Проекты «Здорового общества»

В период между серединой 1950-х и концом 1960-х гг., как раз накануне возникновения концепции постиндустриального информационного общества, среди представителей франкфуртской школы рождается идея «Здорового общества».

Ключевыми представителями этой концепции стали Герберт Маркузе и Эрих Фромм, мыслители, чьи идеи сочетали несоветскую ревизионистскую интерпретацию марксизма и традиции постнеофрейдизма. Хотя концепции этих мыслителей получили разные наименования, но, учитывая влияние идей психоанализа, мы обобщаем их, используя термин именно Э. Фромма – «здоровое общество».

Герберт Маркузе в работах «Эрос и Цивилизация» и «Одномерный человек» не создает цельного образа «здорового общества», поэтому его идеи мы окинем беглым взглядом. Эрих Фромм оставил после себя более богатое наследие в плане концептуализации современности и проекта лучшего устройства общества. В работах «Здоровое общество» (1955 г.) и «Революция надежды» (1968 г.) складывается цельная картина того общественного состояния, которое можно назвать гуманитарной сциентистской утопией XX в.

Симптомы нездоровья общества, замечаемые мыслителями Франкфуртской школы, имеют самую различную природу. Например, Э. Фромм в «Здоровом обществе» говорит о ненормальности патологического стремления заменить приобретенную в ходе эволюции свободу выбора традиционалистскими установками¹¹², ужасается антигуманизму человеческой разобщенности. «Человек, осквернивший флаг, сделал бы нечто невообразимое; он совершил бы не просто одно из [здесь и далее в цитате выделение автора. – И. Т.] многих преступлений, а самое тяжкое преступление, которое невозможно ни извинить, ни простить. Менее сильной, но качественно такой же была бы реакция на человека, заявляющего: “Я не люблю Родину”, или говорящего во время войны: “Мне безразлично, победит моя страна или нет”. Такие слова – настоящее кощунство; говорящий их выглядит в глазах окружающих чудовищем и становится изгоем.

Чтобы понять особый характер возникающих в подобных ситуациях чувств мы можем сравнить вышеописанную реакцию с той, которую вызвало бы заявление типа: “Я за то, чтобы убить всех негров или всех евреев; я за то, чтобы начать войну для захвата новых земель”. Разумеется, большинство людей почувствовали бы, что это неэтично и бесчеловечно. Но – и это главное – у них не возникло бы особого чувства глубоко укоренившегося, не поддающегося контролю возмущения и ярости. Такое мнение просто “плохо”, но оно не кощунственно, оно не посягает на “святыни” <…> Человек обретет новую, очеловеченную форму укорененности и превратит свой мир в подлинно человеческий дом лишь тогда, когда он преуспеет в развитии своего разума и любви больше, чем это удавалось ему до сих пор, сможет построить мир, основанный на человеческой солидарности и справедливости, ощутит, что уходит своими корнями в опыт всеобщего братства»¹¹³.

Общий симптом, который отмечают и Э. Фромм и Г. Маркузе – это «механизация человека», его расчеловечивание в индустриальном обществе¹¹⁴. «Призрак бродит среди нас, но ясно видят его лишь немногие. Это не прежний призрак коммунизма или фашизма, – пишет Фромм, – Этот новый призрак – полностью механизированное общество, нацеленное на максимальное производство материальных благ и их распределение, управляемое компьютерами. В ходе его становления человек, сытый и довольный, но пассивный, безжизненный и бесчувственный, все больше превращается в частицу тотальной машины. С победой нового общества исчезнут индивидуализм и возможность побыть наедине с собой; чувства к другим людям будут задаваться человеку с помощью психологических и прочих средств или же с помощью наркотиков…»¹¹⁵

Современное общество, как писал Э. Фромм почти полстолетия назад и, увы, у нас нет достаточных оснований отказать ему в наблюдательности и отказать его наблюдениям в непреходящей актуальности, основано на двух принципах:

1. «Нечто должно быть сделано, коль скоро оно технически возможно»¹¹⁶;

2. Принцип постоянного и безграничного ускорения, означающий в числе прочего максимум производительности и выпуска продукции¹¹⁷.

Эти два блистательных наблюдения еще потребуются нам для рассмотрения идеи инновационного общества или общества, основанного на инновациях. По большому счету, их уже достаточно для ревизии этой идеи: речь идет не просто об инновациях, но об эскалации процесса коммерческого (капиталистического) новаторства, который затрагивает все аспекты жизни современного человека: от техники до произведений искусства!

Но довольно смаковать ужасы модерна, которые выразил проницательный австрийский философ и психолог. Нам необходимо ознакомиться с его программой оздоровления общества для того, чтобы понять, является ли она мифоутопией или же это позитивная утопия, которая может лечь в основу гуманистического пересмотра проекта информационного общества?

Проблеме формирования образа/проекта гуманистической утопии будущего (революции надежды!) посвящены V и VI главы заключительной и наиболее важной работы Эриха Фромма.

Заметим, что мыслитель подходит к проблеме с определенной долей скепсиса. Этот скепсис проявляется, в частности, в указании на те стороны социальной жизни, появившиеся в эпоху индустриального общества, которые стали неустранимы (по крайней мере, в данных социальных рамках).

К этим явлениям Фромм относит:

1) существование крупномасштабных централизованных организаций;

2) планирование внутри каждой крупной социальной системы;

3) кибернетизация (сегодня мы бы сказали «информатизация», но примечательно, что уже на момент написания «Революции надежды» внедрение компьютеров и коммуникационных сетей виделось неустранимым);

4) система «Человек» (увы, мы не можем на этих страницах даже кратко реконструировать всю сумму взглядов Э. Фромма на природу человека, однако отметим, что философ считает принципиально важным наличие у человека естественных нормальных потребностей, в том числе и потребности в творческой преобразовательной активности)¹¹⁸.

Итак, мероприятия, необходимые для гуманизации и оздоровления индустриального общества позднего модерна:

1) критерием планирования должно стать оптимальное человеческое развитие, а не максимальное производство;

2) «активизация индивида путем вовлечения простых людей в сферу деятельности и ответственности через замену нынешних методов отчужденной бюрократии методом гуманистического направления;

3) замена модели потребления на такую, при которой потребление содействует активизации и отбивает охоту к пассивной модели поведения;

4) появление новых форм психической и духовной ориентации и преданности, равнозначных религиозным системам прошлого¹¹⁹.

Фромм обозначает простую проблему: сегодня система планирования подчинена идее максимизации производства и, соответственно, прибыли. И ни государство, ни, тем более, крупные корпорации не заинтересованы в том, чтобы переориентировать эту систему для блага и оптимального развития человека. Однако в наших силах создать систему сдержек и противовесов, в которой участвуют три, а не две стороны: государство, корпорации и независимые органы, представляющие и состоящие из потребителей¹²⁰.

Политическая система управления «здорового общества» в целом подобна идее всеобщего участия в принятии решений П. К. Фейерабенда, поэтому мы не будем обсуждать ее подробно. Замечу лишь, что Фромм конкретизирует идею всеобщей партисипативной демократии: философ предполагал необходимым организацию «групп межличностного общения, в которых велись бы дискуссии, осуществлялся бы процесс обмена информацией и принятия решений». В такой группе все должны быть лично знакомы, она должна существовать достаточно длительное время для установления глубокого контакта между всеми участниками, ей должна предоставляться объективная и надежная информация¹²¹, в ней должна вестить полемика, выраженная не в форме язвительного спора, а диалога¹²² (см. роль свободных дискуссий у П. К. Фейерабенда). Наконец, эта группа должна иметь возможность принимать решения, которые будут воплощаться в жизнь и добиваться пересмотра решений¹²³. Роль бюрократии, таким образом, сводилась бы к управленческому сервису – простому обслуживанию, реализации принятых группами решений.

Итак, личный контакт участников, полемика, принятие решений на основе объективной информации… Но, позвольте-ка, ведь и сегодня последняя проблема чрезвычайно остра! Возьмем любое значимое международное событие: от отношений Китая и Японии, до перспектив космического сотрудничества. Раз за разом мы сталкиваемся с попытками (увы, весьма успешными) сторон дезинформировать собственное население и внешних наблюдателей. Мы вынуждены признать: повышение «плотности» информационного пространства приводит к тому, что абстрактному геббельсу (как социальному типу, а не конкретному индивиду) развернуться гораздо проще. Возможности пропаганды сегодня в мире, где передатчиком информации становится любой гражданин (а граждан, безответственно подходящих к процедурам необходимой проверки ретранслируемого сообщения, сегодня очевидно больше, чем критически настроенных) – просто ошеломляют! Фромм приходит к выводу о том, что проблема не в законодательном обязательстве субъектов информирования сообщать только достоверные сведения, а в том, «как может наша система образования усилить способность студента к критическому мышлению вместо того, чтобы делать его потребителем информации»¹²⁴.

Интеграция таких групп в городскую палату, а затем в общенациональную систему управления послужила бы решению проблемы активизации гражданина. Схожие меры необходимы в области культуры и, что не менее важно, потребления вообще. Пользуясь туренновским слоганом, обществу позднего модерна необходимо возвращение человека действующего. В отношении религии или духовности вообще, Эрих Фромм, в целом, исповедует эту же не вполне конкретную идею трансформации пассивности в активность.

Ключевая проблема «Революции надежды» заключается в отсутствии ответа на вопрос как воспитать человека действующего, хотя воспитание гражданского и политического действия имеет, как мы уже указали, определенную методику.

Выводы

Конечно, четыре рассмотренных примера – отнюдь не единственные позитивные утопии XX в.

Напомню, мифоутопиями мы считаем в рамках настоящего исследования те социально-реформаторские концепции, которые не предполагают антропологической (культурной, психологической и т. д.) революции человека и соответствующего принципиально нового этапа социального развития, но предполагают при этом радикальное улучшение существующего общества. Мифоутопии используют сравнительные категории: менее, более, лучше, хуже. Эти термины являются индикаторами в описании проекта общества или определении ключевых характеристик якобы принципиально нового общества, а оно таковым не может являться по природе отношения к «старому обществу», которые устанавливаются этими индикаторами.

Мифоутопии также тяготеют к использованию «волшебных палочек» – комплекса механистических мероприятий по переделыванию окружающей реальности, после чего социальное преображение мнимо должно совершиться само по себе. Окружим наш город стенами, содержащими записи обо всех научных открытиях, (чем не гуттенберговский проект Интернета?), и примем необходимые законы – voila! – Утопия готова.

Позитивные утопии предполагают выход на новый уровень мышления необходимой фундаментальной посылкой формирования лучшего типа общества – точки Омега в научной интерпретации Леруа и Шардена, технотопии Ж. Эллюля, свободного или открытого общества Поппера и Фейерабенда и, наконец, здорового общества Э. Фромма.

В нашем представлении такие концепции являются утопиями в гораздо большей степени, поскольку требуют принятия иной эпистемологической картины миры и эволюции человеческого разума, нежели мы разделяем или создаем сами, исходя из знакомой и наблюдаемой социальной истории.

Удивительно, но эти в высшей степени утопические работы гораздо более конкретны в том, что касается практик реализации. Можно ли создать свободное общество моментально? Нет! – отвечает Фейерабенд. Нам должно постепенно, шаг за шагом расширять возможности участия граждан в принятии общественно значимых решений. При этом мы столкнемся с первоначальным падением эффективности таких решений и только лишь по воспитанию «зрелых граждан» мы вернемся на прежний уровень эффективности и превзойдем его. Мы должны предоставить равный доступ к обсуждению (= принятию) решений всем традициям, которые поставлены доминирующей западной рациональной научностью в маргинальное положение. Это требует толерантности особого рода и вызовет очевидное сопротивление экспертократии. Этот рецепт можно продолжать раскрывать долго.

Является ли противостояние между мифоутопией и позитивной утопией новой версией идеализма и материализма? Технократ поспешил бы сказать: «Да!» Ведь решение о трансформации открытого общества в свободное принимается, исходя из телеологии прожектера, а не является спонтанно, под давлением изменившихся обстоятельств жизни.

Я бы ответил: «Нет». Разница между технократом и гуманистом, материалистом и кажущимся идеалистом в данном случае тонка: сама возможность телеологии общества, которой присуще понимание мягкой и поливариантной детерминации техникой человеческой природы¹²⁵ – также подарок прошлого развития, освобождение человека от власти тезиса «шпоры => феодализм». Сам человек и социальное воспитание – столь же материалистические предпосылки своего становления, как и поколение компьютерной техники, которой он пользуется.

Кроме этого претенциозного вывода нам необходимо добавить еще одно частное уточнение. Следует обратить внимание, что уже приведенные выше четыре примера гуманистических утопий XX столетия не являются сциенто- и технократическими, однако вне всяких сомнений являются сциентоцентричными, что, судя по всему, является утопической культурной универсалией.

Синтезируя эти четыре концепции, мы можем представить такую картину.

Наука и иные социально равные ей эпистемологические традиции в форме свободных дискуссий воспитывают «Зрелых граждан». Участие в принятии решений всех граждан решает проблему двойного управленческого отчуждения:

1. С одной стороны, отчуждения эксперта от последствий рекомендованного им решения;

2. С другой стороны, отчуждения гражданина от принятия решений в случае, если он отчужден от социального слоя «экспертов».

Высшие достижения техники, используемые «зрелыми гражданами», которые развили умение принятия социально значимых решений, освобождают человека от рутины труда по собственному жизнеобеспечению. Избежав тупика обособления (следовательно, создав сверхэффективную систему социальных коммуникаций), используя высшие достижения науки (при их помощи, преобразуя как объекты микромира, так и планету в целом), человеческое общество приходит… к информационному обществу в его предельно гуманистической интерпретации. У нас нет иного имени для общества, которое описывается следующим набором тезисов:

– всеобщая подлинно равноправная коммуникация;

– «каждый – эксперт!»;

– наука создает «сверхтехнику»;

– сверхтехника освобождает человека от рутинного труда.

Предложение (обратившись к работам классиков постиндустриальной теории и государственным проектам информационного общества) разобраться: так ли это? – будет лукавством. Мы с вами знаем: «Увы, не так». Однако нам необходимо понять прожективную логику PIS для того, чтобы принять решение: «Относится ли этот проект к утопиям и если да, то к какому их роду?»

В силу этого, мы должны пристально вглядеться в оба лика Януса информационного общества: a) научно-прогностическую и аналитическую концепцию¹²⁶, b) идеологические проекты «строительства».

Только так, с одной стороны, мы можем выявить ростки благих начинаний; с другой стороны – обнаружить уязвимости концепции, тех ее сторон, где содержательное пространство обнаруживает черты мифо-, а не позитивной утопии. Этот двойной анализ позволит нам выявить и развить гуманистический и позитивно-утопический потенциал концепции.