Актёрское искусство

Как уже было сказано мною ранее, мюзик-холл объединял в себе артистов самых разных жанров, но всё же предпочтение отдавалось комическим и лирическим исполнителям. Их называли душой мюзик-холла, им отводилась ведущая роль и именно они были причиной огромного успеха вечерних представлений. Практически все герои мюзик-холла – люди из народа, пролетарии всех профилей и рангов. Именно поэтому этот жанр так мало говорит о природе, и тема природы всё чаще возникала в контексте единения со своим внутренним миром, чего достигнуть удавалось лишь немногим. Тема природы и влюблённости всё чаще появлялась на сцене в исполнении великой Мэри Ллойд (Mary Lloyd). Её имя навсегда вошло в историю английского театра. Несколько поколений зрителей мюзик-холла ласково называли её «Наша Мэри» в знак признательности её таланта и красоты. Для англичан она была кумиром, небожительницей, ею восхищались Сара Бернар, Бернард Шоу, Томас Стернз Эллиот¹.

Происхождение Мэри уже давным-давно не загадка для исследователей – родилась она в семье ремесленника из Хокстона на улице с чрезвычайно прозаическим названием – улица Водопроводчиков. Её история была очень близка и понятна простым лондонцам, и в одночасье она стала сказочно известной и сказочно богатой.

Но популярность Ллойд имела и обратные стороны: каждодневные изматывающие репетиции, оттачивание навыков вокала, сценического движения и речи, жёсткой дисциплины. Она работала на износ. В 21:40 – зал «Оксфорд», 22:10 – «Павильон», в 22:35 – «Триволи» - таков был типичный график Мэри, где на отдых отдавалось от силы лишь пять-десять минут¹.

Первое сценическое амплуа Мэри представляло собой прелестную девочку-подростка с огромными синими глазами, туго завитыми волосами, одетой словно кукла: в кружевное платье, с пышными оборками и лентами. Другое же, более взрослое амплуа Ллойд удалось сохранить до конца жизни – кокни, простая уличная торговка (возможно, именно с неё Бернард Шоу, известный поклонник творчества Мэри, мог написать свою Элизу Дулиттл). Как и все простые девушки, героини этого амплуа не были изящными, не обладали изысканными манерами, но они были настоящими и искренними, близкими каждой. Навстречу зрителю выходила уже не девочка-подросток, а зрелая женщина. Вместе со сменой сценического амплуа появилось особое чувство стиля, Ллойд стала самой настоящей законодательницей мод среди своих восхищённых поклонниц. В её гардеробе присутствовали все новинки сезона. Но она была не просто живой картинкой с журнала. Она привносила в свой стиль дух театра, пикантность мюзик-холла².

Годы Первой мировой войны оказались большим испытанием для актёров мюзик-холла, и Ллойд не стала исключением. В связи с постепенным спадом популярности музыкальных представлений, постепенно спадает популярность и самих артистов. И хоть Мэри Ллойд всё ещё оставалась любимицей публики, становилось понятно, что атмосфера, в которой она творила, уже не будет прежней. Поздние героини Мэри – немолодые женщины, плохо вписывающиеся в окружающую действительность. Изменилась и сама актриса – многие современники отмечали перемены в характере, в ней трудно было узнать былую королеву Эскота, в экстравагантных шляпах и туалетах. Е.Г, Хайченко отмечает, что усталость и плохое самочувствие стали камертоном её поздних ролей. Но не смотря, на преклонные года (на тот момент Ллойд было уже за пятьдесят, что в те времена считалось достаточно солидным возрастом), она не утратила своей женской привлекательности¹. Костюмы её героинь уже не были столь сногшибательными: поношенные платья и передники, шали стиля «из старых сундуков», стоптанные башмаки. «Она была в них Элизой Дулиттл, так и не встретившей своего профессора Хиггинса…»².

Последняя песня, спетая Мэри Ллойд со сцены мюзик-холла 2 октября 1922 года, была чрезвычайно символична: «Одна из руин, разбитых Кромвелем на куски». В ней речь шла об Оливере Кромвеле, как о «Ленине своего времени» и разрушителе буржуазного прогресса. Ллойд в тот вечер было хуже, чем обычно, её шатало от слабости, но публика, уверенная, что так положено её героине, смеялась и рукоплескала великой комедиантке. В антракте её проводили за кулисы. Она уверяла, что ей нужна лишь короткая передышка, и она обязательно вернётся на сцену. На этому уже не суждено было случится. Пять дней спустя, 7 октября, она скончалась на руках у младшей сестры.

Уход Мэри Ллойд стал настоящим шоком для публики. Вместе с ней хоронили «старый» мюзик-холл, смерть актрисы стала концом целой эпохи в театральном искусстве.

Ещё одним именем, оказавшим огромное влияние на мюзик-холл, является Дэн Патрик Лено (Dan Patrick Leno). Выходец из низов, он подобно своему великому современнику и соотечественнику Чарльзу Диккенсу, черпал свой непревзойдённый юмор из повседневности: из ломбардов, меблированных комнат, работных домов, дешёвых забегаловок. Даже в самых рядовых ситуациях он умудрялся находить черты непосредственности. Героями Лено были, как правило, «маленькие люди», заражённые предрассудками эпохи. По мнению актёра, они заслуживали сердечного участия и искренней симпатии¹. Так, в скетче «Дежурный администратор универмага» он представал перед публикой в образе продавца, измученного претензиями покупательницы. А в другом сюжете он обслуживал даму с ребёнком, где приседал, положив руки на колени, и разговаривал с мальчиком лет трёх на каком-то невообразимом языке.

Также как и Мэри Ллойд, Дэн Патрик Лено, служил театру на пределе своих возможностей. Нередко у него случались нервные срывы. Из-за нестабильного психического здоровья его карьера шла волнообразно: он то приходил, то уходил со сцены, но каждый раз с триумфом. Всю свою жизнь актёр пытался доказать зрителю и самому себе, что он может выйти далеко за рамки своего амплуа. Известный своими шекспировскими постановками Сэр Герберт Бирбом Три после встречи с Лено признавался, что «если когда-нибудь Дэн Лено действительно сыграет Ричарда III, то это будет величайшее исполнение этой роли…». Но этому так и не суждено было случиться, и Лено ничего не оставалось, как просто фотографироваться в образах любимых героев драматурга и помещать их в своей гримёрке².

Дэн Патрик Лено ушёл из жизни в ноябре 1904 года в возрасте сорока четырёх лет. «У него была самые грустные глаза – восклицала Мэри Ллойд. – Поэтому мы и смеялись над Дэни. Если бы мы не смеялись, то должны были заплакать от тоски…».