Раздел VII

Долгое время в русской дореволюционной литературе бытовало мнение, что формула вняв мнению Государственного совета означала определенное ограничение власти монарха. Его отстаивали, А. Д. Градовский, В. И. Сергеевич, А. В. Романович-Словатинский, М. В. Владимирский-Буданов, А. С. Алексеев, В. Г. Щеглов и другие⁷⁸ [См.: Градовский А. Д. Начала русского государственного права. СПб.. 1887, с. 210; Сергеевич В. И. Лекции и исследования. СПб., 1897, с. 762; Романович-Словатинский А. В. Система русского государственного права. Киев, 1886, т. 1, с. 183; Владимирский-Буданов М. В. Обзор истории русского права. Киев, 1888, с. 231; Алексеев А. С. Русское государственное правее. 297–298; Щеглов В. Г.Указ. соч., т. 2, с. 487–488]. Против такого взгляда в 1892 году выступил Н. М. Коркунов, который привел доказательства того, что Государственный совет ни по проектам Сперанского, ни по «Образованию» 1810 года не имел никакого ограничительного для самодержавия значения. Справедливо утверждая, что эта формула в представлении и М. М. Сперанского, и императора означала лишь «выслушав мнение», с которым последний мог и не согласиться⁷⁹ [См.: Коркунов Н. М. Указ соч., с. 356–357], Н. М. Коркунов обратил внимание исследователей на тот факт, что она использовалась в законодательстве лишь два с половиной года и встречалась только в 31 манифесте, причем последний датируется 7 июля 1812 г. Уже позже, подвергнув законодательство первой четверти XIX века более тщательному изучению, В. Г. Щеглов нашел еще несколько манифестов с той же формулой: 5 – за 1817 год и по одному в 1822, 1823 и 1824 годах⁸⁰ [См.: Щеглов В. Г. Указ соч., т. 2, с. 482]. Н. М. Коркунов указал и на то, что, в отличие от положения о Непременном совете, в «Образовании» ничего не говорилось об обязанности императора соглашаться с большинством Совета. Абсолютная независимость царя от решений большинства членов Государственного совета подтверждается практикой: из 242 дел, по которым голоса в Совете разделились, Александр I утвердил мнение большинства лишь в 159 случаях, причем несколько раз он присоединялся к мнению лишь одного члена совета. Кроме того, бывали случаи, когда по судебным делам он утверждал заключения Сената или департамента гражданских и духовных дел вопреки мнению общего собрания Государственного совета⁸¹ [См.: Государственный совет, с. 25].

В советской исторической и юридической литературе не вызывает сомнения тот факт, что Государственный совет, как и все предшествующие ему высшие совещательные органы, ни в коей мере не ограничивал власть абсолютного монарха. Но вместе с тем нельзя признать простым недоразумением, ошибкой технического характера приписывание дворянской и буржуазной историографией формуле вняв мнению Государственного совета большего значения, нежели она имела в действительности. В конце XIX – начале XX века это было важно для показа преемственности эволюции самодержавия в сторону ограниченной буржуазной монархии. Кроме того, данная формула была, действительно, нетипичной в праве абсолютной монархии. И если она не имела никакого конституционного значения, то во всяком случае позволяла по-разному истолковывать ее смысл, что в условиях начинавшегося революционного движения представляло определенную угрозу авторитету царизма. Вот почему в царствование Николая I эта формула не использовалась вовсе, а в «Учреждении Государственного совета» 1842 года она уже не упоминается. Характерно, что Николай I лично вычеркнул смущавшую самодержавие формулировку⁸² [См.: Ерошкин Н. П. Указ. соч., с. 95].