Эпистемологический ресурс политической позиции

Ситуация, сложившаяся в поле советской физики и ее динамика предоставляла студентам определенные ресурсы. В конце 1940-х – начале 50-х гг. после успешного испытания ядерного оружия, созданного “академическими” физиками, последние смогли настоять на реформе физфака МГУ. Синхронно с академиками, но, по большей части независимо от них, действовали комсомольцы физфака, своим письмом в ЦК усилив “изнутри” давление на факультетское руководство, на смену которому в 54г. пришел новый декан и несколько академиков. Именно эта трансформация, на мой взгляд, позволила сформироваться диспозиции комсомол / партия (одной из характеристик «комсомола четвертой конференции» является противопоставление себя в самоописании партийным организациям факультета и университета), т. е. явилась специфическим ресурсом внутри поля науки для формирования комсомольцами собственного центра власти, независимого от партии. Один из участников четвертой комсомольской конференции напрямую связывает в интервью доминирующее положение партийной организации на факультете с низким уровнем образования: “Почему преподавание плохое? Там же опять партийные деятели были, держали всё, все кадры подбирали <…> средние физики по этим протекциям попали. Когда мы это поняли, начали шуметь”¹¹. После того, как некоторые из этих “средних физиков” были дискредитированы как ученые, а их теории были признаны ложными в ходе научной борьбы “университетских” и “академических” физиков, партийное руководство физфака, контролирующее набор преподавателей, а отчасти и совпадающее с их составом, также оказалось дискредитированным. Грубо эту логику можно описать так: если “партийцы” набирают на факультет преподавателей, признанных некомпетентными, значит, и компетентность самих партийцев как руководителей образовательного учреждения может быть оспорена. Почему последовательность шагов от признания ошибочности теорий «старых» физиков к квалификации действий партийного руководства, приглашающего этих физиков преподавать, как политически ошибочных, и от этого к борьбе против этого руководства политическими методами – вообще была возможна? Можно предположить, что в Советском союзе, в отличие от сегодняшней России, дискурс науки и политический дискурс, были генетически и структурно сходны. Характерной чертой их является апелляция к фигуре истины, гарантирующая легитимность позиции высказывающего то или иное суждение. Исследователь в области анализа дискурса П. Серио пишет, что советский политический дискурс представляет собой «пародию на научный дискурс, констатирующий наблюдаемые факты». Анализируя стенограммы выступлений Н. Хрущева и Л. Брежнева на съездах ЦК КПСС, Серио приходит к выводу, что фразы советских вождей вроде «Рост рядов КПСС отражает высокий авторитет партии и безграничное доверие к ней советского народа» являются квазинаучными, сходными с высказываниями типа «Отклонение стрелки гальванометра указывает на прохождение электрического тока». Дискурсивная конструкция такой фразы являет собой «номинализацию», именное высказывание, глагольный аналог которой никогда ей не предшествует: в речи партийных вождей нет утверждений «ряды партии растут» или «народ доверяет партии». Советский политический дискурс полагает это само собой разумеющимся. По мнению Серио, он снимает ответственность с говорящего и «возлагает ее на некоего “универсального субъекта”, пустующая позиция которого может быть занята “кем угодно”». Многие высказывания партийных руководителей физфака, преподавателей, но точно так же комсомольцев в анализируемых мной архивных текстах тоже имитируют дискурс научной объективности с его категориями истинности и ложности: «В эпоху четвертой конференции была глухая стена замалчивания, игнорирования нужд студенчества. Она проводилась [секретарем партийной организации МГУ] и была признана неправильной (курсив мой = О. Ж.)»¹². Это позволяет говорить о том, что общий для тех и других официальный политический дискурс, сцепляющий политику и истину, мог не только производить лояльность, оправдывая любые решения руководства, но и, будучи переприсвоен «оппозиционерами», усиливать позицию «против». После того как в начале 1950-х гг. «буржуазные теории в естествознании» утвердили свою истинность в противовес «философскому» дискурсу «университетских» физиков, комсомольцы сделали попытку оспорить монопольное право партийных инстанций высказываться от лица научной - и политической - истины. В своей работе «Тайная катастрофа» французский философ А. Бадью пишет о том, что наличие этого «универсального субъекта» в государственной доктрине Советского союза - а именно, рабочего класса и его представителя, коммунистической партии – делало политику «истинностной процедурой». Политика была «областью действия истины» в СССР, но никак не связана с истиной в сегодняшних режимах «парламентаризма» и «демократии». В «государствах релятивистских и скептических» политика растворена в безличных процедурах права и лишена истинностного изменения. При этом Бадью критикует узурпацию истины этим представителем. Однако можно предположить, комсомольцы смогли оспорить эту монополию.