3. Представление о смысле жизни человека

   1. Сущность человека

Специфика средневековой антропологии глубоко обусловлена монотеистической схемой. Согласно последней, человеческая «душа... не божественна» [45, 416], но чудесным образом появилась из небытия. В таком отстраненном, «дистанционном» творчестве, заявленном в монотеизме, легко угадать патриархальные черты, утрированную специфику пола: если божество — мать, потусторонняя плоть которой сохраняется в ее «земных» детях, то Бог, вне всякого сомнения, отчужденный от них отец. Личные качества Бога позволяют Ему стать по настоящему трансцендентным миру вообще и человеку в частности.

Идея Творения обозначила проблему взаимоотношения человека с Богом. В новых мировоззренческих условиях традиционные методы связи с потусторонним миром, наработанные тысячелетней практикой жречества и принятые на вооружение древней философией, оказались лишенными смысла и были вытеснены на второй план.

На бытовом уровне это проявилось в крайне отрицательном отношении к колдовству. Если в Древности колдовство легально, то в Средние века оно находится под запретом, на что имеются весомые мировоззренческие основания. «Не ворожите и не гадайте», — отмечается еще в Ветхом Завете [5, Лев. 19, 26]. «Если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам..., то я (Бог. — Г.К.) обращу лице Мое на ту душу и истреблю ее из народа ее» [5, Лев. 20, 6|. Иными словами, в рамках монотеизма доступ в потусторонний мир должен быть санкционирован лично Богом. Такую санкцию доступа получают: Моисей, а через него род израильских священников, согласно католическому вероучению, Римская церковь, а понтифик, по якобы прямому, зафиксированному Евангелием указанию Бога, является Его наместником, и т.д.

На более высоком, элитарном уровне обнаруживается негативное отношение к мистическим практикам. Легитимная в древних культурах мистика в Средние века получает оппозиционный статус. История сохранила назидательный пример с исламским мыслителем X в. Аль-Халладжем, который воскликнул в мистическом экстазе: «Я есть истинный!» (т.е. Бог) — и был казнен за свои слова [49/2, 579|. Слова мыслителя, провозгласившего, по сути, самовольное и кощунственное слияние твари с Творцом, были восприняты правоверными мусульманами как оскорбление Всевышнего.

Чтобы избежать обвинений в ереси, средневековая мистика старалась интерпретировать единение человека с Богом не как растворение в Нем, а как диалог с Ним. С этой точки зрения мистические практики как бы готовят человека для полноценного общения с Богом. Такой подход оказался более приемлемым для средневекового сознания, в результате чего мистические наработки Древности частично оказались востребованы и в новую эпоху. В христианской литературе есть специальный жанр — жития святых, в котором подробно и назидательно описывается жизнь подвижников. Среди них были и такие, кто сознательно покидал мир и в одиночестве — постом, воздержанием, молчанием, истязанием в разных формах — укрощал собственную плоть, сосредоточиваясь на горнем. То есть, в определенном смысле, давалось описание жизни аскетов, а этот тип праведника хорошо известен с древних времен. Классическим примером такого христианского подвижника может послужить святой Антоний Великий (III — IV вв.), суровую аскезу которого сопровождали видения настолько изощренные, что впоследствии они стали стимулом для творчества многих поколений художников. Антоний Великий считается основателем христианского монашества (от греч. monachos — отшельник), еще одного социального явления, также имеющего древнюю традицию. Монашеская община — это в первую очередь изолированная от мира группа людей, идущих к «вечной жизни» путем аскезы. В формальном смысле христианское монашество принципиально не отличается, например, от монашества стоиков, джайнов или буддистов.

Частичное принятие древних мистических практик средневековым мировоззрением еще раз показывает его в известной степени склонность к синтезу. Так, в крайностях укрощения плоти, демонстрируемых ранним христианством, есть основание видеть, скорее, рецидив негативного представления о теле, характерного для развитой Древности. Примечательно, что чем дальше христианство от Древности, тем меньше в нем чрезмерного телесного аскетизма, а в позднем христианстве (протестантизме) он даже осуждается. То же самое можно обнаружить в исламе. В одной из сур Корана есть по этому поводу примечательная фраза, произнесенная самим Богом: «...а монашество они (христиане. — Г.К.) изобрели; Мы им его не предписывали...» [39, сура 57, 27).

Чтобы понять ту двусмысленность, которую заключает в себе мистика в Средние века, следует еще раз обратить внимание на присущие ей мировоззренческие условия. Дело в том, что мистика негласно исходит из права человека на самодеятельность. Использующий мистические упражнения человек сознательно ставит перед собой определенную цель — обеспечить связь с потусторонним миром (что вменяется ему как моральный долг). Стремясь к этой цели, он активно овладевает соответствующими знанием и умением.

Для древней мистики такая активность вполне естественна и органична, так как, кроме себя, человеку, выполняющему переход в потусторонний мир, надеяться не на кого. В этом смысле понятие «надежда» Древности чуждо. Пантеистическое божество — вода или огонь натурфилософов, древнекитайское дао, древнеиндийский брахман или единое древнегреческой философии — абсолютно равнодушно к человеку, как, впрочем, и к миру вообще. Не являясь личностью, такое божество не испытывает никаких личных чувств — ни сострадания, ни ненависти, ни любви. Оно свободно отличных желаний, в том числе помешать или, наоборот, помочь кому-либо в чем-либо. То обстоятельство, что оно никогда и ни для кого не делает исключений, собственно, и объясняет неизменность божественной силы, ее закономерность. Мудрец тот, кто, сосредоточившись на душе, познал вечный алгоритм высшего закона и расчетливо следует ему в делах собственного спасения.

Монотеизм, в отличие от пантеизма, делает акцент не на природе, а на личности Бога. В результате традиционные для Древности способы нравственного совершенствования — а среди них, повторимся, не только благочестивые размышления и добрые дела, но и самоистязания, голодовки, сексуальные и наркотические практики — теряют свою работоспособность. Человек с точки зрения монотеизма не самостоятелен в деле своего спасения. Ему для перехода в иной мир не требуется какого-то особого знания, умения, волшебных помощников (отсюда возможная причина запрета на употребление вина в исламе и иной трактовки его употребления в таинстве причащения в позднем христианстве, ведь вино изначально — магический напиток). Чтобы спастись, верующему необходимо только одно — благосклонная санкция свыше. «Слово Твое — светильник», — смиренно признает библейский персонаж, обращаясь к Богу [5, Пс. 118/119, 105]. Именно Бог определяет условия, которые человек должен выполнить, чтобы достигнуть желаемого. Эти условия, или обязательства, составляют суть сообщаемого Богом Откровения.