Глава 17. Царь Алексей Михайлович.

Алексей Михайлович родился в 1629 году и наследовал престол после своего отца в 1645 году шестнадцати лет. Первые три года государством правил его воспитатель Борис Иванович Морозов, ставший временщиком, причем многие его приближённые оказались людьми не честными. Морозов своё влияния на царя укрепил браком Алексея Михайловича с дочерью своего подчиненного – бедного боярина Милославского, Марией Ильиничной, а сам женился на её сестре. При помощи тестя и его родных Морозов стал притеснять народ; особую ненависть народа навлекли на себя начальник пушкарского приказа Траханиотов и судья Земского приказа Леонтий Плещеев. В начале июня 1648 года народное неудовольствие выразилось в мятеже по поводу налога на соль. Многие бояре были убиты; чернь требовала Морозова, но ему удалось бежать. Царь лично успокаивал народ, Морозова отослал в Кириллов монастырь, а Траханиотов и Плещеев были казнены.

Вскоре сильное влияние на Алексей Михайловича приобрёл патриарх Никон, которого царь звал своим «собинным другом». Московский летний мятеж 1648 года, отозвавшийся и в других городах, внушил мысль об Уложении. В грамотах, разосланных по областям, объявлялось, что велено написать Уложенную книгу по указу государя и патриарха, по приговору бояр и по челобитью стольников и стряпчих и всяких чинов. Составить проект Уложения поручено было боярам князьям Одоевскому и Прозоровскому, окольничему князю Волконскому и двум дьякам – Леонтьеву и Грибоедову. Созванный на 1сентября того же года Земский собор для выслушивания и подписи свода, по словам Никона, был объявлен «боязни ради и междоусобия от всех чёрных людей, а не истинные правды ради». С 3 октября царь с духовенством и думными людьми слушал составленный проект Уложения и в тоже время этот огромный свиток, 343 аршина длиной, читали выборным людям, которые к тому «общему совету» были призваны из Москвы и из городов, «чтобы то всё Уложение впредь было прочно и неподвижно». Затем список с Уложения с подписями членов собора в 1649 году был напечатан и разослан во все Московские приказы и по городам в воеводские канцелярии.

Собор 1648 года, созванный для умиротворения страны, повёл к развалу в обществе, так как соборные представители провинциального общества восстановили против себя сильных людей и крепостную массу. Последняя, не мирясь с прикреплением к тяглу и помещику, стала уходить на Дон, подготовляя там разинцев. Хотя собор 1648 года был самым полным и самым влиятельным, но в нём крылись причины конца соборов. После собора об Уложении были ещё три собора в 1650, 1651, и 1653 годах.

Первый из них создан был по поводу умиротворения Пскова, а второй и третий – по вопросам о присоединении Малороссии. После того новые дела соборам уже не передавались. После своего золотого века земские соборы прекратились, и в науке существуют разные гипотезы о причине их исчезновения в связи с тем характером, который им предавался. Одни видят в них подобие западных парламентов, зачатки представительства, инициативы по законодательным вопросам, другие же считают их лишь немыми свидетелями царских решений. На многие реформы Уложения те люди, которых интересы были затронуты, выражали тихомолком своё не одобрение. Недовольные прикреплением посадских людей считали виновниками нововведений Морозова и Милославских, про которых говорили, что царь «всё глядит изо рта» этих бояр. 6 января москвичи ждали беспорядков, но дело обошлось мирно. В начале же 1650 года забунтовали против бояр, то есть администрации, в Пскове, а затем взволновался Новгород, где мятеж скоро утих, жители же Пскова бунтовали долго. Известный своим государственным умом боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, которого англичанин Коллинс, врач царя Алексея Михайловича, прямо называл великим политиком, назначенный воеводою в родной город Псков, приехал в него в марте 1656 года и застал страшную неурядицу. Он увидел яркую вражду между посадскими людьми; «лутчие», состоятельные купцы «обежали средних и малых людишек» в развёрстке податей и в нарядах на казенные службы, ведя городские дела «своим изволом». Нащокин вскоре предложил псковскому посадскому люду ряд мер, которые земские старосты Пскова, собравшись в земской избе (городской управе), должны были обсудить, и при участии воеводы было выработано 17 «статей о градском устроении» которые были одобрены в Москве и заслужили похвалы царя воеводе. Ордин-Нащокин был одним из ближайших сотрудников Алексей Михайловича в создании преобразовательного настроя в русском обществе; он первым провозгласил, что «доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов». Вообще же его преобразовательные идеи сводились к требованиям: улучшения правительственных учреждений, к выбору умелых управителей и подъёму народного богатства путем развития промышленности и торговли.

Когда началась с 1654 года война из-за Малороссии с Польшей, пришлось прибегнуть к сбору «пятой» деньги, а когда её не хватало, правительство попробовало выйти из затруднений, произвольно увеличивая ценность монеты. В обращении тогда в России были только голландские и немецкие червонцы, причём червонец ценился в один рубль, а ефимки немецкие талеры, от 42до 50 копеек. Перечеканивая ефимки в русскую серебреную монету, правительства из ефимка получало 21 алтын и 2 деньги, то есть около 64 копеек. Прибыль свою ещё тогдашнее правительство пожелало ещё более увеличить и стало клейменые ефимки принимать за рубль.

Это повело к подделкам клейм, что вызвало не доверие к новой монете и подняло цену товаров.

В 1656 году известный боярин Ртищев, стоявший также на стороне преобразовательного движения вместе с Ордин-Нащокиным, предложил чеканить медные деньги одинаковой формы и величины с серебренными и выпускать их по одной цене с ними. За 100 серебряных копеек давали 104 медных; затем серебро стало исчезать из обращения, и за 100 серебряных копеек давали 300-900 медных, а в 1663 году не брали и 1500 медных. По словам Мейербера, за пять лет выпущено было 20 миллионов рублей.

Кроме того, тесть царя, Милославский, начеканил их до 100 тысяч, и в народе было немало подделывателей. В одной Москве тогда в тюрьмах, как свидетельствует Мейербер, сидело до 400 человек за подделку монеты, а по словам Котошихина, «за те деньги» было казнено «более 7000 человек».

Обесценивание медных денег повело к страшной дороговизне, от которой многие умирали с голода, а увеличение податей «пятой деньгой» вызвало волнения. Обвиняя нелюбимых бояр в тяжёлом положении, народ в июле 1662 года поднял открытый бунт и толпою пошёл в село Коломенское просить управы на бояр. Царь успел было урезонить толпу, но ничтожные обстоятельства раздули мятеж ,и бунтовщиков пришлось усмирять вооруженной силой.

В 1663 году отменены были медные деньги, и войско стало получать жалования серебром. Правительство предложило получать за медный рубль десять серебряных денег, то есть 1/20 часть; такая операция сильно отозвалась на благосостоянии народа и очень многих разорила.

Экономические условия подготовили и бунт Стеньки Разина, который государственному строю противопоставил казачий, и движение, начавшаяся у казаков, передалось крестьянству и посадским людям. Московское правительство не желавшее признать Украину казацкою округою, требовало выдачи бежавших туда, и вольною «сиротскою дорогою» оставался лишь путь на Дон, откуда не было выдачи. Скоро на Дону скопилась такая масса народа, что пропитание не хватало, так как выходы из Дона и Днепра в Азовское и Чёрное моря были закрыты Польшей и татарами. Казакам «зипунов доставать» стало негде, и они потянулись в 1659 году к Волге, образуя маленькие разбойничьи шайки. Итак, бунт Стеньки Разина начался казачьим движением, то есть разбоем «голытьбы». Сделав набег на берега Персии, казаки вернулись в 1669 году на Волгу с богатой добычей, а оттуда и на Дон, где слава о подвигах и награбленных Разиным богатствах распространялась народной молвой, привлекая к нему «голутвенных людей. Красивый и предприимчивый Разин стал «батюшкой» бедных. Он засел с голытьбой у Камышина, на холмах, которые до сих пор называются Буграми Разина. Отсюда он нападал на русских купцов и воевод, а чернь и рядовых стрельцов ласкал и приманивал обещаниями. Усилившись, он захватил Яицкий городок и взял, почти без боя, Астрахань и, устроив город по образцу казачьего круга, двинулся вверх по Волге и дошёл до Симбирска. Тогда стала подниматься и земщина, примыкая к казакам на их пути, восставая «за царя против бояр». Возмутились и приволжские инородцы; казалось, план Разина взять Нижний и Казань и идти на Москву мог быть исполнен, но под Симбирском Стенька был разбит князем Барятинским, у которого часть войска была обучена европейскому строю. Разин, бросив крестьянские шайки на произвол судьбы, бежал в свою Сечь, укреплённый город Кагальник, и пытался поднять весь Дон, но был схвачен старыми казаками и отвезён в Москву, где его четвертовали (в 1671году). Вскоре было подавленно и земское восстание внутри государства, а в Астрахани шайка под начальством Васьки Уса сдалась боярину Милославскому, и главные мятежники были казнены.

Среди волнений царствования Алексей Михайловича возник раскол, связанный с именем патриарха Никона (в миру Никита), который родился в крестьянской семье. На двадцатом году он был священником, но, потеряв всех своих детей, вступил в монашество и с 1642 по 1646 год был игуменом Кожеозерской пустыни. Отправляясь по делам монастыря в Москву, Никон явился с поклоном к молодому царю, как тогда делали все настоятели. Алексею Михайловичу так сильно понравился игумен, что патриарх Иосиф по царскому желанию посвятил Никона с сан архимандрита Новоспасского монастыря в Москве, где находилась родовая усыпальница Романовых. Набожный царь часто ездил туда молиться за своих предков и много беседовал с Никоном, которому приказал приезжать для беседы каждую пятницу во дворец. Пользуясь расположением царя, Никон говорил о всех обиженных и тем приобрёл в народе славу доброго пастыря. В 1648 году скончался Новгородский митрополит Афанасий, и патриарх Иерусалимский Паисий по желанию царя рукоположил Никона в сан митрополита Новгородского. Когда в Новгородской пятине начался голод, Никон много помогал деньгами и хлебом. В 1650 году в Новгороде вспыхнул народным мятеж, Никон наложил на всех главарей проклятие, чем раздражил народ и подвергся насилию со стороны бунтовщиков, но тем не менее ходатайствовал за них перед царём. Приехав в 1651 году в Москву, Никон посоветовал Алексею Михайловичу перенести мощи митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря в Москву, на что царь согласился и послал Никона в Соловки за мощами. Во время путешествия туда Никона умер Московский патриарх Иосиф, и патриархом был избран Никон. Сперва, однако, он отказался; тогда в Успенском соборе царь и окружавшие его бояре со слезами просили Никона не отказываться, и он уступил просьбам, но под условием, если царь, бояре, освященный собор, и все православные дадут обед перед Богом сохранять «евангельские Христовы догматы и правила святых апостолов и святых отцов и благочестивых царей законы» и буду его слушаться во всем «яко начальника и пастыря и отца краснейшего». Царь, а за ним духовные власти и бояре поклялись в этом, и 25 июля 1652 года Никон был поставлен патриархом.

Сделавшись патриархом, Никон затворился в книгохранилище, чтобы изучить старые книги и спорные тексты. Сличая с греческим славянский текст символа веры и богослужебных книг, он везде нашёл перемены и несходство с греческим текстом. Никон начал с того, что своею властью, без собора, в 1653 году перед Великим постом разослал по церквам указ, сколько следует класть земных поклонов при чтении известной молитвы Святого Ефрема Сирина, причём предписывал также креститься тремя перстами. Потом он ополчился против иконописцев наших, которые отступали от греческих образцов в написании икон. Затем он ввёл на место древнего московского, так называемого «раздельноречного», или унисонного, пения новое киевское партесное, а также ввел небывалый обычай говорить проповеди собственного сочинения. Эти распоряжения Никона говорили русскому народу, что он до сих пор не умел, не молиться не писать икон и что духовенство не умело совершать, как следует богослужения. Это смущение ещё более усилилось, когда Никон преступил к исправлению богослужебных книг. Известно, что ещё Стоглавый собор обратил внимания на неправильности в рукописных книгах, но он сам в своих постановлениях в пал в погрешность, узаконив двуперстие и сугубую аллилуйя.

На Руси в Одиннадцатом веке об этих вопросах спорили, не зная «двумя или тремя перстами креститься», «петь аллилуйя дважды или трижды». Хотя Никон дело исправления богослужебных книг провёл через церковный собор 1654 года под председательством самого «Тишайшего царя» и в присутствии Боярской думы, причём собор постановил при печатании церковных книг исправлять их по древним, славянским и греческим книгам, но все распоряжения Никон вводил порывисто, с необычайным шумом; так в 1654 году, когда Алексей Михайлович был в походе с войском, патриарх приказал провести в Москве обыск по домам и забрать иконы нового письма везде, даже в домах знатных бояр. У отобранных икон выжигали глаза и в таком виде носили их по городу, объявляя указ, который грозит строгим наказанием всем тем, кто будет писать такие образа.

После того в Москве настала мировая язва, и хотя Никон в отсутствии царя вырвал из заразы его семью, но москвичи пришли в сильное волнение, чему, кроме язвы, поспособствовало также случившееся солнечное затмение. Собирались сходки, на которых говорили, что мор и затмение – кара Божия за нечестие Никона, ругающегося под иконами, и иконоборцы собирались даже его убирать. Затем в неделю православия в 1655 году Никон совершал в Успенском соборе торжественное богослужение в присутствии двух восточных патриархов Антиохийского и Сербского, приехавших в Москву. После литургии патриарх сказал сильную речь против новой иконописи и предал церковному отлучению всех, кто впредь будет писать или держать у себя новые иконы. При этом ему подносили отобранные иконы, и Никон, показывая их народу, бросал на железный пол иконы с такой же силою, что они разбивались. Наконец, он приказал сжечь эти иконы, но царь, слушавший патриарха, подошёл к нему и сказал: «Не вели их жечь, а прикажи лучше зарыть в землю».

Отсюда очевидным становится, насколько Никон лишён был умения умерять порывы своего властолюбия и гордости. Царь стал звать Никона «великим государем», каковым титулом пользовался Филарет Никитич как отец и соправитель Михаила Фёдоровича. Но сам Никон, величая себя «великим государем», писал своё имя рядом с царским, а в изданном служебнике 1655 года поместил следующие слова: « Да даст же Господь им государям( то есть царю Алексей Михайловичу и патриарху Никону)желание сердец их; да возрадуются вси, живущие под державою их… яко да под единым государским повелением вси повсюду православнии народы живущи». Действительно, Никона в 1654 году, когда царь был на войне, и дума Боярская слушала как царя. Политическое влияния Никона выросло до того, что современники готовы были считать его власть больше, чем власть царя. И сам Никон на сборе 1653 года в споре с Нероновым опрометчиво сказал, что присутствие царя на сборе не нужно: « Мне и царская помощь не годна и не надобна», крикнул Никон и с презрением отозвался об этой помощи.

Всё это вызвало к нему вражду в придворной среде, боярах, потерявших благодаря его возвышению часть своего влияния (Милославских и Стрешневых). Мейербер замечает, что даже царская семья была настроена против Никона. Самому Алексей Михайловичу говорили, что патриарших посланцев боятся гораздо больше царских, что патриарх уже не довольствуется равенством своей власти с царской, а желает стать выше царя, что он вступает во всякие государственные дела из приказов берёт без повеления государя всякие дела, многих людей обижает, вотчину отнимает. Вследствие этих жалоб и обвинений между царём и патриархом возникло охлаждение, а следующий случай послужил окончательным разрывом: летом 1658 года был во дворце обед по случаю приезда в Москву грузинского царевича Теймураза. Окольничий Богдан Хитрово, очищая путь царевичу, наделял ударами палки тех, кто слишком высовывался из толпы. Под такой удар палки попался патриарший дворянин. «Не дерись, Богдан Матвеевич, - сказал он, - ведь я не просто сюда пришёл, а с делом!» - «Ты кто такой?» - спросил окольничий. «Патриарший человек, с делом посланный», -ответил дворянин. «Не чванься!» - крикнул Хитрово и ударил снова его по лбу. Дворянин побежал жаловаться к патриарху, а Никон написал к царю собственноручно письмо, прося разыскать дело и наказать Хитрово. Царь Алексей Михайлович ответил также собственноручной запиской, что велит сыскать дело и сам повидается с патриархом, но свидания не последовало.

Вскоре после рассказанного случая наступило 8 июля, праздник Казанской Богородицы, но царь не был в Казанском соборе не на одной службе, а 10 июля в праздник Ризы Господней, принесённой из Персии при царе Михаиле Фёдоровиче, перед обедней к Никону явился князь Юрий Ромодановский с приказом царя, чтобы его дождались в Успенском соборе. К этому приказанию Ромодановский прибавил: «Царское величество на тебя гневен, что ты пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь». Никон отвечал: «Называюсь, я велим государем не сам собою, так восхотел и повелел его царское величество, о чем свидетельствуют грамоты писаные его рукой».

«Царское величество, - сказал князь Ромодановский, - почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял; теперь же царь велел мне сказать, чтобы ты вперёд не писался и не назывался великим государем, и почитать тебя таковым не будут.

Там и окончился разговор, но Никон в тот же день, отправясь служить обедню в Успенском соборе, заявил народу, что он слагает с себя сан патриарха. Многие из бывших в храме плакали. Никон же пошёл в ризницу и написал царю: « Отхожу ради твоего гнева, исполняя писания: дадите место гневу и паки: егда избеженут вас из сего града, бежите во ин град, и еже аще не приимут вас, грядуще отрясите прах от ног ваших». Выйдя из ризницы Никон хотел идти, но народ не пустил его из собора, а выпустил только Крутицкого митрополита Питирима, который направлялся к царю, чтобы рассказать ему о случившемся. Алексей Михайлович сильно встревожился и послал к Никону князя Алексей Никитича Трубецкого. Но свидание это ин к чему не привело. Никон отправился пешком через Красную площадь на Ильинку на подворье построенного им Воскресенского монастыря, где и поселился, и продолжал вмешиваться в церковные дела, как бы продолжая всё ещё считать себя патриархом, вследствие чего 1 апреля 1659 года к нему от церкви отправились посланные напомнить, что он отказался от патриаршества, а потом ему не следует мешаться в дела церкви. Никон ответил: «Я своей волей оставил паству, а попечение об истине не оставил и впредь об исправлении духовных дел молчать не стану».

В Москве не знали, что делать, и не решались избрать нового патриарха. Летом 1659 года Никон неожиданно приехал в Москву, был принят царём с большой честью, но объяснений и примирения между ними не произошло, отношения остались неопределёнными и дело не распутывалось. Осенью того же 1659 года Никон с разрешения царя поехал навестить два других своих монастыря: Иверский (на Валдайском озере) и Крестный (близ Онеги). В долгое отсутствие Никона решился царь созвать Духовный собор, чтобы обдумать положение дел и решить, что предпринимать. Открывшийся 17 февраля 1660 года собор, однако, не выбрал нового патриарха, хотя и решил, что Никон, как сложивший с себя сан патриарха, не может вмешиваться в церковные дела. В 1661 году Никон снова вернулся в Воскресенский монастырь. С посылаемыми к нему светскими и духовными лицами он вступал в споры и страшно ратовал против учрежденного в 1649 году Монастырского приказа, который судил духовенство по не духовным делам и заведовал обширными церковными вотчинами. В 1661 году Никон написал царю письмо, в котором, намекая на ненавистный приказ, писал, играя словами: « судят и насилуют мирские судьи и сего ради собрал ты против себя в день судный великий собор, вопиющий о правдах твоих. Ты всем проповедуешь поститься, а теперь, и не ведома кто не постится ради скудости хлебной; во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего».

Относительно Никона царь обращался и к восточным патриархам, и они в присланных грамотах вполне осуждали патриарха.

Но вот в ночь с 17 на 18 декабря к заставе Москвы подъехало несколько саней. – «Кто едет?» - спросил сторож. «Духовный чин», - последовал ответ – и был немедленно пропущен. В Успенском соборе шла заутреня в присутствии митрополита Ионы. Вдруг послышался шум, двери загремели, и вошла толпа монахов, за которыми несли крест, а за крестом шёл Никон и стал на патриаршем месте. Раздался его голос: «Перестань читать!». Поддьяк Ростовского митрополита, читавший псалтырь, повиновался, а приехавшие монахи запели. «Достойно есть». Когда пенье окончилось, Никон приказал соборному дьякону говорить ектенью, а сам пошёл прикладываться к образам и мощам. Приложившись, взошёл на патриаршее место, проговорил молитву «Владыко многомилостиве!» и велел позвать к себе под благословение Ростовского митрополита Иону; тот подошёл, за ним протопоп и всё духовенство. «Поди, - сказал Никон Ионе, - возвести царя о моём приходе». Иона вместе с ключарём Успенского собора Иовом отправился к царю, которого нашли у заутрени в церкви святой Евдокии. Замелькали огни в окнах дворца, посылали за архиереями, комнатными боярами и стольниками, которые скоро и явились к царю. К Никону в Успенский собор были посланы бояре князь Никита Иванович Одоевский, князь Юрий Александрович Долгорукий, и окольничий Родион Стрешнев и дьяк Алмаз Иванов. Они обратились к Никону с такой речью: «Ты оставил патриарший престол самовольно, обещался вперёд в патриархах не быть, съехал жить в монастырь, и об этом написано уже к вселенским патриархам, а теперь ты для чего приехал в Москву?». Никон ответил, что прибыл в Кремль потому, что его призывали туда на патриаршество московское святители, являвшиеся ему в видении, о чём и письмо просил передать царю. Три раза названные бояре являлись в Успенский собор с приказом царя Никону возвратиться в Воскресенский монастырь, и только после третьего приказания он уехал обратно.

В декабре 1666 года приехали в Москву два вселенских патриарха, Антиохийский и Александрийский с доверенностями от патриархов Константинопольского и Иерусалимского. При их участии и русских митрополитов и архиереев составили собор в Кремлёвском дворце в личном присутствии царя. Собор, допросив Никона, низложил его из патриархов в монашеский чин и определил сослать в заточение в Ферапонтов Белоозерский монастырь, куда Никон был отправлен под конвоем ратных людей. 13 декабря Никона вывезли из Чудова монастыря; народ стал собираться в Кремль, но ему сказали, что бывшего патриарха повезут по Сретенке, когда же толпы отхлынули в Китай-город, Никона повезли совсем другой дорогой и 21 декабря он уже находился в Ферапонтове монастыре.

По окончании суда над Никоном была составлена окружная грамота духовенству с указанием, как должно следовать церковной реформе, а также одобрена и напечатана учебная апология этой реформы, сочиненная поэтом Симионом Полоцким под названием «Жезл правления». Таким образом, дело Никона как представителя притязаний духовной власти было проиграно, но предпринятое им исправления церковных книг оставило глубокий след в виде раскола, именуемого старообрядством, которое так и осталось до наших дней вопросом не только в истории, но и в жизни русского народа. Тогда нашлось немало фанатиков, которые всю жизнь боролись с «Никонианскою ересью», как они называли православие. Супруга царя Алексей Михайловича, царица Мария Ильинична Милославская сочувствовала некоторым из раскольников, а её родня боярыни Феодосия Прокопьевна Морозова и княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова, были прямыми раскольницами, последовательницами попа Аввакума. В Соловецком монастыре вспыхнул целый бунт и «церковный мятеж» был поддержан бунтами народа, которые придали царствованию Алексея Михайловича значение эпохи завершения смутного времени. Алексей Михайлович стал недоверчив, окружил себя стрельцами и учредил Приказ тайных дел, который, по словам Котошихина, основан был для того, чтоб его царская мысль и дело исполнялись всё по его хотению, а бояре и думные люди о том ни о чём не ведали». Через этот приказ Алексей Михайлович вёл свою мелкую переписку по дипломатическим и военным делам, следил за хозяйством некоторых своих имений и раздачей милостыни.

Будучи страстным охотником, царь поручил Тайному приказу, или, вернее,

собственной своей канцелярии, ведать 200 сокольников и кречетников, 3000 соколов, кречетов, ястребов, и 100  000 голубых гнёзд для корма и выучки охотничьих птиц, а также рудное дело и гранатные заводы. В приказе был всего один дьяк с десятком подьячих; думные люди не смели ходить в приказ, а подьячих царь назначал с посольствам, ехавшим за границу, и воеводам, шедшим на войну. И воеводы этих подьячих задабривали «выше меры».

Недовольство по всей Украине выросло к половине Семнадцатого века настолько сильно, что началась «Хмельнищина», или казацкие войны с поляками. Малороссы откликнулись на призывы «батька» или объявили Богдана Хмельницкого своим гетманом. После упорной борьбы с поляками Хмельницкий в 1651году обратился к Алексею Михайловичу с просьбой принять «Малороссию под свою руку». В Москве не решились, и только Земский собор в 1653 году решил принять Украину, которая 8 января 1654 года присягнула русскому царю. Соединенные силы Москвы и Украины нанесли ряд поражений (в 1654-1656 годах), поставив Польшу на край гибели, от которой спас её раздор России со Швецией. Польша добилась примирения, уступив Малороссийские и Белорусские земли, давно утерянные Русью. Удержать эти земли было делом трудным, так как на Украине происходили постоянные смуты.

По смерти Хмельницкого гетманство было захвачено войсковым писарем Иваном Выговским, который предался полякам и нанёс русским войскам страшное поражение под Конотопом. Выговский был свергнут казаками, и гетманом избран Юрий Хмельницкий, сын Богдана, который присягнул Москве, но время второй войны Москвы с Польшей предался полякам. Однако левая сторона Днепра осталась верною Москве и избрала в 1662 году гетманом запорожца Брюховецкого, который получил в Москве чин боярина. Москва оправилась и принудила Польшу заключить Андрусовское примирение (1667 год). Польским послам, приехавшим в Москву для подтверждения этого договора, Ордин-Нащокин развивал свои мечты о том, какой великой славой покрылись бы все славянские народы и каким бы увенчались успехом их предприятия, если бы плена населяющие государства, говорящие всё по-славянски, от Адриатического и немецкого моря и до Северного океана, соединились, и какая слава ожидает оба государства в будущем.

Поляки по Андрусовскому договору уступили русским Смоленск и Северную землю, признали за ними Восточную Украину по Днепр и даже уступили Киев, хотя только на два года. Это было ударом для малороссов, так как царь Алексей Михайлович оставлял правобережную Украину на произвол поляков. Приведённые Брюховецким московские воеводы везде ставили своих людей и наделяли их землями, поэтому малороссы начали вырезать москалей, принудили Брюховецкого изменить царю и призывали даже донцов с Разиным «выживать Москву». Между Восточной Украиной и Москвой возгорелась настоящая война. Разбитый Брюховецкий отдался султану, что сделал тогда же и гетман западной Украины и Сечи Дорошенко, который целых 13 лет твёрдо стоял за «золотую вольность» Малороссии, за что народ прославил его в своих песнях. Он выступил и против Польши и против Москвы, во главе турок и крымцев. Казаки, убив Брюховецкого, провозгласили гетманом обеих Украйн, но московское войско разбило Дорошенко и обложило Азов.

«Тишайшего» царя Алексей Михайловича современники считали светлой личностью. « Он, - по словам иностранца Лизека, - покорил себе сердца своих подданных, которые столько же любят его, сколько и благоговеют перед ним». Его правилом было: «рассуждать людей в правду, всем равно» и «беспомощным помогать». Дурные люди частенько пользовались добрым сердцем царя, который иногда подчинялся им, чтобы избегнуть неприятностей. В своём любимом селе Коломенском Алексей Михайлович всю жизнь строил роскошный дворец, вёл образцовое хозяйство, тешился соколиной охотой, а вечерами развлекался рассказами бахарей про старину да шахматами. Алексей Михайлович дорожил устоями благочиния и порядка, справляя до мелочей все обряды церкви и царского чина. Он был обучен Морозовым по немецким картинкам, ходил в детстве в немецком платье и посещал с своим дядькою немецкую свободу в Москве или Кукуй-городок. Читая письма, Алексей Михайловича, видим, что он был человек, бесспорно, умный, живой и восприимчивый. Его занимали и война, и политика, и соколиная охота, и садоводство, и вопрос о том, как петь многолетние в церкви, и театральные представления. Он легко мог вспылить, бранить по пустому делу, но этот гнев проходил у него скоро, и он раскаивался, что он кого-нибудь обидел. Своим близким он внушал: «Забавляйтеся и утешайтеся! Делу время, а потехе час». Его всё занимало, и ни одно дело не обходилось без его личного участия. Алексей Михайлович любил чтение и прочёл всё, что мог, с толком, что развило в нём глубокую и сознательную религиозность. Он тяготился людьми грубыми и односторонними и выдвигал даровитых людей с европейским образованием и доверял им больше всех.

Когда умерла первая его жена, Алексей Михайлович вступил в брак с Наталией Кирилловной Нарышкиной, которая получила европейское образование в доме Матвеева, наравне с его сыном. Своими выходками она приводила в ужас питомцев терема и домостроя – шестерых дочерей Милославской, почти ей ровесниц. В 1672 году, 30 мая, Наталия Кирилловна подарила Россию сыном Петром, и влияние новых людей с ним окрепло. Незадолго до своей кончины Алексей Михайлович был опечален смертью сына Алексея, который считался кандидатом на Польский престол и послам Польши уже тринадцати лет говорил речь на латинском и польском языках. Гробница царевича находилась в Архангельском соборе, рядом с гробницей царя Алексея Михайловича, который умер 47 лет от роду. После него осталось от Милославской шесть дочерей, с 19-й Софьей во главе, и два сына Фёдор и Иван, а от Нарышкиной – четырёх - летний Пётр и две дочери.

В царствование Алексея Михайловича Московское государство расширило свои приделы не только на юго-западе, но и далеко на востоке и юге. У кавказского хребта Москва имела уже свои «линии» гребенских казаков; на Тереке сидели московские воеводы. Цари Кахетии и Имеретии, теснимые турками и персиянами, отъявлялись в Москву, просясь в её подданство. Одновременно Алексей Михайлович помогал гребенским казакам в их борьбе с Шемахой и турками. Успехи наши за уральским хребтом были ещё значительнее. В западной Сибири казаки победили потомков Кучума, восставших во главе массы инородцев, а особливо калмыков, прикочевавших тогда в Барабинскую степь.

Тогда же была открыта восточная Сибирь; в 1648 году служивый Дежнев с 25 товарищами пробрался к Берингову проливу, а другой служивый, Поярков, в 1643-1646 годах с 133 товарищами открыл реку Амур и Охотское море.

При Алексее Михайловиче мы вступили в дипломатические сношения с Западом Европы. В 1656 году Чемоданова отправили в Венецию из Архангельска, а других посылали, для разведок, во Францию, Испанию, Флоренцию и Рим. В то время русские возили свои товары на показ, а в Венеции заговаривали даже о займе. Торговые же дела сосредоточивались в Англии, и главным образом в Голландии, где сидел наш постоянный «коммиссариус», а политика вела в Вену, Венецию, Швецию, и Данию. Это был восточный вопрос, или борьба с турками и связь с славянами, который прямо был поставлен сербом Юрием Крижаничем. Россия хотела везде найти свою выгоду и не зависеть от других, почему в Москве собирались даже «ходить корабли для прямых зелий» в Индию, и Алексей Михайлович просил герцога Курляндского продать ему для этого свои корабли, словом, мечтали о море и флоте, налаживали дипломатию.

Духовные учителя Руси были большей частью малороссы, и во главе их стояли: главный справщик Славиницкий, который целых 20 лет трудился в Москве над исправлением книг и обучением молодёжи, и белорус Симеон Полоцкий. На Киевских учёных походил и Серб Крижанич, ещё более образованный, но он мало имел влияния, так как скоро по приезде был послан в Сибирь. Прочнее утвердился в Москве образованный молдавский боярин Скафарий, знавший много языков и бывавший на Западе; он дружил с иезуитами и голландскими учёными, мечтая с Матвеевым о преобразованиях, и помогал последнему как опытный дипломат.