Апрель 6

На гражданской панихиде по Г. Н. Федотовой в Малом театре зачитывается письмо С.

«Известия», 8/IV.

Апрель 8 – 14

Журнал «Рабочий зритель» сообщает о начавшейся в МХАТ работе над спектаклем «Освобожденный Прометей».

«В настоящее время при участии В. И. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского идут беседы по выяснению идеологической стороны этого спектакля».

Апрель 9

Приезжает в Ленинград для участия в спектаклях Государственного Академического театра драмы (бывш. Александринский театр)²⁹⁶.

«В день спектакля²⁹⁷ с поезда Константин Сергеевич приехал прямо в театр. На сцене его ожидала вся труппа, так как утром была назначена одна общая репетиция в декорациях, но без костюмов.

… В это утро мы, конечно, интересовались только одним — Константином Сергеевичем. Прорепетированы были первые два акта.

{465} Приступили к третьему и в середине его репетиция вдруг остановилась…

Константин Сергеевич о чем-то тихо договаривался с Юрием Михайловичем Юрьевым и Евтихием Павловичем Карповым. Затем Юрий Михайлович объявил, что Константин Сергеевич изъявил желание на сегодняшний спектакль переставить третий акт и, главное, прорепетировать сцену гостей! Евтихий Павлович дал на это согласие.

Сами понимаете, какой это вызвало у нас интерес!!! Константин Сергеевич прежде всего всех нас усадил. Затем разбил на пары и просил придумать любые темы для беседы. Моим партнером оказался Александр Федорович Борисов, тогда еще молодой Шура Борисов. Мы с ним быстренько придумали диалог о посещении Третьяковской галереи и обменивались впечатлениями о репинской картине “Иван Грозный убивает своего сына”. Первое, что пришло в голову под пытливым взглядом Константина Сергеевича. …

Другие наши товарищи придумали другие темы. На выборку Станиславский их прослушал, а затем попросил всех одновременно не очень громко произносить это вслух. Масса заговорила. И впервые вместо “Что говорить, когда нечего говорить” зазвучали какие-то живые слова.

Затем Константин Сергеевич объявил, что все то, что мы сделали, он называет “целой нотой” и это соответствует ритму № 1. В этом ритме живут на балу до всяких происшествий. … Затем он сказал, что когда распускается слух, что Чацкий сошел с ума, начинается второй ритм, который он обозначил “половинной нотой”. Он становится в два раза быстрее. К. Станиславский хлопнул в ладоши и попросил диалоги в ритме № 2.

Затем он снова хлопал в ладоши и объявил “четверти” — ритм № 3, а затем и “осьмушки”. Не трудно понять, что при этом четвертом ритме вся сцена жужжала как пчелиный рой! … Последний ритм должен был совпадать с известием, что Чацкий находится здесь, в этом доме, на балу!

Затем он нас поднял и попросил занять так называемые мизансцены. Все мы быстро побежали на свой третий план. Он нас вытянул на авансцену. Мы все честно вели диалоги, и вот на сцену вышел Чацкий — Юрьев. Константин Сергеевич снова остановил репетицию. Он спросил: “Почему мы все так статичны! Ведь в зал вошел человек, объявленный сумасшедшим? Вероятно, все от него шарахаются в разные стороны”. И он попросил Юрия Михайловича во время монолога свободно разгуливать, а гостям дал задачу избегать соприкосновения с сумасшедшим, тем самым добился того, что целые группы перебегали с одной стороны сцены на другую!

{466} Так в течение двух часов он вдохнул жизнь в эту массовую сцену. … Эта встреча, как открытый шлюз, пустила целый поток свежей воды в наше тогда формировавшееся творческое сознание и сказалась на всей нашей дальнейшей работе в театре, а главное, научила нас понимать нашу задачу в спектакле, независимо от ее масштаба. … Характерно для атмосферы Александринского (бывшего императорского) театра, что после отъезда Константина Сергеевича никто не пытался сохранить найденной им в этот день атмосферы и в последующих спектаклях массовые сцены шли по-прежнему, обычно и скучно».

Из воспоминаний А. Пергамента. Архив К. С.

«Репетировали сцену бала. Станиславский прислушивался, приглядывался к непривычной для него постановке. Видно было, что ему не по себе. И после репетиции он с волнением высказал мучившую его мысль:

— Простите меня, но… для Софьи, Фамусова, Чацкого мизансцены намечены, а масса застыла на месте. Вы мне разрешите сделать небольшие указания для восстановления общего тона бала, который у вас… как-то… утрачен и неясен, — и затем шепотом: — Собственно, он у вас, извините, никак не поставлен. И вот начались “небольшие”, по выражению Станиславского, поправки, от которых весь бал ожил».

Н. М. Тираспольская, Из прошлого русской сцены, М., ВТО, 1950, стр. 158 – 159.

«Но самое чудесное и неизгладимое воспоминание о Станиславском осталось в памяти от одного эпизода, происшедшего у меня на глазах. В артистическом фойе Александринского театра покойный нар. арт. СССР Ю. М. Юрьев представлял одного молодого, очень одаренного актера, впоследствии ставшего известнейшим и почитаемым артистом. Этот актер бравировал своей неряшливой внешностью, своим анархическим поведением на работе и в жизни. Константин Сергеевич внимательно прослушал исполненный им монолог Чацкого и потом сказал ему вслух, при всех присутствующих:

“Молодой человек, не причешетесь, артистом не будете!” Мы все понимали, что речь шла не только о внешней неряшливости, а и о внутренней несобранности. На всю жизнь врезались в память мне эти слова».

М. Куликовский, Система Станиславского — великое творение эпохи. — «Советская Кубань», 1963 г. 17/1.

Вечером выступает в роли Фамусова в Государственном Академическом театре драмы.

«Станиславский, как актер, живое воплощение своей “системы”. Он играет, как режиссер, властно требуя определенных ответов {467} от партнеров. И если спектакль “Горе от ума” (в б. Александринском театре 9 апреля с. г.) был смешением “французского с нижегородским”, то именно потому, что таких ответов Станиславский — Фамусов не получал.

Александринский “ансамбль” подавлял Фамусова — Станиславского упорством своего хаотического “стиля”. И это лишний раз доказывает, что “система” Станиславского не только принцип актерской игры, это и режиссерский метод организации спектакля».

Т., Станиславский и Мейерхольд. — «Новый зритель», Л., 12/V.

Работники литературы и искусства Ленинграда приветствуют С. в своем городе.

«С Вами в нашей памяти сроднилось представление о художественном совершенстве в сценическом искусстве, высокие образцы которого Вы дали нам прежде всего, как великий актер. Неизгладимы в нашей памяти и те впечатления, которые дала нам сцена Художественного театра и его студий в целом, созданная Вами, как режиссером и воспитателем нового поколения артистов, глубоко воспринявшая влияние Вашего исключительного сценического дара».

Письмо к С. за 124 подписями (среди них С. Маршак, М. Зощенко, Л. Гуревич, Е. Замятин и другие). Архив К. С.