Общество риска и инновационная эскалация

Значимость социокультурного изменения, которое привело к формированию феномена общества риска³⁹⁹ сложно переоценить, однако оно не может претендовать на роль смыслового ядра современного общества. Череда революционных научных открытий второй половины XIX – первой половины XX в. в сочетании приданием экономического значения теоретическому научному знанию⁴⁰⁰ стала причиной формирования новой научной ментальности. Ее характерной чертой является вероятностная оценка опасностей, обусловленных научными экспериментами и открытиями и пренебрежение ими в случае низкой вероятности катастрофы. Проблема такого отношения в том, что окно «низкой вероятности» катастрофического исхода имеет тенденцию с течением времени расширяться.

Как пишет немецкий исследователь Г. Бехманн, «риск (от итальянского riscare – взвешивать) [сегодня] обозначает <…> возможность обращения с неопределенным и ощущаемым полным опасностей будущим»⁴⁰¹. Исследователь отмечает те существенные элементы данного понятия, которые специфически относятся именно к современному пониманию риска⁴⁰²:

1. Будущее неопределенно, однако требует принятия решений, которые могут привести – также в будущем! – как к позитивным, так и негативным результатам. Риск как решение ведет к нестабильному состоянию в будущем, однако цель его оценки – снижение потерь и максимизация выгод.

«Риск – легитимный ребенок современной рациональности, кредо которой заключено в создании вещей, а ее форма деятельности нашла свое воплощение в отношении “цель – средство”».

2. Для оценки рисков мы нуждаемся в соответствующих специализированных знаниях.

3. Общество риска склонно к субъективированию опасностей. Опасность объективна, в то время как риск зависит от нашей оценки: современное общество тяготеет к превращению первого во второе.

4. «Риски парадоксальны: если некоторый набор будет реализован, то возрастает неопределенность в плане следствий этого выбора, а если же не будет реализован, то появляется неопределенность связанных с этим последствий (потеря возможных выгод)».

В заключение этих характеристик Г. Бехманн приводит центральное рассуждение: «в понятии риска выражается измененное понимание человеком природы и самого себя, которое наблюдается в увеличении потенциала принятия человеком решений и примате будущего над прошлым в обществе. То, что все это связано со структурными изменениями в самом обществе, совершенно очевидно».

Действительно, структурные изменения общества, которые приводят к субъективированию опасностей (по сути, вследствие переоценки человеческих возможностей) и повышению роли экспертов, налицо. Мне представляется, что это связано не только с объективными обстоятельствами: ростом научной осведомленности человечества об окружающем мире и последствиях собственной деятельности, росте разрушительного потенциала рода людского. Проблема кроется также и в том, что рациональность наших решений стала подобна флюсу – она одностороння.

А. Этциони определял рациональность как «способность подвергать выбор средств в достижении цели логическому и эмпирическому рассмотрению»⁴⁰³. Очевидно, что такое определение, исключает из содержания категории рационального социального мышления процедуру целеполагания. Иначе говоря, рациональность сводится к выбору метода, но не к выбору цели социального развития. И это весьма симптоматично для современного общества. В большинстве случаев мы не задаемся вопросами: рационально ли стремление заработать как можно больше денег (максимизировать прибыль, будь то личный, корпоративный или валовый национальный доход)?

Мы, например, анализируем лишь одну сторону проблемы при выборе работы. И этот анализ, признаться, довольно примитивен: чем больше платят в час при меньшей рутинности и интенсивности труда, налагаемой ответственности и пр., тем более привлекательно рабочее место. Я не говорю о том, что это повсеместное являение, однако оно чрезвычайно распространенно.

Рассмотрим эту же ситуацию с точки зрения рациональности цели. Не будет ли рациональнее ограничить некоторый спектр личных потребностей в пользу меньшей трудовой нагрузки, оставляющей больше свободного времени для общения с семьей и друзьями и действительного, а не фиктивного⁴⁰⁴ «личностного роста»?

Если ограничение потребностей выходит за рамки некоторой социальной нормы, то, в зависимости от степени нарушения этоса консьюмеризма, нарушителя назовут либо неудачником, либо лентяем, либо – романтика XXI в.! – дауншифтером. Правда, баланс пользы/вреда в данном случае определить чрезвычайно сложно: такой человек может избежать дополнительных физических и психологических нагрузок, распада семьи в силу фактического отсутствия дома одного или нескольких ее членов, предпочитающих пребывание на рабочем месте совместному времяпровождению, стрессов и всевозможных заболеваний. Такой человек может обнаружить, что многие потребности являются надуманными или фиктивными. Такой человек, вероятнее всего, продлит себе жизнь, если она не будет укорочена в результате внешнего социального прессинга.

Может ли общество, стремящееся следовать примитивному варианту консьюмеристской логики и беспрестанно максимизировать свои доходы, считаться рациональным? Плохо быть по якобы макиавеллистким рецептам неразборчивым в средствах человеком. Еще хуже из девиза ордена Святого Иисуса выбрать предметом своей рассудительности исключительно средства, специально закрывая глаза на рассмотрение цели.

Я пытаюсь показать, что иррациональность современного общества определяется не столько самой консьюмеристской логикой, сколько фактическим отказом ее обсуждать. В большинстве случаев до перехода долгосрочных рисков в состояние актуальной опасности человечество отказывается обсуждать потенциальные угрозы. Как мы показали ранее, риск – для современного общества лишь изящный и в определенном смысле статусный эвфемизм, прикрывающий собой траекторию движения лодки, оказавшейся на стремнине в полумиле от водопада.

Исследование Г. Бехманна парадоксальным образом сочетает фатализм и сдержанный оптимизм. Однако немецкий ученый все же приходит к пессимистическому выводу: «Важный опыт современности – причинение обществом самому себе вреда вследствие им самим же поддерживаемых структурных принципов функциональной дифференциации, ориентации на будущее, сциентификации. В этой связи технико-экологические риски приобретают первостепенное значение»⁴⁰⁵.

В заключение замечу, что самым ярким примером фиктивно-рациональной логики является концепция ядерного сдерживания. Невозможно, создав самое разрушительное оружие в истории человечества, бесконечно совершенствуя средства его доставки, всерьез надеяться на то, что красную черту никто и никогда не перейдет. Распространение ядерного оружия далеко за пределами первоначального ядерного клуба – это не недооцененный риск, а прямое следствие самого появления ядерного клуба. Как показала история пятьдесят лет ядерного противостояния двух сверхдержав – добрая воля руководителей в деле ядерного сдерживания значит больше, чем паритет количества боеголовок и средств их доставки. Но расчеты на добрую волю однажды закончились Второй мировой. Можем ли мы сохранять эту наивную веру в Цифровую эпоху, которая одновременно является и Атомным веком?