместно с H.П. Египко служили на севере Испании. Николай Павлович несколько раз тщетно пытался атаковать мятежные корабли, в том числе и фашистский крейсер «Адмиранте Сервера», но, возможно, плохая материальная часть, в особенности состояние торпед, были основной причиной того, что все атаки не достигли поставленной цели.

Николай Павлович вместе с Вальдесом пережили тяжелые дни падения севера Испании. Все корабли республиканского флота, находившиеся на севере, после сдачи Бильбао сосредоточились в Сангандере. Лодка «С‑6», которой после Ивана Алексеевича Бурмистрова командовал H.П. Египко, оставалась в порту дольше всех. Ей поручили погрузить вывозимые правительством страны басков документы и ценности. Порт подвергался массированным налетам фашистской авиации. Командир не разрешил отдать швартовы, пока не прибудут на борт лодки те советские добровольцы, которых предстояло вывести из опасной зоны, а также пока лодка не будет полностью загружена. Из этого ада «С‑6» попала в не менее сложную обстановку – в Хихон.

В октябре 1937 г. около лодки разорвалась бомба крупного калибра, которая нанесла ей серьезные повреждения, и ее по решению командования флота пришлось затопить. Команду с большими трудностями отправили из Хихона на торговом корабле, Н.П. Египко с другим советским моряком‑добровольцем А.В. Крученых на французском спортивном самолете вылетели во Францию. Вот тогда‑то Николай Павлович и был вызван из Парижа вновь в Барселону к командованию и получил ответственное задание приступить к доукомплектованию экипажей подводных лодок «С‑2» и «С‑4», находившихся на ремонте во Франции, первая – в Сен‑Назаре, а вторая – в Бордо.

Время шло быстро. Наконец настал день, когда я встретился со своим будущим командиром – капитан лейтенантом И.А. Бурмистровым, о котором я уже так много слышал. Иван Алексеевич встретил меня как старого знакомого, чем сразу расположил к себе. Я честно признался ему, что сильно обеспокоен, что я не моряк, назначен к нему на подводную лодку. Он усмехнулся и ободряюще сказал: «Значит, со мной получите боевое крещение!»

И.А. Бурмистров был совершенно не похож на Николая Павловича. Типичное русское лицо, светлые волосы, плотный, среднего роста, очень подвижный, с ласковыми и добрыми глазами.

Иван Алексеевич начал свою трудовую деятельность в Ставрополе накануне Великой Октябрьской социалистической революции 14‑летним юношей на кожевенном заводе, успев испытать на себе тяжести подневольного труда. В 1920 г. вступил в комсомол, был организатором первой комсомольской ячейки у себя на заводе. В 1920–1922 гг. в составе частей особого назначения (ЧОН) участвовал в борьбе с белогвардейскими бандами на Северном Кавказе. В 1923 г. в числе других юношей по путевке комсомола был направлен для несения службы на корабли Военно‑морского флота. Молодой моряк оказался на Краснознаменном Балтийском флоте. Затем был переведен на Черное море. Стал кочегаром на крейсере «Коминтерн». Окончил школу машинистов на Черноморском флоте. Учитывая успехи в учебе, был оставлен в школе инструктором, а затем выдвинут командиром роты. В 1931 г. в Ленинграде окончил Военно‑морское училище им. М.В. Фрунзе и вновь был направлен в Севастополь, где его назначили старпомом командира подводной лодки, а после окончания курсов усовершенствования – командиром. В 1923 г. вступил в ряды Коммунистической партии.

Из разговоров с Иваном Алексеевичем я понял, что для него незабываемыми были служба на флоте и учеба в Ленинграде в военно‑морском училище. Он очень полюбил наш город. Меня удивляло, насколько мой командир хорошо знаком с городом, его музеями, достопримечательностями, улицами, площадями и окрестностями. Это, естественно, с первых же дней сблизило нас еще в большей степени.

Первый раз И.А. Бурмистров приехал добровольцем в Испанию в ноябре 1936 г. Он был первым советским подводником в Испании. Главный военно‑морской советник Н.Г. Кузнецов поручил ему выяснить причины неудачных действий подводных лодок республиканского флота. В то время в Картахене находилось только две подводные лодки. С их изучения начал свою службу на республиканском флоте Иван Алексеевич. Чрезвычайно требовательный и, как некоторые хорошо знавшие его считали, даже при необходимости придирчивый, он был поражен плохим техническим состоянием лодок, слабой дисциплиной, отсутствием у моряков достаточной боевой подготовки.

Иван Алексеевич делал все возможное не только для тщательного изучения самих подводных лодок, их состояния, но и для выявления недостатков в технической и боевой подготовке моряков. Он стремился к достижению значительного подъема их боеспособности. О результатах своей работы он регулярно докладывал главному военно‑морскому советнику Н.Г. Кузнецову.

Вскоре Николай Герасимович, ознакомившись с докладами Ивана Алексеевича, посоветовавшись с ним, договорился с командующим республиканским флотом о назначении И.А. Бурмистрова командиром подводной лодки «С‑1». Это было первым назначением советского добровольца – военного моряка, командиром корабля. До этого они являлись только советниками при испанских офицерах, командирах кораблей и офицерах штабов флота и базы. Правда, позднее, к моменту моего прибытия в Картахену, наши моряки частично командовали и торпедными катерами.

Положение советских военных в Испании было очень ответственным и тяжелым. В особенности это касалось советников на флоте. По существу, они не имели никаких прав, но в то же время в определенной степени отвечали за состояние и действия кораблей, флота в целом, а также и военно‑морской базы. Для успешной работы им было необходимо не только тщательно изучить часто менявшуюся обстановку, а для этого хорошо разбираться в морских картах, но и в достаточной степени освоить особенности конструкций кораблей, их боевого вооружения.

Всем советникам, а особенно тем, которые были направлены на республиканский флот, для успешной работы следовало хорошо узнать испанцев, с которыми в дальнейшем надлежало нести службу. Только благодаря своим профессиональным знаниям, умением держаться советник мог завоевать себе авторитет, должное почтение и дружелюбие.

Все это очень хорошо понимали, и ставший после отъезда на Родину Н.Г. Кузнецова главным военно‑морским советником В.А. Алафузов постоянно чувствовал, какой огромный авторитет и нескрываемое уважение сумел завоевать Николас (так испанцы называли Николая Герасимовича), а поэтому испанские моряки и наши советники жалели, что он был отозван в Москву слишком рано.

Командирам‑подводникам приходилось еще сложнее, чем советникам на кораблях. Каждый из них был один, в лучшем случае вдвоем с переводчиком на корабле. Его окружал испанский экипаж, а в преданности республике всех его членов, офицеров и матросов, старшин он не мог быть уверенным. Надо было в достаточной степени освоить сложную иностранную технику, во многом отличающуюся от отечественной. Недостаточное знание испанского языка затрудняло непосредственное общение с экипажем, а как следствие – возможность установить надлежащий личный контакт с офицерами и матросами. Кроме того, на подводной лодке, где от молниеносного исполнения получаемой команды зависит не только успех операции, но и сохранение самой подлодки и жизни экипажа, командовать с помощью переводчика было почти невозможно. Наши советские командиры‑подводники должны были иметь минимальный запас испанских слов, достаточный для того, чтобы суметь отдать необходимую срочную команду.

Какова же роль в этих условиях принадлежала адъютант‑переводчикам?

Из рассказов Николая Павловича Египко и Вальдеса, а после прибытия в Картахену и Ивана Алексеевича Бурмистрова мне становилось все более понятным, что круг обязанностей адъютант‑переводчика на подводной лодке был очень широк. Прежде всего, не должен был забывать, что он не просто переводчик, а офицер республиканского флота. В его обязанности входил перевод морякам подчас очень сложных объяснений командира во время занятий по подготовке и разбору отдельных операций и боевых выходов. Он должен был помогать командиру во всех его начинаниях, направленных на укрепление дисциплины среди экипажа, наведение должного технического порядка на лодке. В дальнейшем моя работа с И.А. Бурмистровым шла по всем этим направлениям, а в период подготовки перехода подлодки «С‑4» и во время его осуществления мои обязанности еще больше расширились. Приходилось иногда непосредственно замещать командира на отдельных боевых постах.

Испанские моряки, знавшие Ивана Алексеевича по совместной службе на подлодках «С‑1» и «С‑6» во время его первого пребывания в Испании, рассказывали, что были всегда поражены неутомимостью, даже какой‑то особой одержимостью своего командира, пытавшегося навести должный порядок на лодках. Он был для них загадкой, совершенно непохожим на тех офицеров флота, которых они знали до этого. Сосредоточенное внимание моряка‑подводника отмечало малейшее упущение, самый незаметный дефект.

– Русский командир доставлял много «неприятностей» не только матросам и старшинам, но и офицерам. Он поспевал повсюду, показывал, требовал, делал сам, не боясь ни грязи, ни тяжестей, учил и терпеливо пояснял. Из‑за незнания испанского языка, проявляя нетерпеливость при работе с переводчиком, используя небольшой запас известных ему слов, в основном пояснения он делал жестами, мимикой, показывая непосредственно на детали, о которых шла речь. Нет, он совсем не был похож на наших испанских офицеров, – говорили мне испанские моряки, которые служили ранее под командованием И.А. Бурмистрова.

Эта оценка касалась не только Ивана Алексеевича, но и всех наших добровольцев‑моряков. Помню, как‑то я рассказал о нашем разговоре с испанцами Николаю Алексеевичу Питерскому. Он, смеясь, привел мне следующий факт: многие советские советники весьма тщательно осматривали материальную часть кораблей и требовали содержать ее в полном порядке. Это крайне удивляло многих испанских офицеров и моряков вообще. Однажды командующий флотом, внимательно следя за действиями Николая Ильина, озабоченного состоянием торпед, задал мне вопрос: «Неужели это ваш офицер? Он лазает под торпедными аппаратами и сам тщательно осматривает все приборы, проверяет исправность самой торпеды!» – продолжил свою мысль Н.П. Питерский. Да, Николай Ильин, наш ленинградец, моряк с Балтики, мог служить примером грамотности и трудолюбия. Однако среди наших моряков‑добровольцев он не был исключением. О каждом можно было сказать то же самое.

Большинство наших советников начинало службу на флоте с рядовых матросов. Их не связывали никакие предрассудки, а тем более существовавшая на испанском флоте резкая дистанция между офицерским корпусом и рядовыми моряками.

Вместе с Иваном Алексеевичем мы посетили внутреннюю гавань, где размещался судостроительный и судоремонтный заводы. Он показал три недостроенные подводные лодки типа «Д» более совершенной конструкции. Их строительство было поручено до мятежа компании «Конструктора Наваль», являвшейся собственностью англо‑испанского акционерного общества. Она управлялась непосредственно из Лондона, который должен был обеспечивать все необходимые поставки как ряда материалов, прежде всего для брони, так и механизмов и артиллерийских орудий. С началом мятежа строительство подводных лодок было полностью прекращено. Мне рассказывали, что английские специалисты, покинув базу в Картахене, прихватили с собой «на всякий случай» всю техническую документацию.

Еще хуже дело обстояло с судоремонтным заводом, находившимся в Картахене. Он также принадлежал не только испанцам, но и английским и французским компаниям. Управление этой фирмы было в Испании, находилось в Эль‑Ферроле. Это создавало условия, при которых официальным путем управляющие получали ряд сведений о состоянии кораблей республиканского флота. Разумеется, ими могли пользоваться и мятежники, к которым фирма была благосклонна.

Дни моего пребывания в Картахене были очень напряженными. Хотелось как можно более полно изучить подводную лодку, понять принцип действия всех механизмов, запомнить испанские наименования и, услышав испанские команды, твердо заучить их. Разумеется, положение было не из легких. Мне не хотелось показать испанским морякам, что назначенный к командиру подводной лодки «С‑4» адъютантом человек вовсе не знаком с подводными кораблями. Приходилось скрывать это, прикрываясь якобы недостаточным знанием иностранной техники, испанской терминологии и т.д.

И вот настал день нашего отъезда во Францию. Мы должны были прибыть в Барселону для оформления всех документов. Там мы задержались на несколько дней.

На этот раз в Барселоне мне очень повезло. По предложению Ивана Алексеевича однажды вечером мы отправились в наше посольство на лекцию Ильи Григорьевича Эренбурга. Не помню ее точное название, но знаю, что она была посвящена творчеству Сервантеса и испанской литературе, поэзии, которые заинтересовали Илью Георгиевича еще в совсем юные годы. Я никак не мог предположить, что в воюющей Испании, где нашим советникам, летчикам, танкистам, переводчикам и др. было очень нелегко, на такую академическую лекцию соберется так много весьма внимательно слушающего народа.

Зал был переполнен. Некоторые наши товарищи приехали в Барселону специально на лекцию. Это было признаком того, что всем хотелось узнать побольше о стране, с которой нас связала судьба, о ее народе, который мы полюбили, о его истории и культуре. Во многом, безусловно, способствовало этому интересу и само имя лектора. Илью Григорьевича любили за храбрость, в которой многие лично убеждались во время его посещений передовой на фронтах действующей армии, за его знание Испании и испанцев.

Каково же было мое удивление, когда после лекции Иван Алексеевич и Илья Григорьевич встретились как давнишние – нет, не знакомые, а друзья. Мой командир познакомил меня с И.Г. Эренбургом и с Овадием Герцовичем Савичем, который был очень дружен с Ильей Григорьевичем. Мы провели остаток вечера в его номере в той же гостинице «Диагональ», где мы и на этот раз остановились. Вернувшись из Испании, я изредка продолжал встречаться с новыми знакомыми. Позже, в 1961 г., когда Илье Григорьевичу исполнилось 70 лет, в своем поздравительном письме я еще раз выразил ему свою глубокую признательность за то, что своей лекцией и беседами со мной он во многом содействовал моему ознакомлению с Испанией.

В Барселоне И.Л. Бурмистров был принят Григорием Михайловичем Штерном, с которым уточнил порядок перехода лодок из Франции в Картахену. Вместе с Иваном Алексеевичем мы посетили и испанское министерство, где узнали, что нас во Франции ждет и специально прибывший дон Педро Прадо. Последнее очень обрадовало моего командира, так как он его хорошо знал.