Демократия манипуляций и электронная бюрократия

Двадцатый век породил удивительный феномен: политические институты большинства стран мира мимикрируют под форму правления и политический режим который можно назвать парламентско-демократическим. Монархии и диктатуры, теократии и, разумеется, республики – практически все государства планеты стараются обзавестись теми институтами, которые обеспечивали бы в действительности или симулировали выборность власти и представительство народа во властных структурах.

Критика конкретных политических режимов очень часто сосредоточена в области фальсификации частных институтов. Удивительно, но такой лингвистический и политический концепт времен «Холодной войны» как whataboutism*⁴⁴⁷ показывает, что критика частностей справедлива, обоюдоостра… и что даже внешне самые демократические страны могут оказаться под огнем политических обвинений. Увы, но тактика whataboutism* справедлива, правда не для одного субъекта подобных переговоров, а для обеих «высоких договаривающихся сторон»: права человека нарушаются не только режимами, обвиняемыми в недемократичности, да и саму демократичность практически любого режима можно поставить под удар.

У взаимной критики, к сожалению, отсутствует общее основание, поскольку никто не хочет обвинить в недемократичности всех, только других. Однако это общее основание есть.

В ходе XX в. произошла профанация демократических инструментов управления обществом в силу профессионализации нескольких групп:

1. Групп управленцев. Глава государства часто является в большей степени публичным лицом, своеобразной «говорящей головой», а не активным политиком.

2. Групп агитации и пропаганды. Может ли быть демократическим общество, в котором формированием общественного мнения занимаются специально обученные люди? На эти цели выделяются огромные бюджеты и ресурсы государственных средств массовой информации? Думаю, что вряд ли.

Соединим элиты этих двух групп и получим государственную элиту любой страны. Однако общество, которым манипулируют и управляют, априори не может считаться обществом демократического выбора вне зависимости от того, какие институциональные ограничения для властолюбия отдельной личности мы установим.

Большие надежды редемократизации возлагались на развитие сети Интернет. Это было связано с тем, что она позволяет устраивать оперативный и дешевый референдум практически по любому вопросу, и с тем, что так называемые новые медиа* казались неподконтрольными магнатам и государствам.

К сожалению, сегодня идея интернет-демократии, Афинской Агоры 2.0, повсеместно подменена на идею электронной бюрократии.

Отличие между двумя этими идеями довольно простое. Интернет- или электронная демократия⁴⁴⁸ – это форма участия граждан в принятии политических решений по всем волнующим их вопросам. Электронная бюрократия или электронное правительство* (e-governance) – это инструменты оптимизации предоставления государственных услуг гражданам посредством использования Глобальной сети.

К сожалению, государства сегодня наиболее активно продвигают идеи электронной бюрократии. Так, в России создан единый портал «Государственные услуги Российской Федерации»⁴⁴⁹, активно развиваются местные, в том числе и муниципальные ресурсы аналогичного рода. С моей точки зрения, это очень опасное решение, поскольку оно способно с течением времени поглотить и «растворить» идею электронной демократии, не решая проблему, которая вызвала ее к жизни – пассивность и безмолвие большинства граждан и бессилие даже политически активного меньшинства.

Зарубежный исследователь Стивен Клифт, авторитетный международный эксперт и активист электронной демократии указывает, что ее основное отличие от существующей модели «реальной демократии» заключается в степени значимости акторов⁴⁵⁰. Действительно, какие бы институциональные формы мы не выбрали, органы государственной власти в реальной демократии оказываются привилегированными участниками политического процесса, в то время как граждане подвергаются остракизму в межвыборный период. Всеобщий интернет-референдум партисипативного типа является формальным решением этой проблемы: граждане возвращают себе реальное право каждодневного участия в политической жизни, а государственные органы становятся исполнителями их решений.

В России развитием идей электронной демократии активно занимаются публичные личности: социолог И. Эйдман⁴⁵¹, политолог, публицист и уральский общественный деятель, президент Института развития и модернизации общественных связей, генеральный директор консалтинговой группы «Медиа-консалтинг» Ф. Крашенников и депутат городской думы, политический и общественный деятелем Екатеринбурга Л. Волков⁴⁵². Высокоцитируемые научные публикации по этой тематике опубликовал ряд других ученых.

Впрочем, нельзя сказать, что эта тема вызвала в нашей науке большой отклик: РИНЦ индексирует всего 185 статей по ключевым словам «электронная демократия»⁴⁵³, в то время как проблемам электронного правительства посвящено, по свидетельству РИНЦ, 1304 статьи⁴⁵⁴! Правда, при этом в списке публикаций, посвященных электронному правительству, широко представлены диссертации, учебные и методические (!) пособия, в то время как публикации об электронной демократии обычно носят журнально-статейный характер. Обращает на себя внимание и факт численной разницы цитирований наиболее важных публикаций по смежной тематике, что наводит на мысли о высокой степени конъюнктурности публикаций по электронному правительству.

Критики идей электронной демократии справедливо указывают на множество рисков, связанных с построением этой модели: от фальсификации результатов голосования государствами и хакерскими группами до «пробуксовывания» существующих механизмов принятия решений. По-прежнему нерешенными (точнее – потенциально решенными в избыточном множестве вариантов) остаются вопросы относительно самого процедурного механизма: допустимо ли делегирование голосов, возможно ли «электронное представительство» и т. д.

Я настроен относительно идей реализации электронной демократии сегодня довольно пессимистично. С одной стороны, ее механизмы могут послужить вполне практическому воплощению того, что П. Фейерабенд называл «Свободным обществом». С другой стороны, электронная демократия не решает ключевой политической проблемы QIS – профанации самого демократического механизма принятия решений большинством в силу развитости практик манипуляций общественным мнением. Более того, проектирование и внедрение институтов электронной демократии сегодня только усугубило бы эту проблему. Техника не решает социально-технологических проблем – она лишь добавляет им остроты.

При этом проблема манипуляции обществом электронной демократии тесно связана и с другим аспектом, который мы частично рассматривали, так называемой «проблемой Большого Брата».

Челябинский историк и медиаактивист* А. Фокин, рассуждая о трендах развития Интернета, выявляет его контролирующую и автореферентную функцию. По аналогии с «Большим Братом» Дж. Оруэлла интернет, по его мнению, можно назвать «младшей сестрой»⁴⁵⁵: он не следит, но подсматривает, не контролирует тебя, отечески опекая, но всегда в курсе, что и где ты делаешь. Как тут не вспомнить «общество контроля», которое весьма метафорично наполовину описал, наполовину – напророчил Ж. Делёз⁴⁵⁶. Отличие автореферентной для человека функции Интернета от контролитарной функции телекранов Дж. Оруэлла блестяще зафиксировал А. А. Зиновьев в социологическом романе «Глобальный человейник»⁴⁵⁷.

Проблема заключается в том, что при помощи «высоких технологий» правительства могут реализовать оба сценария: как «Большого Брата» (активной слежки за гражданами), так и «Малой сестры» (пассивного сбора сведений, размещаемых гражданами в Глобальной сети добровольно в собственных интересах).

С другой стороны, оруэлловским сценариям Ж. Делёза и иже с ним противостоят исторические свидетельства, собранные Э. Девисом. Приведу одну довольно распространенную цитату: «…страх перед электромагнитной слежкой создает один из величайших шизофренических мотивов XX века: подозрение, что нечистая квазителепатическая сила использует транзисторные приемники, телевизоры, зубные протезы или микроволновые сигналы для того, чтобы поработить мозг и манипулировать поведением. Эти параноидальные подозрения обычно содержатся в историях об агентах КГБ, инопланетных зондах или экспериментах ЦРУ по контролю над сознанием. Эта светская мифология подходит для овнешненного электронного “я”, открытого и доступного вниманию невидимых агентов, рыскающих повсюду в информационном пространстве. Но зарождение этого мотива может быть отнесено к самой заре телефонной эры, к 1870-м годам, когда Томас Уотсон встретил человека, который клялся, что двое известных ньюйоркцев подсоединили его мозг к своей телефонной линии для того, чтобы беспрестанно внушать ему разнообразные “дружеские пожелания и даже мысль об убийстве”. Человек предлагал Уотсону срезать крышку черепа, чтобы электроинженер смог посмотреть, как работает эта штуковина»⁴⁵⁸.

Увы, сценарии «Большой Брат» и «Малая Сестра» получили частичное подтверждение как основной тренд развития общества контроля после огласки Э. Сноуденом масштабов американской и британской слежки. Впрочем, это разоблачение имело и позитивные следствия: он привлек внимание к тому, насколько расспространенна публикация личных данных пользователей в Сети. В результате решения Европейского суда даже столь несгибаемый IT-гигант как Google, который обычно занимает непримиримую позицию по делам вмешательства государств в свободу сетевой коммуникации, перешел на политику удаления личных данных по запросам пользователей⁴⁵⁹. Министерство Юстиции США приняло решение, согласно которому IT-гиганты, такие как Google, Microsoft, Yahoo и Facebook смогут публиковать некоторые общие данные, касающиеся запросов спецслужб о владельцах аккаунтов* на сайтах этих компаний⁴⁶⁰. Пока подобного рода решения выглядят каплей в море потребностей защиты граждан от активных усилий «Большого Брата» и внимания «Младшей Сестры», но это в любом случае позитивный сдвиг. Впрочем, общей картины это не меняет – сегодня государства по-прежнему успешно реализуют сценарий «общества гибкого контроля», который столь прозорливо был обрисован французским философом Ж. Делёзом.

Наконец, нам надо рассмотреть еще один вопрос. Экономические и научно-технические аспекты QIS формируют не только глобальное социальное, но и не менее глобальное политическое неравенство. С одной стороны, это глобальное политическое неравенство было сформировано всем ходом Новой и Новейшей истории. В этом смысле особенно показателен состав постоянных членов Совета Безопасности ООН: в него входят три страны, представляющие Западный мир и две страны, представляющие мир Восточный. Среди этого перечня лишь СССР, а затем КНР удалось вырваться из числа стран Третьего мира и занять одно из руководящих мест в мировой политике. При этом, даже в период «Холодной войны» такое представительство было гораздо более хитро и тонко устроенным механизмом, который, по-прежнему исключал из практического принятия исполняемых решений исламский мир, страны Иберо-Американского региона и т. д.

Quasi информационное общество современности западноцентрично. И это касается отнюдь не только экономических вопросов или вопросов социальных идеалов, но и вопросов политического мироустройства. Увы, но сегодня эта западноцентричность подвергается все большему и большему давлению. Риски катастрофического изменения системы глобального политического неравенства только возрастают по мере развития информационных технологий, которые также делают более доступными и разработки, имеющие прикладное военное значение. Заморозить же глобальное политическое неравенство в мире, который столь интенсивно пронизан в том числе и научными коммуникациями едва ли удастся. Я не являюсь защитником сложившейся мировой политической системы, но ее изменение в результате реализации любого катастрофического сценария вряд ли будет стоить того.

Сигнатуры и атрибуты QIS замыкаются в очередное кольцо: инновационная эскалация приводит к дальнейшему отрыву наиболее развитых стран и формирует систему политического неравенства, которая поддерживает конкурентные преимущества развитых стран.