Пушкин и Овидий
Самым любимым из римских поэтов у Пушкина был Овидий, которого он не упускает из виду, начиная еще с лицейских лет. В творчестве Пушкина находят отражение различные формы осуществления овидиевских аллюзий. Так, например, можно обнаружить следы певца противоречий любви и эроса (в лирике, в «Гаврилиаде»), учителя любви (Arsamatoria и рефлексии о ней в «Евгении Онегине») и поэта драмы и страдания из-за любви (Heroides и женские образы поэм, образ Татьяны).
Но особенно близким становится Пушкину Овидий со времени ссылки в Бессарабию, недалеко от места ссылки самого Овидия. Его Пушкин упоминает в стихотворении „В стране, где Юлией венчанный... Овидий мрачны дни влачил“ (письмо к Гнедичу, 1821 г.), ему же посвящает стихотворение „К Овидию“ („Овидий, я живу близ тихих берегов...“). Это последнее стихотворение, навеянное внимательным чтением элегий Овидия из ссылки (Tristia), заключает в себе также меланхолическую параллель между его автором и римским элегиком.
Римские мотивы у Пушкина вернутся в виде реминисценций творчества и судьбы Овидия, с участью которого ссыльный поэт сравнивает свое положение (особенно во время вынужденного пребывания в Бессарабии, куда некогда был сослан римский поэт), в виде латинизмов в поэзии (Lumencaelum, sancta Rosa и др.):
«К Овидию»
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил,
И лиры нежный глас еще не онемел;
Еще твоей молвой наполнен сей предел.
Ты живо впечатлел в моем воображенье
Пустыню мрачную, поэта заточенье,
Туманный свод небес, обычные снега
И краткой теплотой согретые луга.
Как часто, увлечен унылых струн игрою,
Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!
Я видел твой корабль игралищем валов
И якорь, верженный близ диких берегов,
Где ждет певца любви жестокая награда.
Там нивы без теней, холмы без винограда;
Рожденные в снегах для ужасов войны,
Там хладной Скифии свирепые сыны,
За Истромутаясь, добычи ожидают
И селам каждый миг набегом угрожают.
Пушкин тщательно изучал Овидия не только в переводе, но нередко и в подлиннике.