1. Коммуникационный аспект

1.1.А. Создание новых средств коммуникации и транспортировки и глобализация социально-экономических, политических и культурных процессов.

1.2.A. Формирование GIS и уникальной социокультурной ситуации непосредственной глобальной коммуникации

1.3.S. Субъективное завышение значимости информации и постулирование ее статуса как важнейшего ресурса.

1.4.S. Перестройка системы задействованных каналов коммуникации: аудиовизуальная архаизация, дискриминация письменной культуры

1.5.S. Информационная перегрузка

1.6.S. Возможность сервисной и научно-технической специализации национальных экономик

2. Научно-технический аспект

2.1.а. Научно-техническая революция и формирование нового технологического уклада «микрокосма».

2.2.a. Риск как характеристика социокультурного отношения к инновациям.

2.3.a. Формирование «инновационной эскалации».

2.4.S. Технократизм элит и приобретение техническими экспертами псевдоэлитарного статуса.

2.5.S. Замещающее биосферу развитие техносферы.

3. Экономический аспект

3.1.а. Капиталистический экономический уклад.

3.2.S. Образование автокаталитического цикла конкурентного внедрения инноваций.

3.3.S. Коммерциализация научно-технической и социальной информации.

3.4.S. Иррациональная модель «общества расточительства».

4. Социальный аспект

4.1а. Постстратификация общества.

4.2.S. Появление нового измерения глобального неравенства – информационного.

4.3.S. Преобладание сетевых иерархических структур над сетевыми одноранговыми и номенклатурно-бюрократическими структурами.

4.4.S. Формирование нового «праздного класса».

4.5.S. «Удвоение» общества в технологической виртуальной среде (Интернет).

5. Политический аспект

5.1а. Профанация демократических институтов манипулятивным использованием технических и социальных ИКТ.

5.2.S. Глобальное разделение мира в зависимости от отношения к исследованиям в области новых технологий и правообладания ими.

5.3.S. Подмена интернет-демократии электронной бюрократией.

5.4.S. Использование ИКТ для установления мягкого контроля за гражданским обществом.

6. Культурный аспект

6.1.а. Доминирование массовой культуры, модель производства-потребления которой вписана в контекст «инновационной эскалации».

6.2.S. Дегуманизация культуры.

6.3.S. Архаизация процессов и продуктов культурного творчества, ренессанс мифологического и религиозного мировоззрения.

6.4.S. Глобализация культуры: преимущественный сценарий – гомогенизация по евроатлантическому образцу, вторичные сценарии – интеграция и конвергенция культур.

6.5.S. Замена теоретического универсального образования практическим узкоспециальным образованием, ориентированным на приобретение компетенций, связанных с созданием, внедрением и поддержкой инноваций.

Подобно тому, как Д. Белл разделил общества индустриальной эпохи на капиталистические и этатистские, мы можем разделить общества цифровой эпохи на те, чьи практики создания, распространения и использования информационных продуктов имеют рациональный характер, и иррациональные. Общество, в котором предполагается сакральный источник любого знания, а само сакральное знание не может быть подвергнуто критике, к работе же с ним допускается лишь узкий круг «специалистов» (одним из основных критериев ректурирования в корпус которых является лояльность сакрализованной Традиции) – иррационально. Но и общество, в котором информационные потоки и их влияние пущены на самотек, которое фактически не проводит внутренней экспертизы социальной информации, получающей глобальное распространение, подчиняет процессы создания, распространения и использования знаний капиталистическим механизмам и почти исключительно мотивам прибыльности – иррационально⁴⁹². Между двумя крайностями лежит «умеренно-информационное» общество. Я бы назвал его гуманистически-информационным, поскольку с одной стороны в проекте такового общества устранены препятствия к созданию и распространению знаний (за исключением этических соображений), а с другой – информационная супермагистраль самоорганизуется, из «кладбища информации» превращается в действующую библиотеку XXI в.

Мы можем счесть подобным проектом гуманистического информационного общества концепцию knowledge-based society (общества, основанного на знаниях или общества знаний). К сожалению, эти термины семантически еще более неудачны, чем термин информационное общество. Но и за пределами семантики есть серьезные возражения: общество, действительно основанное на знаниях – это одна из утопических универсалий, прослеживаемая на протяжении всей истории человечества. Подробный анализ этой группы проектов (также включаемой многими исследователями в «парадигму PIS») обнажил бы уже знакомые нам проблемы: надежду на решение всех проблем мановением волшебной палочки (в данном случае в роли орудия труда социального волшебника уже выступал бы не доступ к цифровой инфраструктуре и технике, а доступ к знаниям), представление будущего в качестве отретушированного фотопортрета современности, наивность и малую проработанность многих частных вопросов.

Приведенный в книге портрет современности – это концентрированно-негативное изображение существующих и доминирующих тенденций. Однако в реальном мире мы наблюдаем также и процессы, которые в случае своего успешного развития поспособствуют гуманизации quasi информационного общества. В завершении всей работы я попробую чрезвычайно кратко описать надежды на то, что развитие человеческой цивилизации отклонится от омега-тренда*.

Основанием проектирования идеального типа информационного общества может служить набор гуманистических целей развития общества:

– социальное развитие должно приводить к уменьшению любых видов неравенства;

– свобода коммуникации, в том числе и культурной межпоколенной трансляции социального опыта;

– политическое развитие должно основываться не на сужении социальных рамок принятия решений (экспертократии), а на расширении за счет механизма, который опять же вслед за Фейерабендом можно именовать «свободной дискуссией»;

– информационные технологии и их совершенствование должны оставаться средством решения практических социальных задач, а не превращаться в «цель-в-себе», мнимо самодостаточный вектор общественного развития.

Как видно, постановка таких целей позволяет охарактеризовать идеальный тип информационного общества как общество гуманистическое. Я не занимаюсь социокультурным изобретательством – лишь анализирую феномены и практики, которые существовали и продолжают существовать (немаловажная характеристика для проекта будущего) или возникли на глазах наших современников. Эти объекты социокультурной реальности, такие как дарономика, GNU или краудсорсинг*, обывателю могут представляться малозначимым исключением. Однако это – прорастающие зерна, в то время как существующая мир-система в ее кристаллической решетке «политика – экономика – социальные отношения – культура» окаменела и, как любая геологическая порода, подвержена эрозии.

Попробуем в заключение исследования предельно кратко охарактеризовать основные направления возможной гуманистической трансформации quasi информационного общества. Еще раз настойчиво повторю, что в данном анализе нет футурологии – только наблюдение и социологический синтез реально существующих феноменов и тенденций.

Ценностным основанием подлинно информационного общества должен выступать пангуманизм – человечное отношение к миру в целом, которое можно кратко охарактеризовать фразой советского инженера и писателя-фантаста Сергея Снегова: «Человек всему разумному и доброму во Вселенной – друг». В аспекте исключительно человеческого общежития возможно воспользоваться формулой эталонного гуманизма, предложенной А. В. Соколовым: рациональная универсалия + универсалия свободы + эстетическая универсалия + аксиологическая универсалия (альтруизм и ответственность) + этическая универсалия (гуманность, толерантность, ненасилие)⁴⁹³.

Невзирая на ряд публикаций биологического толка, в которых идея альтруизма подвергнута критике, мне представляется, что так называемый разумный эгоизм и кооперативное поведение являются более рациональной стратегией поведения человека в долгосрочной перспективе, чем неограниченный эгоизм и конкуренция. Возможно, упование на свободу воли человека и его разумность слишком наивно. Но будущее вряд ли станет возможным в принципе, если, имея оружие массового уничтожения, человек по-прежнему будет руководствоваться выбором цели своих действий, который останется рациональным только в краткосрочной перспективе.

Глобальное информационное пространство делает впервые или вновь возможным то, что было упразднено рыночной экономикой индустриального общества за ненадобностью или невозможностью именно в аспекте разумно-эгоистичных моделей поведения и кооперации.

Например, покупатель возвращается на рынок в качестве активного действующего субъекта, который способен не только быть предметом исследовательского интереса маркетологов, но и самостоятельно и публично определять предмет собственного спроса, кооперируясь с другими покупателями формировать «большой спрос» и совершать, таким образом, рыночный заказ. Кроме того, глобальное информационное пространство вновь устраняет дистанцию между производителем и покупателем. Частные проявления этой тенденции все в большей и большей степени охватывают гик-рынки⁴⁹⁴.

Краудсорсинг и co-creation, краудфандинг*⁴⁹⁵, совместная покупка⁴⁹⁶ и иные формы – все это свидетельства, во-первых, превращения покупателя в активного субъекта рыночных отношений, который нуждается уже не столько в защите своих прав, сколько в отсутствии дискриминирующей его защиты прав даже не производителя, а продавца-ритейлера.

Зигмунд Бауман, отвечая на вопрос российского экономиста Григория Глазкова, сформулировал современного общества, связанную с существующей системой распределения благ через рынок: «Проблема – среди прочих, которые должны быть поставлены в центр нашего мышления о будущем, – как можно выработать такой способ разрешения проблем не через рынок, не через магазины и вещи, которые имеют цены». Это проблема установления ценового тождества – проблема, которая не имеет решения в принципе на рынке информационных услуг. Например, рабочие одинаковой квалификации на одинаковых станках за единицу времени способны произвести некоторое количество идентичного продукта. Однако дизайнеры одинаковой квалификации за единицу времени могут вовсе не произвести искомого заказчиком или произвести продукт поистине гениальный. Невозможно измерить стоимость информационного продукта издержками на амортизацию оборудования, затратами времени и сил, поскольку «информационный продукт» – всегда производная от таланта или даже гениальности.

Удар по капитализму с другой стороны, наносит развитие в современном обществе дарономических отношений. Конечно, экономика дарения никогда полностью не исчезала из человеческого общества и сегодня мы вряд ли сможем осуществить количественный анализ представленности подобных отношений в эпоху Средневековья или индустриальную эру. Однако несомненно одно: производство и форма распространения цифровой продукции (программного обеспечения, образовательных программ, видеофильмов, музыки, компьютерных игр и т. п.) располагает к развитию дарономических отношений.

Что такое дарономика? Это форма распределения благ, при которой даритель не рассчитывает на ответный дар, а в случае его получения, ценность ответного дарения определяет первоначально одариваемый индивид. Это та ситуация, когда рок-группа выкладывает свой новый альбом в Интернет для бесплатного скачивания, но указывает идентификатор веб-кошелька. Слушатель сам решает, вознаграждать ли ему автора и в каком размере. Справедливо ли это для автора? Судя по распространенности подобной практики, это авторов устраивает.

Дарономика – не (пост-)коммунистический миф и не утопия. Дарономика в отдельных казусах – это реальность. В поиске фотографий животных для своего сына автор столкнулся с тем, что большая часть фоторесурсов Wikimedia либо находятся в состоянии public domain («в общественном достоянии»), либо распространяются по условиям лицензий Creative Commons⁴⁹⁷ 2.0 или 3.0.

В современном обществе с его ярко выраженными гедонистическими ориентациями одновременно все ярче проявляются тенденции к самоограничению потребления. Конечно, и эта тема также является одной из наиболее стабильных в социальном дискурсе модерна. И если на рубеже XIX – XX вв. модель самоограничения потребительских запросов обывателя отстаивали социалисты, то в начале XXI в. идея начинает обретать широкий круг сторонников. Мы можем упомянуть в их числе столь различных по взглядам и роду деятельности людей как доктора культурологии С. Б. Синецкого⁴⁹⁸ и главу синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества протоиерея Всеволода Чаплина⁴⁹⁹.

Во многом, успех развития разумного консюмеризма зависит от изменения нашей производственной модели, точнее связи между разработкой и внедрением инноваций и рыночной конкуренцией. Как было показано в третьей главе, это приводит к тому, что инновационный цикл «перегревается», принцип Красной королевы заставляет компании ускорять разработку и внедрение новинок, в ущерб их качественным отличиям друг от друга. Умеренная инновационная модель, основанная на обдуманном внедрении жизненно необходимых инновационных решений по мере износа продуктов предыдущего поколения, а не по мере конструируемых маркетинговыми методами потребностей способна снизить издержки и нейтрализовать Красную королеву. Однако внутри рыночного капиталистического общества умеренной инновационной модели не суждено состояться: Красная королева бессмертна, поскольку она – лишь обезличенный принцип, закономерность, а не персона. Внутри общества, всё большую долю которого занимают отношения дарономического характера, появляются шансы на реванш у Белой королевы. Она предполагает нам рациональную оценку потребности общества в той или иной инновации, тщательную экспертизу ее вероятных последствий и апробацию ее внедрения.

В аспекте статуса информации нам наиболее необходима не технологическая революция, а социальное откровение. Сама по себе информация ни сегодня, ни в ближайшее время не станет ресурсом. Она является не более, чем «периодической системой элементов», из которой выплавляется, выражаясь сугубо метафорически, нематериальное вещество знаний. Однако человеческий интеллект, безусловно, ресурсом является (равно как и человеческий преобразовательный труд), он активно эксплуатируется и, увы, менее активно воспроизводится.

Так, в монографии «Культурная политика XXI в.» С. Б. Синецкий проницательно замечает, что «в XXI в. конкурентные преимущества будут определяться в первую очередь устройством систем “извлечения” интеллектуальных ресурсов из социумов, конвертации интеллекта в решения, действия, изобретения» <…> Интеллект становится главным ресурсом и, соответственно, главным предметом конкуренции»⁵⁰⁰. На возможное замечание оппонентов заметим: действительно, тенденция увеличения значимости интеллекта и знаний как его производной наблюдается в западной цивилизации по меньшей мере половину последнего тысячелетия. Однако это лишь еще раз подтверждает мысль Э. Гидденса и П. Б. Уварова – современное общество является не радикально отличным от индустриальной эпохи, а предельным вариантом развития техногенной цивилизации в принципе.

Сегодня системы конвертации информации в знания несовершенны, в первую очередь из-за экономических барьеров. Это касается не только соотношения стоимости и эффективности образования, но и стоимости самих информационных продуктов. Мы уже упоминали, что коммерческая модель распространения знаний вызывает все большее недовольство в научных кругах. Растет социальное недовольство системой защиты исключительных прав интеллектуальной собственности, корпоративные поборники которой выглядят баронами-разбойниками раннего капитализма (чему удивляться, если информациональный капитализм действительно довольно молод?!).

Наблюдается несколько взаимосвязанных процессов:

• Политическая кристаллизация сил, которые считают современную систему распространения информационных продуктов несправедливой и неэффективной. Пиратские партии зарегистрированы более чем в сорока странах мира, в еще большем количестве создаются инициативные группы, в некоторых странах – реально действующей партии отказывается в регистрации⁵⁰¹.

• Выстраивание альтернативных некоммерческих моделей публикации научных результатов. В качестве примера подобной модели мы уже приводили ранее проект Science 2.0, позволяющий не только более эффективно опубликовать результаты авторского исследования, но и организовать коллективные исследовательские процедуры и даже обсуждение первоначальной идеи или гипотезы исследования.

• Выстраивание коммерческих моделей образовательных программ, которые обладают несопоставимо высоким образовательным потенциалом по сравнению

Возникая в определенной точке социального пространственно-временного континуума социальный институт не может не подвергаться изменениям. По мере аккумуляции изменений всегда возникает вопрос: до каких пор эволюционирующий феномен сохраняет свою идентичность, тождество содержания и социально-постулированного смысла? Современные монастыри явным образом отличаются функционально (а именно функционал является одной из важнейших черт социального института) от своих средневековых предтеч. Современный университет – не менее, а скорее и более отличается от схоластических центров мудрости теоцентристского средневекового общества. Однако даже в современной форме университет вероятно является не столь эффективной формой образовательного учреждения, как это кажется нам в силу привычки.

Если взять университетские функции в предельно абстрактном выражении, то они сводятся к нескольким пунктам (пока мы рассматриваем только образовательное измерение университета, не затрагивая его научно-исследовательское значение):

1) Аккумуляция профессорско-преподавательского состава наивысшей квалификации;

2) Построение систем воспроизводства и селективного обмена научными кадрами;

3) Аккумуляция студенческого контингента.

4) Селекция и отсев студенческого контингента в целях сообщения «успешным особям» документально подтвержденного статуса квалифицированного специалиста. Поэтому имеет место формализация программ и выработка стандартов обучения и контроля знаний, а в силу уже этого – отставание и того и другого от потребностей конечного потребителя человеческих ресурсов – экономической системой.

5) Администрирование всех обозначенных процессов и их коммерциализация как минимум для их же обеспечения.

Пребывание университета в конкретной точке географического пространства, издержки, связанные с высокой долей расходов на администрирование, потери, вызванные селекцией студентов, расходы на содержание профессорско-преподавательского штата – все это приводит к тому, что любой университет работает хуже, чем мог бы в случае иной институциональной формы⁵⁰².

Может ли каждую изучаемую дисциплину преподавать человек, входящий в число признанных научных, методических и профессиональных лидеров по кругу ее вопросов? В рамках современного университета, наследника традиций индустриального общества, безусловно, нет. Подобная образовательная «Dream Team» потребовала бы столь астрономического финансирования, что неумолимо была бы смята и уничтожена контролем за его расходованием со стороны государственной машины и гражданского общества.

Однако отсутствие необходимости географической концентрации лучших преподавательских кадров, уменьшение издержек, связанных с отсевом из студенческих рядов неуспевающих студентов, уменьшение административных расходов возможно в онлайн-форме образования. Массовые открытые онлайн-курсы – феномен, возникший в 1990-е гг. С распространением широкополосного интернета и развитием образовательной функции Глобальной сети подобные проекты привлекают все большее внимание не только ищущих возможности обучения молодых людей, но и традиционных университетов, рассматривающих пути собственного реформирования и повышения привлекательности⁵⁰³.

На текущий день крупнейшим проектом подобного рода является интернет-ресурс Coursera⁵⁰⁴, который агрегируют онлайн-курсы, разрабатываемые несколькими десятками ведущих учебных заведений мира. Мне представляется, что тоффлеровское будущее уже наступило, а мы по-прежнему не замечаем этого.

Заметно, как в сфере экономики, науки и образования, социальных, трудовых отношений, систем ценностей постепенно прорастают гуманизирующие техногенное общество феномены.

Высокий градус критики в данном исследовании, кажется, достиг своего пика к финалу второй главы, когда мы анализировали политическую транснациональную манифестацию проекта глобального «информационного» общества. Однако на самом деле, я не вижу злой воли в том, как государства и многие (но не все!) крупнейшие корпорации выстраивают этот проект капиталистических образом, заняв место центра масс этой астрономической системы. Социальная инерция вообще преодолима с трудом, социальные же институты в частности обладают инерцией разогнанного локомотива – не только скорость, но и направление их движения сменить чрезвычайно трудно. При этом государства как деперсонифицированный агрегат вполне реальных и мыслящих людей отдают себе отчет в необходимости перемен, по крайней мере, именно об этом могут свидетельствовать непрекращающиеся реформы всех регулирующих государственных механизмов, лихорадочные попытки адаптироваться к реальности Цифровой эпохи. И позитивные изменения также заметны.

Я предполагаю, что действительной политической системой гуманистического и подлинно информационного общества могла бы стать партисипативная демократия. Этот концепт ближе всего к идеям свободного общества П. Фейерабенда и здорового общества, чей эскиз набросал Э. Фромм в двух наиболее значимых социально-философских трудах.

Концепция свободного общества возникает в период, для которого характерно было разочарование в глобальных проектах революционного переустройства общества. В отличие от проектов радикального разрыва (каковым мнимо является глобальный проект дегуманизированного QIS) революционное переустройство подразумевает не только качественный характер изменений, но и определенную негативную (насильственную) практику их реализации, воплощения в жизнь. Поэтому разочарование в революциях – это очень важный исходный момент, позволяющий сочетать кардинальные перемены и гуманизм. Систему взглядов, имеющую генетическое сходство с проектами К. Поппера, П. Фейерабенда, Г. Маркузе и Э. Фромма были обозначены мной как проекты нормального или здорового общества. В числе прочего нормальность подразумевает и возможность перехода к такому обществу нереволюционным путем.

Итак, теория «свободного общества» налицо. Но где практика – неужели в создании многочисленных сайтов системы электронного правительства?! Отнюдь, сайты и услуги ЭП являются предметом трансфера в киберспейс стандартных и рутинных процедур бюрократического производства. ЭП – это смена «точки доступа», имеющая целью вновь включить в систему государственного регулирования дела людей, которые ее покинули в результате виртуализации собственной жизни.

Примером проекта гражданского участия в местном самоуправлении без государственной регуляции является проектом Йополис⁵⁰⁵. Помимо светлой стороны, у свободного интернет-сообщества есть и своя темная сторона – это проекты террористического воздействия на государственную власть⁵⁰⁶: например, WikiLeaks. В меньшей степени террористическими с точки зрения государства являются проекты альтернативного гражданского мониторинга качества государственных услуг. Среди примеров таких проектов можно назвать:

1. РосЯма и ее украинский, казахский и белорусский аналоги⁵⁰⁷. Суть проектов заключается в сборе и анализе сведений о состоянии транспортной инфраструкры и последующее перенаправление этих сведений в органы государственной власти федерального и регионального уровней.

2. «Общество синих ведерок»⁵⁰⁸

3. «Страна без глупостей»⁵⁰⁹ – проект, в рамках которого реализуется ряд задач. Особо выделяются борьба за свободу фото- и видеосъёмки в общественных местах и борьба с установлением незаконных парковок на улицах и придворовых территориях.

Перечислять такие проекты по всему миру можно очень и очень долго. И я вновь должен сказать: подобная гражданская активность – не изобретение Цифрового века. Но упрощение коммуникации и появление возможностей оперативного координирования своих действий, как внутри одной страны, так и по всему миру, производят качественные изменения в институтах гражданского контроля государственной власти.

Позитивной, а не критической формой развития структур партисипативной демократии должна стать электронная демократия. К сожалению, работающих моделей этой системы мне пока что неизвестно, однако теоретическое осмысление и практические попытки разработки эффективной модели повсеместного участия граждан в принятии политических решений.

Констатация «смерти культуры» стала общим местом большого числа работ рубежа XX – XXI вв. Между тем наша точка зрения заключается не только в том, что «пациент скорее жив, чем мертв», но и в том, что «пациент идет на поправку». Новая среда коммуникации, новые формы, которые она предлагает, естественным образом вызвали кризис восприятия предшествующих форм (как неактуальных у префигуративного поколения и как умирающих – у постфигуративного), кризис поиска новых средств выразительности искусства, новых способов культурного творчества и т. д. Однако с течением времени появляется поколение, для которого естественно восприятие видеоигр как феномена культурно-семантически равного кинематографу и литературе. Далее уже это поколение, ставшее родителями, придет к выводу о том, что «родительский контроль» – это не услуга, предоставляемая провайдером, а обязанность родителя по воспитанию культуры интернет-серфинга* и передаче норм сетевого этикета, сознательный отбор родителями DСC⁵¹⁰, который имеет значимость для воспитания и образования детей. Несомненно, на тот момент возникнут новые формы творчества и презентации его результатов, которые будут столь же далеки от родителей, как сегодняшние компьютерные игры – от поколения, рожденного в 1950–1960-е гг. Таким образом, наша оценка носит умеренно-оптимистический характер в общих своих чертах; перед разъяснением деталей нам необходимо определить возможные альтернативы, позиции, сравнение с которыми авторской, будет иметь смысл для внутренней критики работы.

В работе «Культурная политика XXI в.», столь же оригинальной, сколь и шокирующей возможного читателя-обывателя, С. Б. Синецкий не без оснований восклицает: «Говоря языком IT-специалистов, культура может оказаться слишком медленной программой, чтобы продолжать управлять новым человеком⁵¹¹ в условиях сверхбыстрых цивилизационных изменений <…> При дальнейшем нарастании скорости изменений у культуры просто может не оказаться временного ресурса на выработку нормативных оснований поведения и деятельности членов сообществ, состоящих из новых людей <…> Применимы ли будут именно такие, основанные на многократном повторении, привычке, традиции, механизмы формирования личности, вписывания человека в сообщество?»⁵¹². Мне кажется, автор в приведенном рассуждении забывает о некоторых весьма важных моментах:

1. Культура как сфера ценностно-нормативного регулирования обладает колоссальным запасом «прочности», представленным аккумулированными за тысячелетия своего развития «фантастическими ситуациями». Так, С. Б. Синецкий рассуждает о вполне вероятных в будущем «правах роботов» (можно даже сочинить текст под названием «Декларация прав роботов и искусственного интеллекта»), однако это суждение на момент его представления читателю уже имеет культурный контекст и культурный опыт, фиксацию в произведениях художественной культуры. Не менее богата проблематика отношений «естественного» и генетически-усовершенствованного людей в будущем обществе и т. д. Очень часто, когда речь идет о том, что культура не справляется с задачей ценностно-нормативной регуляции, подразумевается, что некоторое количество людей фактически выключено из пространства культуры, в силу сбоя механизмов системы социализации. Однако это уже вопросы к институтам семьи и образования, а не к самой культуре.

2. Традиция многократного повторения во многом стала доминировать именно в техногенной цивилизации. Даже наиболее «традиционная традиция» – конфуцианство в качестве инструмента формирования благородного мужа предполагала не столько заучивание определенных правил, сколько решение специфического корпуса этических поведенческих задач. Аналогичный, далекий от простого «заучивания», метод представляют собой сократические беседы. Искусство дискуссии во многом утрачено современным обществом, которое рассуждению предпочитает экспертные оценки, результаты социологических исследований (т. е. зачастую презентацию усредненного мнения большинства) и шоу-дебаты в наименьшей степени позволяющие установить истину.

Культура не будет запаздывать в своей реакции на потребность регуляции тех или иных отношениях, если вернется от программы «записи готовых решений» к программе решения социализирующимися⁵¹³ индивидами актуальных задач.

Впрочем, в другом месте «Культурной политики XXI в.» С. Б. Синецкий говорит о том, что человеку придется «целенаправленно создавать культурные прецеденты, искусственно (насильно) внедряя оптимальные культурные образцы, способствующие оптимизации социальных процессов».

Конечно, приведенные выше рассуждения и свидетельства не позволяют выстроить полноценный портрет гипотетического идеального информационного общества и уж тем более оценить шансы на его появление в XXI в. Однако они показывают, что панорама мирового развития далека не так черна и безнадежна, как это было представлено в третьей главе. Пусть и не доминирующие, но тенденции к гуманизации всех сфер социальной жизни есть.

Гуманистическое информационное общество не обойдется без противоречий и проблем. Но общество, основанное на саморегуляции своей информационной среды, дарономике, а не экономике, партисипативной интернет-демократии сознательных граждан, каждый из которых стремится стать экспертом, а не потребителем чужих оценок и прогнозов… это общество – позитивная утопия-XXI. И мне очень хочется надеяться, что обнаруженные гуманистические приметы нашего времени – это свидетельства большого интеллектуального сдвига, который переведет позитивную утопию в проективную плоскость.