1. Метод православной миссии. Язык и миссия.

По Чернышеву

Еще важной особенностью миссионерского служения Православной Церкви является использование местных языков. Переводам Библии и Литургии на местные языки всегда уделялось большое внимание в миссионерской работе. Многие русские православные миссионеры действительно терпели неудачи из-за того, что не пытались учить языки просвещаемых ими народов. Но были и прекрасные исключения. Примером может послужить деятельность Николая Ильминского, который обнаружил, что татарский язык представляет собой фактически два независимых друг от друга языка: литературный и разговорный.

И только когда разговорный татарский язык стал языком Церкви, наступил перелом в деле христианизации татар.

Безусловно, общение на втором языке — это всегда компромисс, но никогда не идеальное решение вопроса. Часто думают, что использовать второстепенный язык —значит предать саму идею воплощения Истины, которая и отличает Православие от других христианских традиций и сект. Необходимость адекватного перевода Библии и другой религиозной литературы требует, чтобы хоть некоторые миссионеры обладали полноценным знанием языка. Это нужно не только для полного понимания со стороны новой Церкви, но и для того, чтобы избежать опасности ереси. Язык народа формируется в процессе его истории. Знакомство с христианской верой несет с собой появление новых понятий, не встречающихся в местном обиходе. Как и в чем выразить эти новые понятия? В этом случае необходимость понимания национального менталитета обнаруживается наиболее очевидно. Непонимание в этом плане может породить ненужные богословские споры.

Так, например, различная интерпретация понятий «природа» и «личность» в Александрийской и Антиохийской школе в IV веке была главной причиной широко известных богословских споров.

Если образ мысли коренного народа не принимается во внимание, легко возникает опасность ереси или синкретизма. Во время своей миссии Православная Церковь сталкивается еще с одной проблемой: она связана с вопросом о том, до какой степени следует использовать общепринятую терминологию, а точнее — терминологию других, даже нехристианских исповеданий. Как указывал о .Андрей Кураев, например, единственный способ перевести Евангельские цитаты на язык народов Дальнего Востока для адекватного понимания ими текста — это применить их же терминологию: «Вначале было Дао...» (Ин. 1:1), «Я Рис жизни...» (Ин. 6:35), « Я насадил, Аполлос привязывал ростки, но возрастил Бог» (1 Кор. 3:6). В Китае, Вьетнаме, Лаосе и др. странах рис растет в воде, следовательно, «поливать» его, как указано в первоисточнике (Библии) нет необходимости. Поэтому — «привязывал ростки». Но не возникнет ли при наличии такой похожести риска смешения различных исповеданий и возникновения атмосферы конфессиональной обезлички, безразличия, весьма вредного на первых порах становления Церкви?

Но стоит только поставить этот вопрос, как возникают и другие: где должны заканчиваться отличия? Нужно ли изобретать новые термины для таких ключевых понятий, как «Бог» и «Троица», или лучше использовать уже существующие? Должна ли применяться дифференцированная терминология только там, где имеются догматические расхождения между Православием и иными традициями? Должен ли существовать и использоваться в работе исключительно православный перевод Библии? Следует иметь в виду, что эти вопросы возникают не из-за конфессиональных предрассудков, а из-за искренней попытки провозгласить истину, как она понимается Православием. Даже поверхностный взгляд на трудности, возникающие от взаимного непонимания между Православием и Западными исповеданиями, убедит любого в серьезности данной проблемы.

Не по Чернышеву

Прежде чем говорить о данной теме, следует разобраться, в каком смысле будет употребляться слово «язык» и, следова­тельно, что понимается под языком проповеди и языком мис­сии. Речь, разумеется, не идет о языках в лингвистическом смысле слова (русский, китайский, древнегреческий, идиш). Языки, которые подразумеваются под данным определением, существуют как подсистемы внутри русского или любого дру­гого языка.

Если внимательно присмотреться, можно заметить, что каж­дый человек разговаривает на «своем» языке. Одну и ту же ситу­ацию, даже один и тот же предмет двое всегда опишут немного по-разному. Даже простые житейские слова можно наполнить порой разным значением (это бывает особенно заметно, когда люди начинают спорить о том, назвать ли, скажем, свитер ры­жим или оранжевым: выясняется, что названия цветов означают для них не вполне одно и то же), но гораздо более это относится к тем словам, что выражают самые глубокие, «предельные» по­нятия: любовь, жизнь, свобода и т.п. — здесь становится особен­но заметным, что значения, вкладываемые в слова, прямо зави­сят от личного опыта человека.

«Культурный язык» зависит от того, как мыслит человек, как живет и во что верит. Понятно, что в формировании стиля мышления человека, а стало быть, и индивидуального языка существенную роль играет образование.

Своеобразные языки формируются в профессиональных и, разумеется, религиозных сообществах. Тракторист мыслит и раз­говаривает иначе, чем окулист, а атеист — не так, как оккуль­тист. Слово «энергия», например, вызывает у настоящего атеис­та ассоциации исключительно физического сорта, а оккультист вкладывает в него магическое содержание (стоит вспомнить, что в православном богословии слово «энергия» имеет свое значе­ние, неведомое ни атеистам, ни оккультистам).

Таким образом, все, что объединяет людей (будь то общие занятия, общие интересы, общие ценности, общие условия жиз­ни) делает похожим и их язык. Это позволяет говорить не только об индивидуальных языках, но и о языках конфессиональных, профессиональных и т.д. Все эти языки еще и меняются во вре­мени.

Можно говорить не только о языках человеческих сооб­ществ. Всякий литературный жанр, даже всякая житейская си­туация требуют особого языка, который лучше всего подходит именно в данных условиях. Один и тот же человек в течение жизни пользуется множеством языков: на одном разговаривает с родителями, на другом — с друзьями, на третьем — с возлюб­ленной, иначе — при посещении бани, и совсем не так — в кабинете начальника. Одним языком пишутся жизнеописания выдающихся людей, и совершенно другим — инструкции по эксплуатации электроприборов. Эти языки отличаются друг от друга и лексикой (набором употребляемых слов), и стилисти­кой, и логикой изложения.

Таким образом, в общении (а надо помнить, что челове­ческий язык — прежде всего средство общения) миссионер практически постоянно вынужден решать проблему перевода со своего индивидуального или группового языка на язык того, к кому он обращается — будь то человек или группа людей. Пока речь идет о житейских предметах, несовпадение языков не очень заметно, не слишком принципиально и порождает в худшем случае лишь непонимания «технического» характера, которые почти всегда могут быть разрешены простым выясне­нием. Гораздо серьезнее обстоит дело, если говорить на глу­бокие, мировоззренческие темы. Как можно понять из ска­занного выше, понимание в этом случае возможно только при условии общности опыта говорящего и слушающего. Если этой общности нет, то почти неизбежно либо простое непонима­ние, либо, что опаснее, искаженное понимание, когда слуша­ющий воспринимает совсем не то содержание, которое вкла­дывает в свою речь говорящий.

Указанная проблема перевода стоит перед каждым миссио­нером, а для миссионера российского она осложнена дополни­тельными факторами. Задача миссионерской проповеди (в лю­бой ее форме — будь то проповедь в храме, лекция или простой разговор с соседом) состоит как раз в донесении до слушателя вести, заведомо превосходящей его личный жизненный опыт. Образ Божий не может быть уничтожен ни в каком живущем на земле человеке. У каждого есть природная способность узнать в христианском свидетельстве то, к чему подсознательно стремится его душа; но способность эта в значительной мере искажена и ослаблена грехом, и чтобы пробудить ее требуется немалое искусство.

За тысячелетнюю историю Церковь выработала свой соб­ственный язык — это язык Писания, язык богослужения, язык богословия. Этот язык постепенно усваивается христианином в процессе церковной жизни. Но было бы тяжелой ошибкой использовать этот язык без обработки для миссионерской про­поведи. Миссионер обязан искать слова, образы, ассоциации, доступные и понятные его слушателям, стремясь и в отноше­нии языка стать, по выражению ап. Павла, «всем для всех» (См.: 1Кор 9.19-22), и в то же время не допускать выхолащи­вания самого содержания благовестия, что может случиться, если миссионер подчинится, пусть даже частично, ценностям своей аудитории взамен ценностей христианских.

Христианский язык состоит из тех же слов, какими пользу­ются и нецерковные люди, но в христианском языке эти сло­ва приобретают иной смысл. Это порождает опасность не­правильного понимания. Похожее явление наблюдается у пе­реводчиков (в обычном смысле слова) с какого-либо языка на родственный ему (например, со славянского языка на дру­гой славянский язык) — это так называемые «ложные друзья переводчика»: слова, одинаково или очень похоже звучащие, но означающие разные вещи. Разница же понимания слов, употребительных в христианском словаре, церковными и не­церковными людьми, заключается, как правило, в ассоциа­циях и связях между понятиями. Так, словосочетание «Бо­жий суд» вызывает у неверующего человека ощущение чего- то неотвратимого и страшного (Бог в представлении челове­ка, слышащего эти слова, вполне может оказаться неумоли­мым карателем), но совершенно не будет ассоциироваться с любовью и милостью, а именно эти парадоксальные с нецер­ковной точки зрения связи понятий чрезвычайно важны для уяснения подлинного христианского значения выражения «суд Божий».

Поэтому миссионеру желательно пореже пользоваться этим словосочетанием, а всякий раз, когда его все-таки приходится употребить, непременно объяснять неразрывную в христианс­ком предании связь понятий суда и божественной любви. Столь же внимательно следует относиться и к другим словам и вы­ражениям. Миссионер обязан переработать весь свой христи­анский словарный запас и знать об опасных местах в каждой своей проповеди.