Глава 4. Развитие сети музеев народоведения

4.1. Экспозиционная и популяризаторская деятельность

Период создания музейной сети в Крымской АССР (1921–1927 гг.) совпал с началом осуществления новой политики Советской власти в области межнациональных отношений. В обобщенном виде данные мероприятия получили название «коренизации», предполагавшей широкое привлечение национальных кадров к работе в органах государственного управления, приоритетное внимание к развитию и сохранению культуры народов, находившихся в менее выгодных условиях национального развития в досоветскую эпоху. Такая политика имела своей целью скорейшую интеграцию т. н. «малых народов» в общесоветское идеологическое и культурное пространство. При этом декларировалось право нации на самоопределение, в том числе – право на самобытность и уникальность материальной, художественной и прикладной культуры [1].

В Крыму проявления политики «коренизации» выразились в «татаризации» – приоритетном внимании к развитию культуры, искусства и изучению этнической истории и быта крымских татар. Согласно данным переписи населения 1926 г. доля крымских татар составляла только 26% от общего числа населения Крымской АССР. При этом уровень представительства крымских татар в органах управления, культуры и искусства фактически был равным представительству этнических русских, которые составляли 51% населения Крымской АССР. Крымскотатарский язык был вторым официальным языком автономии, руководящие посты в органах управления республикой (СНК Крымской АССР, ЦИК Крымской АССР, наркоматы автономии) распределялись на паритетных принципах [2, с. 195–231; 12, с. 175–187].

В свою очередь, особенности этнической ситуации в Крыму наложили отпечаток на работу специализированных музейных учреждений. Согласно решениям IV Крымской конференции музейных работников в сентябре 1926 г., подкрепленным соответствующими постановлениями СНК Крымской АССР от 21 июня 1927 г., профильными учреждениями по сбору, хранению, изучению и экспозиции этнографических материалов должны были стать Государственный Дворец-музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае, Евпаторийский археолого-этнографический (краеведческий) музей и Восточный музей в Ялте [3, л. 3–6; 4, л. 8 об., 98–101]. В связи с этим, выделяется ряд общих тенденций, свойственных развитию народоведческих музеев Крыма в 20–30-е гг. ХХ в.:

• деятельность музейных работников была подчинена основным идеям осуществлявшейся государственной национальной политики, что приводило к значительным искажениям объективно-исторического смысла прошлого народов Крыма; попытка привить «классовый подход» к изучению истории и культуры народов Крыма стала началом процесса создания несбалансированной картины этнической истории полуострова;

• политика «татаризации», проводимая органами власти Крымской АССР, выявила стремление ограничить изучение культуры и искусства народов Крыма рядом искусственно созданных приоритетных направлений, ключевым из которых стало изучение быта и культуры крымских татар. Данный подход стимулировал определенный всплеск интереса к истории крымскотатарского народа, однако, аккумулированные усилия носили зачастую политизированный характер;

• этнографические штудии музеев в Крымской АССР не имели системной программы и руководства, что стало причиной частых конфликтов между разными музейными учреждениями, попыток искусственно создать обособленные центры изучения культуры и искусства с претензией на руководство всем процессом изучения народов Крыма; данные попытки также стали следствием осуществления политики «татаризации», непосредственные проводники которой кроме безусловной активизации и массового характера исследовательской и популяризаторской деятельности, вносили и значительное напряжение в процесс функционирования профильных музейных учреждений.

Наиболее масштабно, последовательно и результативно все перечисленные тенденции особенностей этнонациональной политики в Крымской АССР в 20–30-е гг. ХХ в. отразились в деятельности Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае. История данного музейного учреждения начинается в 1917 г., официальный статус музея был присвоен Ханскому дворцу в Бахчисарае 4 октября, а первым директором был назначен У. А. Боданинский. В годы Гражданской войны уникальный дворец несколько раз становился предметом притязаний со стороны практически всех властей, устанавливавших свой контроль над городом. В свою очередь, экспозиция музея пополнялась за счет пожертвований местных жителей, в течение 1918 г. количество экспонатов увеличилось до 1000. Попытки дирекции музея обратить внимание на плачевное состояние комплекса зданий дворца особого успеха не имели. Так, 21 октября 1918 г., по инициативе Таврической ученой архивной комиссии и Таврического университета было проведено специальное совещание, на которое были приглашены представители Таврического магометанского духовного управления и Вакуфной комиссии. Было принято решение передать музей под управление специальной комиссии из представителей Министерства внутренних дел Крымского краевого правительства и названных уже Таврической ученой архивной комиссии, Таврического магометанского духовного управления и Вакуфной комиссии. Однако, реальную организационную помощь первому специализированному крымскотатарскому музею оказывала только Крымскотатарская национальная директория. В 1919 г. при музее была создана библиотека-архив, которая должна была стать местом сбора и хранения древних образцов татарской литературы и мусульманских рукописей [5, с. 27–28].

Первый период в деятельности Дворца-музея (1921–1927) можно охарактеризовать как время реставрации и создания экспозиции. В этом контексте была построена работа всего коллектива учреждения. Так, в отчете по итогам работы в 1921–1922 гг., У. А. Боданинский отмечал самостоятельный характер работы музея. Однако надзорным органом в работе являлся КрымОХРИС.

Специализированной территорией для музейной экспозиции определялись помещения бывшего Ханского дворца. Кроме того, в ведении музея находились археологические памятники: городища Чуфут-Кале (в предместье Бахчисарая), Мангуп-Кале, Тепе-Кермен (в горной местности к юго-западу от Бахчисарая); сооружения культового характера и кладбища: Эски-Юрт, содержавшее три дюрбе, Кырк-лар – место средневековых татарских захоронений XIII–XIV вв., гробницы Эски-Дюбре и Диляра-Бикеч, мечеть Ешиль-Джами; общественные сооружения, усадьбы и прочие памятники: бани Сары-Гузель, бывший дворец князей Юсуповых в деревне Коккоз и ряд старинных частных домов, фонтанов и хозяйственных построек в Бахчисарае [6, л. 261–263 об.].

В связи с этим, можно сделать вывод о том, что Государственный Дворец-музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае с самого начала своей постоянной деятельности был многоплановым музейным комплексом, при этом, изучение этнографии и сбор этнографического материала крымских татар и тюркских народов оставался приоритетным в его работе. Главной задачей коллектива музея в обозначенный период У. А. Боданинский определял спасение памятников от разрушения, проведение необходимых реставрационных работ, продолжение формирования экспозиции [6, л. 264]. Это объясняет полное отсутствие информации в архивных документах за указанный период относительно непосредственной популяризаторской деятельности музея в эти годы. Охранные и реставрационные мероприятия занимали основное внимание и время сотрудников.

Уже к 1922 г. в музее сложился стабильный коллектив сотрудников. Кроме директора музея (совмещавшего свою должность с обязанностями заведующего уездным ОХРИСом) У. А. Боданинского, экспозицию создавали: научный сотрудник, специалист по крымскотатарской эпиграфике, филолог Осман-Нури Асанович Акчокраклы, который также получил назначение на должность заведующего Домом-музеем И. Гаспринского в Бахчисарае, смотритель музея Владимир Пенкальский, хранитель – Абдулла Лятиф-заде, старший вахтер – Павел Гонтаренко. Авраам Дубинский работал смотрителем памятников Чуфут-Кале, Абдрахман Шейх-заде исполнял те же функции в Эски-Юрте. Профиль музея определялся У. А. Боданинским как «художественно-исторический». Также было указано на специализацию по изучению и популяризации восточного искусства. Вспомогательными отделами Дворца-музея являлись архив и библиотека, статус филиалов имели Дом-музей И. Гаспринского в Бахчисарае и Дворец-музей Юсуповых в Коккозах. Общее число посетителей за 1921 г. указывалось в более чем 700 человек, более активное посещение музея относилось к летним и осенним месяцам [6, л. 242 об.–243 об.].

Организация систематической исследовательской деятельности Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры связана с именем выдающегося деятеля крымскотатарской культуры Усеина Абдурефиевича Боданинского (1877–1938). Он родился в 1877 г. в деревне Бадана, Симферопольского уезда Таврической губернии. Место рождения послужило основой для фамилии, разное написание названия селения привело к тому, что в анкетных документах исследователь использовал варианты написания своей фамилии, что, иногда затрудняет поиск, восстановление и анализ его биографии [10, с. 11]. Усеин Абдурефиевич родился в семье преподавателя Симферопольского народного татарского училища. Образование будущий этнограф получил в народной школе (окончил ее в 1888 г.), специальность получил в Симферопольской татарской учительской школе (1895 г.), а высшее специальное образование художника по прикладному искусству – приобрел в Москве в Строгановском художественно-промышленном училище (годы обучения: 1895–1905). Профессиональная деятельность У. А. Боданинского была первоначально связана с Крымом: в 1905–1907 гг. он преподавал графику в Симферопольском коммерческом училище. В 1907 г. Усеин Абдурефиевич снова вернулся в Москву, где ему предложили руководить Художественно-промышленной школой филиала Строгановского училища. С 1911 по 1917 годы художник совершенствовал свое мастерство в Санкт-Петербурге, работая художником-декоратором и выполняя частные заказы на оформление интерьеров. С началом революционных событий 1917 г. он перебрался в Крым, где поступил на работу в Бахчисарайский Дворец-музей [5, с. 38–39; 10, с. 19–35].

В течение 1922 г. коллектив сотрудников дворца-музея был вынужден противостоять последствиям голода, унесшего жизни ученого-археолога Е. И. Свищева и смотрителя «Эски-Юрта» Э. Б. Асана, а также вынудившего ряд сотрудников учреждения либо поменять место жительства, либо – перейти на другое место работы. Заведующий музеем У. А. Боданинский в течение четырех месяцев боролся с сыпным тифом в тяжелой форме. Однако, несмотря на эти трудности, учреждение смогло организовать постоянную работу по разным направлениям. Были собраны 12 арабо-татарских надписи на исторических памятниках Бахчисарая, была проведена их систематизация и перевод на русский язык, были организованы работы по зарисовке и обмеру четырех дюрбе в Эски-Юрте, старого помещения «Зинджирлы медресе», мавзолеев Хаджи-Гирея и Ненекеджан Ханым. В организационном направлении важным стало начало координации работы крымских музеев этнографического профиля. Такая договоренность была достигнута на I Крымской конференции музейных работников 5–9 октября 1922 г. между заведующими Государственного дворца-музея тюрко-татарской культуры, Евпаторийского археолого-этнографического музея в Евпатории и Восточного музея в Ялте, было также предложено выработать общий план работы заведений [7, л. 1–1 об.].

Отчет дворца-музея за 1922 г. фиксирует пополнение коллекций самого широкого профиля. Так, всего к концу года в музее находилось 1835 экспонатов, из них наиболее значительными были собрания: монет – 560 штук, тканей – 142, утвари – 102, вышивок – 89, оружия – 84, фрагментов скульптуры – 78, ювелирных украшений – 61, ковров – 50, рукописных книг – 42, изделий из фарфора – 31, старинных книг – 30, и т. д. Данные экспонаты систематизировались и проходили необходимую экспертизу для последующей каталогизации. Сотрудникам музея удалось наладить достаточно стабильный уровень посещаемости: всего за год было принято 746 посетителей (наибольшее число посетителей в мае, июне и августе), организовано 15 учебных экскурсий и 25 экскурсий для представителей иностранных миссий. Основными источниками дохода учреждения были субсидии от государства (около 400 тысяч рублей), доходы от реализации сельскохозяйственной продукции дворцовых садов (30 тысяч рублей) и средства, взимавшиеся как входная плата (2.800 рублей) [7, л. 2–2 об.].

Наиболее важными событиями в жизни дворца-музея в 1923 – 1924 гг. в следующем отчете У. А. Боданинский определил: прием книг из библиотеки «Зинджирлы медресе», состоявшийся 24 декабря 1923 г.: 115 рукописных арабо-татарских фолиантов, 75 – печатных, 8 альбомов и 11 отдельных рукописей; передачу здания бань «Сары-Гузель» в полное ведение учреждения, состоявшееся 9 февраля 1924 г.; организацию с мая 1924 г. при дворце-музее семинария по историческому краеведению, который работал для молодежи и в ходе работы которого были заслушаны лекции по истории культуры, археологии, геологии и ботанике, проводились экскурсии в виде практикумов по местной археологии, геологии и ботанике.

Была усовершенствована структура учреждения. Дворец-музей насчитывал восемь сформированных отделов, в каждом из которых наблюдалось постоянное пополнение коллекций. Так, в первом отделе были сосредоточены ткани, вышивки, ковры и платья (пополнение на 75 экспонатов, общее число к концу 1924 г. – 416), во втором – утварь, мебель, предметы обихода и техники (пополнение составило 91 экспонат, общее количество – 350), в третьем – стекло, фарфор, изразцы, фаянс, глина и майолика (добавилось 74 предмета, что привело к его выделению в отдельную структурную единицу), в четвертом – ювелирные изделия (9 новых экспонатов, общее число – 75), в пятом – оружие (22 и 109 экспонатов соответственно), в шестом – монеты (99 и 659), в седьмом – рукописи, книги, манускрипты и миниатюры (134 и 211), в восьмом – фрагменты скульптуры и живопись (4 и 113). Всего в дворце-музее было сосредоточено 2393 экспоната. Кроме этого, в ведении учреждения находились ханское кладбище при дворце с саркофагами и скульптурами, дюрбе в Эски-Юрте и большая ханская мечеть. Общее количество экспонатов в этих подразделениях составляло 339 предметов материального и духовного происхождения [7, л. 5–8]. В плане научного изучения памятников коллективом музея были организованы обмеры и фотографирование мечети Ешиль-Джами, Дюрбе Мухаммед-шах-бея в Эски-Юрте и Ненекеджан Ханым в Чуфут-Кале. Были проведены обследования городища Эски-Юрт и некрополя Кырк-Азизлер, целесообразным было признано проведение охранных раскопок памятников. Пробная этнографическая экспедиция для изучения быта крымских татар также была предпринята У. А. Боданинским и О. Н.-А. Акчокраклы на юго-восточное побережье Крыма (деревни Ускут, Капсихор, Арпат, Шеллен).

Состав коллектива дворца-музея определялся пятью штатными единицами, финансирование которых осуществлялось Музейным отделом Главнауки Наркомпроса РСФСР. Должность заведующего продолжал занимать У. А. Боданинский, научным сотрудником музея с замещением должности делопроизводителя-счетовода работал В. И. Шприк, смотрителем дворца и экскурсоводом В. Ф. Пенкальский, вахтером и ночным сторожем – П. Ф. Гонтаренко, сторожем Коккозского дворца А. Т. Газы. Внештатными работниками учреждения числились: смотрители – пещерного городища Чуфут-Кале А. З. Дубинский и памятников в Салачике и Эски-Юрте А. Аблаев, уборщица дворца-музея А. Галчинская. Активность посещений дворца-музея была достаточно стабильной – наибольшее число посетителей было зафиксировано в период с мая по август (от 800 до 1200 человек в месяц), общее же число посетителей за 1923–1924 гг. составило 5603 человека [7, л. 8–10].

Уже к 1925 г. внутри Дворца-музея было сформировано девять отделов, из которых четыре – были посвящены непосредственно крымскотатарской этнографии. Так отдельно были сосредоточены: в первом отделе – ткани, вышивки, ковры, платья; во втором – утварь и мебель; в третьем – глина, стекло, фаянс; в четвертом – ювелирные изделия и украшения. В «Годовом отчете с 1-го октября 1924 г. по 1-е октября 1925 г.» имеется информация о том, что пополнение коллекций в это время стало более систематическим и постоянным, основным видом его был сбор артефактов и предметов быта у местного населения, с которым проводилась необходимая разъяснительная работа. Передача будущих экспонатов (предметов быта, инвентаря, украшений, старинных книг, культовых предметов) производилась на безвозмездной основе [7, л. 14–15].

У. А. Боданинский прилагал значительные усилия по концентрации предметов крымскотатарского быта, материальной культуры и искусства именно в фондах Дворца-музея. Это входило не только в его личные планы как директора учреждения, во многом это было следствием его активного участия в осуществлении основных принципов политики «татаризации» в музейном деле Крыма. Необходимо отметить, что постоянным союзником директора Дворца-музея в претензиях на лидерство был Народный комиссар просвещения Крымской АССР У. В. Балич и руководители КрымОХРИСа А. И. Полканов и Я. П. Бирзгал. Ощутимая административная поддержка профильного куратора от органов власти зачастую помогала в осуществлении управленческих планов Усеина Абдурефиевича. Подтверждением этого является информация о том, что 11 апреля 1924 г. У. А. Боданинский совместно с А. И. Полкановым посетил Ялту, где добился передачи в Бахчисарай ряда коллекций Восточного музея, аналогичную передачу 25 января 1925 г. осуществил и ЦМТ: собрание пополнили 58 предметов крымскотатарского оружия, утвари, платьев и обуви [5, с. 30]. Таким образом, в 1924–1925 гг. Бахчисарайский Дворец-музей пополнился следующими экспонатами: тканей, вышивок, платьев и ковров было получено 36 единиц, предметов утвари – 68 [7, л. 35].

Временем окончательного оформления основной экспозиции Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае можно считать 1927 г. Согласно решению IV Крымской конференции музейных работников был окончательно определен этнографический профиль учреждения. При этом, однако, предлагалось существенно изменить его структуру. Так, согласно тезисам доклада Я. П. Бирзгала, основное внимание в экспозиции должно было уделяться предметам, исключительно относящимся к культуре, быту и искусству крымских татар. Все остальные экспонаты – персидского, турецкого, кавказского происхождения должны были быть переданы из Бахчисарая в распоряжение Восточного музея Ялты. Кроме того, высказывалась идея о создании отдельного Музея крымскотатарской культуры, который должен был вобрать в себя отделы художественно-кустарной промышленности (созданный непосредственно по инициативе У. А. Боданинского) этнографии, археологии и библиотеку татарской письменности. Инициатива ограничить функции Дворца-музея объяснялись, очевидно, желанием руководителей КрымОХРИСа унифицировать систему управления музейными учреждениями. При этом как видим, особенности экспозиции, многоплановость и синкретичность коллекций явно во внимание не принималась. Функция охраны памятников археологии и архитектуры всего Бахчисарайского района (прежде всего – средневековых пещерных городов в горах юго-западного Крыма), по-прежнему, закреплялась за дворцом-музеем. Смелые планы реорганизации так и остались планами. С ликвидацией КрымОХРИСа в апреле 1927 г. их реализация была прекращена ввиду отсутствия средств [3, л. 6 об.].

«Отчет о деятельности Государственного дворца и музея татарской культуры в г. Бахчисарае с 1-го октября 1927 г. по 1-е октября 1928 г.» [8, л. 25–32 об.] предоставляет возможность оценить результаты работы по созданию экспозиции, проведенной коллективом музея. Важным фактором эффективности этих усилий стоит считать бездефицитность существования учреждения. Львиная доля средств, выделявшихся на содержание экспозиции и сотрудников, получалась напрямую из бюджета Главнауки Наркомпроса РСФСР, что подтверждало особый статус Дворца-музея. За отчетный год, согласно документу, было получено 28677 рублей, а израсходовано 28449 рублей, при этом доля спецсредств, полученных от собственной деятельности (продажа билетов, организация и проведение экскурсий, устройство публичных докладов и лекций) составляла соответственно 4111 и 3887 израсходованных рублей.

В тексте отчета зафиксирована следующая структура музейного комплекса. Он состоял из трех частей: первую представляли собой непосредственно помещения бывшего Ханского дворца, включавшие в себя здание дворца, гарем, Соколиную башню и внутреннюю мечеть, экспозиция данной части определялась как экспозиция художественно-архитектурного характера; второй составной частью был назван Музей татарской культуры, который разместил экспозицию в фасадных флигелях вдоль реки; третьей частью дворца-музея являлся библиотечный флигель [8, л. 26].

Коллекции музея были распределены по девяти направлениям, которые формировали отделы. В отчете представлена динамика увеличения коллекций, которые пополняли экспозицию. Так, в течение 1927–1928 гг. в музей поступило 83 предмета тканей и вышивки (увеличение с 618 экспонатов до 701), 35 образцов утвари и мебели (с 492 до 527), 5 изделий из стекла и фарфора (с 97 до 102), 16 ювелирных изделий (со 110 до 126), 2 предмета оружия (со 192 до 194), 6 монет (со 149 до 155), 5 скульптурных композиций (с 219 до 224) и 4 орудия народной техники (очевидно, под такой формулировкой понимались предметы сельскохозяйственного инвентаря, с 29 до 33). Всего экспозиция составляла к 1 октября 1928 г. 2062 предмета, увеличение за год составило 153 позиции, при этом пополнений музейного фонда в дворце-музее не произошло и в нем также оставалось на сохранении 350 различных предметов. Свидетельством обострения отношений церкви и Советского государства стоит считать специальное замечание У. А. Боданинского о передаче в течении года коллекции ковров XVII–XVIII вв. и утвари, в том числе – подсвечников XIV в., хранившихся и использовавшихся до этого в мечетях Бахчисарая [8, л. 26 об.].

Значительно увеличился и объем фондов музейной библиотеки: благодаря активному участию АН СССР, ГИМ и Книжной палаты Узбекской ССР (г. Ташкент) и обменной деятельности самого учреждения прирост количества книг за год составил 1542 экземпляра (с 700 до 2242). Библиотека получила отдельное приспособленное помещение, в котором был проведен ремонт и оборудована комната непосредственно для чтения, штатный сотрудник, согласно отчету, завершал работу по каталогизации фондов книгохранилища [8, л. 27–27 об.].

Популяризаторская работа производилась работниками музея планово. Так, совместно с местным отделением ОПИК (которое базировалось на территории дворца-музея и руководство которым осуществлял У. А. Боданинский) были организованы краеведческие курсы по переподготовке экскурсоводов, в которых приняли участие 25 человек [12, с. 74–75]. Центром популяризаторской краеведческой работы в городе стал Дом просвещения, руководящую должность в котором – председателя правления занял сотрудник дворца-музея Мамет Казас. В свою очередь еще один сотрудник учреждения – М. В. Шейх-Заде являлся инструктором Академического совета НКП Крымской АССР по вопросам сбора материалов татарской научной терминологии и одновременно – лектором по истории религии при Антирелигиозном кружке Дома просвещения. Участием в популяризаторской работе в отчете названа также поездка У. А. Боданинского в Москву в качестве делегата III Всероссийской конференции по краеведению и его избрание членом ЦБК от Крымской АССР и публикации сотрудников в газетах, журналах, научно-популярных и научных сборниках [8, л. 28]. Проводились в Дворце-музее и научные собрания, где сотрудники за отчетный год прочитали 3 научных доклада, вне стен музея (в Бахчисарае, Симферополе, Москве, Харькове) – еще 12. Проводилась и образовательная лекционная работа: в течение 1927–1928 года сотрудники музея (О. Н.-А. Акчокраклы, У. А. Боданинский, М. Казас, Ш. Кох, М. В. Шейх-Заде) провели 22 мероприятия, на которых слушателям были представлены сведения не только о самом Дворце-музее и его экспозиции, но и об истории тюркских народов, отдельных сюжетах истории Крыма, этнографии крымских татар, эпиграфике и истории костюма.

Непосредственно экскурсионная работа была менее удачной в сравнении с предыдущим отчетным годом. У. А. Боданинский указывал в отчете, что в 1926–1927 гг. всего все объекты комплекса (Дворец-музей, Чуфут-Кале, Мангуп-Кале и Дом-музей И. Гаспринского) посетили 20055 человек, из которых 13974 сделали это в составе 506 экскурсионных групп. В отчетный же год через памятники и экспозиции прошли уже 658 групп экскурсантов, которые объединили 15971 одного человека, одиночное же посещение предпочли еще 2637 человек, общее количество посетителей, таким образом, составило 18608 человек. Интересно отметить, что учет экскурсантов и посетителей велся по определенным социальным группам: в отчете выделены «члены профсоюзов», «красноармейцы» и «учащиеся». Как отдельный вид работ также были обозначены выставки: они были организованы дворцом-музеем к 10-летию Октябрьской революции и содержали в себе материалы сельского хозяйства и кустарной промышленности района. Интерес к мероприятию был велик, что подтверждает высокая его посещаемость. За пять дней выставки (4–9 ноября 1927 г.) ее посетили 9262 крестьянина, кустарей, членов профсоюзов, учащихся, красноармейцев и прочих граждан [8, л. 29 об.–31].

В 1928 г. состав коллектива Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае насчитывал 14 сотрудников. Обязанности директора и хранителя продолжать исполнять У. А. Боданинский, на должностях помощников хранителя работали М. В. Шейх-Заде и М. Казас, заведующим хозяйственной частью и делопроизводством был Георгий Овчаров, старшим музейным служителем – Владимир Пенкальский, библиотекой заведовала Шарлотта Кох, смотрителем Чуфут-Кале была Эсфирь Дубинская. Вспомогательные работы осуществляли: Павел Гонтаренко (сторож-уборщик), Осман Али (дворник-сторож), Абла Сеит-Ягья, Андрей Таков, Тюменбек Джантатов, Семен Дубинский (ночные сторожа на территориях дворца-музея, отдельных исторических памятников, Мангуп-Кале и Чуфут-Кале соответственно), Усеин Сеит-Абла (садовник) [8, л. 32 об.].

Период рубежа 20–30-х годов стал переломным в деятельности Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае. Связано это было с начавшимся процессом сворачивания как общей культурной политики советского государства, направленной до этого на поощрение исследовательских инициатив в области истории и этнографии, так и отказом от основных теоретических принципов «коренизации», взамен чего были провозглашены лозунги создания «единого советского народа». В этом контексте активная деятельность подобных учреждений не приветствовалась. Уже в отчете о работе музея за 1930 г. отсутствует всякое упоминание о собственно этнографической работе, а приоритет отдан археологическим исследованиям, до этого, игравшим вспомогательную роль и не производившимся силами Дворца-музея [9, л. 1–12]. Симптоматичным выглядел и отказ в выдаче открытого листа на раскопки в 1930 г. У. А. Боданинскому. Причиной послужили якобы ошибки, допущенные исследователем ранее [10, с. 168–169].

Логичным итогом сворачивания активной исследовательской и популяризаторской деятельности Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае является формулировка, использованная при составлении «Производственного плана» учреждения на 1934 г. Предлагалось «пересмотреть и коренным образом переработать систему показа дворца – как памятника феодальной формации в Крыму и Музея татарской культуры национального по форме и социалистического по содержанию». Это означало, что главный акцент должен был содержаться не в объективной и доступной информации экспонатов и экспозиции в целом, а в демонстрации «эксплуатации правящим классом <…> трудящегося населения и грандиозных достижениях после Октябрьской Революции Советского государства и его неотъемлемой части – Крымской АССР под руководством Коммунистической партии и Великого вождя мирового пролетариата т. Сталина». В этом контексте абсолютно логичным выглядело смещение У. А. Боданинского с поста директора музея в 1934 г. и его последующий арест летом 1937 г. в Тбилиси, где выдающийся мастер был вынужден работать рядовым реставратором на строительстве. В результате выбитых лживых показаний создатель уникального музейного учреждения был обвинен в шпионаже и контрреволюционной деятельности и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу, состоявшемуся в апреле 1938 г. [10, с. 172–174].

Показательной, в контексте изменения приоритетов деятельности Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры, стала ситуация, сложившаяся вокруг деятельности в нем Вульфа Лейбовича Дашевского (1883–1942). После увольнения У. А. Боданинского пост директора дворца-музея занял бахчисарайский партийный функционер Файков. Однако, уже 22 марта 1935 г. официальный орган Крымского обкома ВКП (б), издававшийся на крымскотатарском языке – газета «Ени-Дунья» опубликовала статью, в которой новый руководитель учреждения был подвергнут критике за «политические ошибки в работе». Назначенная Бахчисарайским райкомом ВКП (б) проверка не выявила никаких серьезных нарушений, единственным реальным наказанием была рекомендация отстранить от работы некоторых экскурсоводов (что, однако, в те годы было равносильно лишить людей единственных средств к существованию), также в специальном постановлении, бахчисарайские партийные чиновники обращали внимание на отсутствие контроля работы Дворца-музея со стороны Наркомата просвещения Крымской АССР. 22 декабря 1935 г. в это ведомство поступила докладная записка, подписанная В. Л. Дашевским, в которой снова излагались претензии к деятельности администрации учреждения: упоминались бесхозяйственность, неправильное руководство работой и неисторический принцип реставрационных работ, подобные документы были направлены и в адрес руководства Бахчисарайского райкома ВКП (б). Результатом настойчивых обращений В. Л. Дашевского стало представление его кандидатуры на должность директора Дворца-музея, которое было утверждено НКП Крымской АССР в начале 1936 г. [13, с. 480].

Научный авторитет и репутация В. Л. Дашевского на момент его переезда в Крым были значительными. Объяснялось это его положением в ведущем академическом учреждении советского востоковедения, располагавшемся в Ленинграде: за короткий срок (1930–1934 гг.) исследователь сумел пройти путь от научного сотрудника Института востоковедения АН СССР до ученого секретаря этой организации. Одновременного им исполнялись обязанности заведующего Рукописным отделом этого учреждения и Отдела рукописей Государственной Публичной библиотеки СССР имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (г. Ленинград). Однако, в апреле 1935 г. В. Л. Дашевский спешно уволился из Института и снова оформил себе пенсию по инвалидности, которая была источником его доходов до 1930 г. Далее последовал переезд В. Л. Дашевского с семьей в Симферополь, где им была начата кампания по смене руководства Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры. Важным фактором, игравшим в пользу аргументов В. Л. Дашевского, было знание им практики сбора этнографических материалов именно востоковедческого профиля. В мае 1930 г. он выполнял подобную работу в Крыму. При содействии выдающегося общественного деятеля крымчакского народа И. С. Кая ему удалось выявить в частных коллекциях и перевезти в Ленинград целое собрание неизвестных древних крымчакских книг и рукописей. Успех данной экспедиции и составил авторитет В. Л. Дашевскому в столичных научных кругах. Учитывая отсутствие у него печатных работ (список таковых составлялся, однако, все они были по утверждению автора в рукописном варианте), работа по собиранию и перевозке рукописей считалась вполне логичным объяснением исследовательских приоритетов ученого [14, с. 388–389].

Однако, уже в июле 1936 г. заместитель директора Дворца-музея по научной работе Зиядинов направил в НКП Крымской АССР заявление, в котором перечислил факты дезорганизации работы учреждения и обвинил в этом В. Л. Дашевского. Примерами, подкрепляющими бездеятельность директора, являлись отсутствие плановых научных и производственных совещаний, частое отсутствие руководителя на рабочем месте, непрозрачная финансовая деятельность. Первое заявление осталось без реакции. Однако, 22 октября 1936 г. в газете «Ени-Дунья» вышла статья преподавателя Крымского государственного пединститута им. тов. М. В. Фрунзе Усеинова, в которой также перечислялись основные пункты, озвученные до этого Зиядиновым. Бахчисарайским райкомом ВКП (б) была сформирована специальная комиссия, которая ознакомилась с ситуацией на месте в ноябре 1936 г. Ее выводы свидетельствовали следующее: за полгода работы В. Л. Дашевский два месяца находился в отпуске, 72 дня провел в командировках и часто отсутствовал на работе по причине болезни. Более того, выяснилось, что никаких специальных поручений от Института востоковедения АН СССР по работе в Бахчисарае у директора Дворца-музея не было. Опровержение также получила информация о наличии высшего образования и владении иностранными языками, в т. ч. – восточными. Итогом деятельности В. Л. Дашевского на посту директора Государственного дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае стала исчерпывающая характеристика, отраженная в справке Обкома ВКП (б), датированной 23 ноября 1936 г.: экспозиция музея представляла собой «ряд пустых комнат, неряшливо содержанных, где по стенам размещены гравюры, изображающие ханов и их наследников, в то время как экспонаты оружия, предметов быта, тканей хранятся под замком» [13, с. 481–482]. Относительно же дальнейшей судьбы В. Л. Дашевского, стоит отметить, что 18 февраля 1937 г. он был арестован, к тому моменту, он уже успел уволиться с должности директора дворца-музея (это произошло 2 февраля 1937 г.). В ходе следствия, благодаря опросу его родной сестры, проживавшей в Одессе, выявились факты тотальной фальсификации биографии, предпринятые экс-директором учреждения. Так, им были полностью выдуманы все факты биографии до 1923 г.: на самом деле он не имел ни высшего образования, никогда не бывал за границей, тем более – не вел исследовательской и научной работы, а также – не занимал никаких ответственных должностей в органах Советской власти в годы Гражданской войны. Кроме всего перечисленного, В. Л. Дашевский фальсифицировал даже время своего вступления в ряды ВКП (б). На самом деле до 1914 г. он безвыездно проживал в Одессе, работал музыкантом, в годы Первой Мировой войны – состоял на службе в резервном полку, на фронте так и не побывал. В годы Гражданской войны – также был рядовым в соединениях Красной Армии. Итогом допросов стало признание своей вины и приговор суда (8 января 1938 г.) к 15 годам лишения свободы. В. Л. Дашевский умер в заключении 25 июля 1942 г. [14, с. 389].

Показательным в отношении упадка работы Дворца-музея в Бахчисарае является отсутствие упоминаний о нем в обзорных очерках А. И. Полканова [15] и К. Врочинской [16] 1934 и 1938 гг., в которых подводились итоги очередным этапам музейного строительства и определялись основные задачи дальнейших преобразований в духе риторики успехов «первых пятилеток». Единственное упоминание о работе музея, и то, выдержанное в очень общих тонах, содержится в заметке преподавателя Ленинградского государственного университета, археолога Т. Ф. Гелаха [17], который в 1936 г. называет музей «отражающим быт и культуру основного крымского населения – татар».

В целом, стоит отметить, что вторая половина 30-х гг. ХХ в. стала периодом затяжного кризиса в работе Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае. Нарушение естественного хода развития учреждения, сворачивание политики «коренизации», увольнение У. А. Боданинского привнесли в работу музея излишний политический контекст, что вызывало острую зависимость от местных партийных чиновников. Ситуация же, возникшая, в связи с расследованием деятельности В. Л. Дашевского наглядно продемонстрировала необходимость профессионального и ответственного кадрового отбора музейных работников. К концу 30-х гг. ХХ в. Государственный Дворец-музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае фактически приостановил исследовательскую деятельность и специализировался сугубо на организации экскурсионной и популяризаторской работы.

Основание специализированного музейного учреждения в Евпатории стало возможно благодаря активной деятельности заведующего раскопками и музеем в Херсонесе, археолога Л. А. Моисеева. При поддержке профессора Петроградского университета, исследователя античных памятников Северного Причерноморья М. И. Ростовцева Евпаторийский археолого-этнографический музей был открыт в 1916 г. и передан на содержание городских властей. За годы Гражданской войны сформировались два основных отдела, отразившиеся в названии учреждения. К 1920 г. значение этнографической коллекции музея стало возрастать, прежде всего, из-за значительности пожертвований, осуществлявшихся караимской общиной города. В связи с этим, уже в 1921 г., после установления Советской власти, сформировалась научная специфика этнографической работы учреждения, выраженная в сборе, классификации, хранении и экспозиции предметов караимской культуры и быта [11, л. 2; 5, с. 139–140].

Специальное помещение музею было выделено уже в феврале 1921 г., после чего начались работы по классификации сосредоточенных в коллекциях экспонатов, общее количество которых в июле 1921 г. определялось в более чем две тысячи. В отчете о работе музея в 1921 г. отмечалось, что первоначальной задачей коллектива стал ремонт помещения, после чего был составлен каталог, пронумерованы экспонаты и произведена их классификация. Первый персональный состав сотрудников музея он насчитывал пять человек: директором Евпаторийского археолого-этнографического музея со времени его открытия как постоянно действующего учреждения была П. Я. Чепурина. Штатными сотрудниками работали: специалист в области античного искусства Л. Г. Песчанский и искусствовед, заведующий Евпаторийским археологическим районом с 1915 г. Г. Х. Бояджиев. На общественных началах музею помогали: Б. С. Ельяшевич, занявший должность заведующего караимским отделом музея и С. М. Шайтан, ставший хранителем библиотеки музея [5, с. 140–141]. Впрочем, согласно информации более поздних документов, уже в 1922 г. штатными остаются всего две единицы: заведующего и технического сотрудника, в последующие годы дополнительные оплачиваемые единицы предусматривались только для сезонной работы в летний период [11, л. 5].

Первым научным организационным заданием коллектива музея стало оформление экспозиции «Восточной комнаты». П. Я. Чепурина имела план действий, который изложила на заседании Евпаторийской секции ОХРИС. Предполагалось, что «Восточная комната» должна представлять собой «нечто подобное убранству сакли татарской», также отмечалось, что обеспечить эту задачу можно самостоятельно: «сейчас вещей уже достаточно, чтобы заполнить такую комнату». Черновой каталог музея за 1921 г. фиксировал обоснованность таких устремлений заведующей: в нем насчитывалось 213 единиц восточных тканей, ковров, чадры, паранджи; художественная мебель была представлена 22 единицами хранения, различных бытовых предметов, украшений и т. д. было зафиксировано 160. В целом, работы по созданию экспозиции «Восточной комнаты» были проведены в срок с 22 июня по 16 июля 1921 г. Тогда же был поднят вопрос о необходимости привлечения к работе в музее в качестве заведующего «Восточной комнатой» представителя крымскотатарской общественности. Им стал И. С. Аирчинский. Кроме «Восточной комнаты» в музее в это время также работала комната прикладных искусств [18, л. 30, 58, 64, 90, 92, 178].

Создание и деятельность Евпаторийского археолого-этнографического музея как профильного музейного учреждения стала возможной благодаря работе выдающегося старателя музейного дела Крыма Полины Яковлевны Чепуриной (1880–1947). Она родилась 8 октября 1880 г. в Киеве, в семье священника. Образование получила в Евпаторийской гимназии, Одесском художественном училище и Московском археологическом институте, который окончила по специальности «археолог-художник». С 1903 по 1910 гг. она сотрудничала в Одесской фабричной воскресной школе и городской художественно-промышленной выставке. Интерес к изучению крымскотатарской художественной вышивки и бытового искусства в целом, проявился у исследователя, по ее собственному свидетельству, в 1910–1911 гг. Тогда же состоялась ее первая экспедиция в Крым, охватившая район Судакской долины. Должность заведующей Евпаторийским археолого-этнографическим музеем Полина Яковлевна заняла в конце 1920 г., по специальному приглашению Евпаторийского отдела народного образования [5, с. 143–144].

Первые итоги деятельности музейного учреждения его руководитель подвела в специальной заметке, опубликованной в 1925 г. в московском научном журнале «Крым». Автор отмечала наличие в музее пяти отделов: караимского (содержавшего предметы религиозного культа и бытовой культуры), татаро-ногайского (собранного по материалам Евпаторийского уезда), археологического (сосредоточившего в себе находки из раскопок античной Керкинитиды), курортно-бальнеологического и производственного (освещавшего деятельность Сакского бромного завода и соляных артелей). В этот же период П. Я. Чепурина была включена в состав делегации, представлявшей Крымскую АССР на Международной выставке современной художественной промышленности, состоявшейся в Париже. Там собранные и представленные исследователем вышивки были удостоены бронзовой медали. Этот факт подтвердил системность работы заведующей Евпаторийским археолого-этнографическим музеем, дал импульс дальнейшим творческим планам [19].

В 1926 г. в специальной заметке «Евпаторийский музей», опубликованной в том же журнале «Крым», П. Я. Чепурина дала характеристику составу караимской и татарской коллекциям музея. Источниками пополнения первой назывались добровольные пожертвования караимской общины, отмечалось стратегическое значение Евпатории как духовного центра караимства, куда свозились предметы религиозного культа и архивы из разных стран. Инициативу создания музейной экспозиции, посвященной караимам, П. Я. Чепурина относила на счет активистов караимской общины, отдельно она отмечала, что национальная библиотека караимов в Евпатории насчитывала на тот момент уже 12500 книг, и представляла особую научную ценность. Относительно содержания татаро-ногайского отдела, заведующая музеем отмечала относительную ограниченность материалов экспозиции. При этом специально оговаривалось, что собранные в течение 1921–1922 гг. экспонаты требуют реорганизации, что влечет за собой необходимость организации специальной экспедиции по сбору памятников материальной и бытовой культуры. Отмечала П. Я. Чепурина и тот факт, что экспедицией под руководством У. А. Боданинского в 1925 г. были установлены богатые источники сосредоточения предметов татаро-ногайской культуры в Евпаторийском и Перекопском уездах. Однако для пополнения музейных коллекций необходимо было продолжение данных экспедиционных работ, о чем автор заметки сделала оговорку. При этом, целью своей работы заведующая музеем отмечала паритет всех его подразделений: татаро-ногайский отдел «должен быть представлен во всей научной полноте и тогда он также интересен и ценен, как и караимский отдел музея» [20].

В целом, к 1927 г. Евпаторийский археолого-этнографический музей прошел этап становления профильного музейного учреждения. Согласно решению IV Крымской конференции музейных работников за ним был закреплен статус этнографического музея, в его ведение входила охрана и учет всех памятников западного Крыма. Структура музея представляла собой следующее разделение экспонатов: материалы раскопок античных памятников 1916–1917 гг. легли в основу Археологического отдела музея; Этнографический отдел подразделялся на караимскую и татарскую части с явным превалированием первой; отдельными подразделениями назывались две национальные библиотеки – «Карай-Битиклиги», первоначально выполнявшая роль книжного собрания Караимского духовного управления и насчитывавшая 7500 томов (из которых 250 представляли собой рукописные памятники) и собрание книг А. Ю. Мичри, насчитывавшей 12000 томов, в том числе издания XVI в. Источниками пополнения караимской коллекции экспонатов музея в специальной записке «Евпаторийский археолого-этнографический музей и его материалы» (1927 г.) назывались коллекции С. М. Шапшала (500 не разобранных предметов средневекового периода: ткани, медь, домашняя обстановка, утварь, фотографии этих предметов), экспонаты, переданные музею из кенасс Евпатории (от 500 до 600 предметов: ткани, медь, серебро, резное дерево). Разбором и систематизацией данных материалов, а также параллельным изучением караимских архивов, переписки духовных общин занималась П. Я. Чепурина и сверхштатный сотрудник музея Б. С. Ельяшевич. Перспективными источниками пополнения караимских коллекций музея в записке названы контакты с караимскими общинами Польши, Турции и Египта, которые готовы были передать ценные материалы при условии их неприкосновенности и введения в штаты музея специалиста-караима.

В записке признавалось, что материалы Татарского отдела музея не дают полноценной картины быта татар-ногайцев, а экспозиция представляет то один, то второй элемент их быта. Отмечалось, что главной задачей по татароведению района является сбор тамг – священных знаков крымских татар, что, в свою очередь, могло привести к созданию специализированного Музея тамг. Также приоритетом работы назывались охранные мероприятия в отношении архитектурных памятников османской эпохи. К ним относились: мечеть Хан-Джами XVI в., мечеть Шукурла-Эфенди XV–XVI вв. и Теккие дервишей при ней [11, л. 2–4]. Однако на пути перспективного и масштабного развития учреждения встали проблемы организационного характера и конфликта интересов внутри музейной общественности Крыма.

Так, в записке, датированной 1927 г., заведующая музеем П. Я. Чепурина отмечала что «условия работ в Евпаторийском музее при наличии указанных возможностей и потребности являются диаметрально противоположными по штату и бюджету». Коллектив учреждения состоял из двух оплачиваемых сотрудников, а также сезонно привлекавшихся на летний период работников. Оплата труда штатных сотрудников находилась в компетенции руководства КрымОХРИСа, оклад П. Я. Чепуриной при этом составлял 53 рубя и 1 копейку.

Истоки данного положения П. Я. Чепурина видела с своем принципиальном конфликте с заместителем заведующего КрымОХРИСом Я. П. Бирзгалом: еще в мае 1923 г. чиновник пытался вывезти из собрания Евпаторийского музея ряд произвольно выбранных им картин. Эти действия получили мотивированный отказ П. Я. Чепуриной: экспонаты были переданы в музей на хранение, более того, Я. П. Бирзгал не имел соответствующего мандата на изъятие картин. Проведенная ревизия была подтверждена проверкой главы КрымОХРИСа А. И. Полкановым в 1924 г. и о конфликте на время забыли. Однако, Я. П. Бирзгал «приехав в середине августа 1926 г. на отдых в Евпаторийский музей», узнал о том, что Коран, переданный музею мусульманской общиной, был выставлен для обозрения в помещении мечети. Данный факт вызвал бурную реакцию чиновника: он потребовал немедленно изъять Коран, и, несмотря на предложения П. Я. Чепуриной сделать это в удобное время, лично вывез уникальный памятник из Евпатории, оскорбив при этом чувства верующих. Благодаря вмешательству Крымского ЦИК Коран был возвращен в Евпаторию для дальнейшего изучения (чем занималась П. Я. Чепурина). Однако в дальнейшем, экспонат должен был быть передан на хранение в Государственный дворец-музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае [11, л. 5–6]. Данный факт лишний раз подтвердил несбалансированность политики руководства музейным делом в Крыму, согласно проектам руководства КрымОХРИСа допускалось создание искусственных условий для развития одних научно-исследовательских учреждений в ущерб интересам других. Огласку данный конфликт получил на Всесоюзной археологической конференции в Керчи в сентябре 1926 г., где, несмотря на запрет А. И. Полканова, П. Я. Чепурина выступила с докладом о Коране Евпаторийской мечети, в котором упомянула о роли руководителей КрымОХРИСа в судьбе уникального экспоната. Также необходимые обращения были направлены исследователем в адрес Главнауки Наркомпроса РСФСР, которая потребовала увольнения Я. П. Бирзгала «как человека, непригодного создать атмосферу для правильной научной работы» [11, л. 6–7].

Однако Я. П. Бирзгал не только сумел сохранить свое руководящее положение, но и предпринять ряд действий, направленных в ущерб Евпаторийскому археолого-этнографическому музею. Так, 6 марта 1927 г. музей посетил с визитом народный комиссар просвещения Крымской АССР У. В. Балич, который объявил о решении Академического совещания НКП Крымской АССР о закрытии учреждения и передаче его коллекций в Государственный дворец-музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае. Однако осмотр экспозиции повлиял на мнение чиновника. Прямо на месте он отложил исполнение данного решения на два года [5, c. 148].

Данный конфликт продемонстрировал напряженные отношения не только П. Я. Чепуриной с чиновниками КрымОХРИСа, но и внутри среды музейных работников Крыма. Заинтересованным лицом конфликта выступал также У. А. Боданинский. В планы руководителя Дворца-музея в Бахчисарае входила концентрация как можно большего количества раритетных либо особо ценных экспонатов. Это позволяло повышать статус музейного учреждения, что, в свою очередь, являлось веским аргументом при рассмотрении вопроса об увеличении бюджета и ассигнований на сбор коллекций. Согласно переписке П. Я. Чепуриной с московским архитектором, сотрудником ЦГРМ Б. Н. Засыпкиным, именно У. А. Боданинский препятствовал получению Корана обратно в Евпаторию, для чего он использовал свои связи как в руководстве КрымОХРИСа, так и влияние на У. В. Балича [21, л. 13–13 об.]. В итоге, 6 июня 1927 г. Главнаука Наркомпроса РСФСР обязала КрымОХРИС и НКП Крымской АССР отменить все решения о закрытии Евпаторийского археолого-этнографического музея и передаче его коллекций в фонды других учреждений [11, л. 24]. Ответом чиновников КрымОХРИСа стало возбуждение уголовного дела против П. Я. Чепуриной. По результатам проверки, произведенной Я. П. Бирзгалом, было выявлено, что ряд экспонатов музея были изъяты из фондов и переданы частным лицам. Объяснения заведующей музея касались того, что данные вещи были переданы в музей путем реквизиции в 1921 г. незаконным образом – при «уплотнении» жилищных условий состоятельных жителей Евпатории. Согласно изменению законодательства данные вещи подлежали возврату прежним владельцам, что и было сделано администрацией музея. Однако это не помешало выдвижению обвинений. И хотя все обвинения в результате следствия были с П. Я. Чепуриной сняты, должность заведующей музеем его создателю пришлось покинуть в марте 1928 г. [22, л. 23–24; 23, л. 48–49].

Пост директора Евпаторийского археолого-этнографического музея занял Яков Георгиевич Благодарный (1882–1942), представитель «нового поколения» крымских чиновников – кураторов науки и музейного дела, не имевший при этом высшего образования [14, с. 386–388]. Как и следовало ожидать, новый руководитель сформулировал приоритетные задачи работы учреждения. В служебной записке от 1 сентября 1928 г. он отмечал, что «в последние годы музей стал на ложный путь – он не несет на себе задач нашего социалистического строительства». Основной целью новый заведующий ставил реорганизацию музея в учреждение краеведческого профиля, исследования которого должны были касаться выявления производственных сил района и возможностей экономического и культурного его развития. В связи с этим, Я. Г. Благодарным было намечено создание новых отделов в рамках экспозиции: кустарно-промышленного, сельского хозяйства, кооперации и торговли, историко-революционного, татарского [23, л. 50]. Очевидно, что при осуществлении этих планов этнографическая специализация учреждения полностью терялась. Более того, показательным является отсутствие в структуре нового учреждения караимского отдела. Это можно считать своеобразным проявлением отголосков политики «татаризации», в данном случае – совершенно негативного характера

Сотрудничество Я. Г. Благодарного в качестве заведующего Евпаторийским краеведческим музеем и П. Я. Чепуриной в звании помощника заведующего и хранителя музейного имущества продолжалось с марта 1928 по март 1929 г. В эти месяцы бывший руководитель стала свидетелем варварского отношения малограмотного назначенца к экспонатам этнографической коллекции. Так, согласно распоряжениям Я. Г. Благодарного, вышивки из «Восточной комнаты» бесконтрольно передавались в промышленные артели для использования в швейном производстве или на продажу, а уникальные раритетные книги из библиотеки А. Ю. Мичри свободно передавались в рыболовные артели для упаковки товара. Такие преступные действия заведующего вызвали протест исследователя, проявлением которого стал длительный отъезд из Евпатории для организации этнографических выставок, докладов, общения со специалистами в Москве, откуда 25 февраля 1929 г. П. Я. Чепурина прислала заявление об увольнении из музея [24, л. 120, 160, 168]. В дальнейшем, исследователь сосредоточила свои усилия на организации ткацких артелей для производства крымскотатарской вышивки в т. ч. – на экспорт, а с 1931 г. – полностью посвятила себя исследовательской и выставочной работе в Москве. Результатом ее штудий стала монография «Орнаментальное шитье Крыма», изданная в 1938 г. После окончания Великой Отечественной войны П. Я. Чепурина вернулась в Крым, проживала в Симферополе, скончалась 4 марта 1947 г. [5, c. 151–156].

Результаты деятельности Я. Г. Благодарного на посту заведующего были отражены им в письме, направленном в Главнауку НКП РСФСР 29 августа 1929 г. В этом документе с одной стороны, подводятся итоги всей масштабной этнографической работы, проводившейся П. Я. Чепуриной в течение 20-х гг. ХХ в., с другой – очевидны новые тенденции, созвучные лозунгам времени. Так, Я. Г. Благодарный отмечает, что «Евпаторийский музей <…> перешел на краеведческие основы и формы своей работы. Его район деятельности по собиранию и изучению материала – Евпатория и ее уезды». В музее еще функционировала «Восточная комната», ее Я. Г. Благодарный называет составной частью этнографического отдела, в свою очередь, имевшего подотделы – татарский и караимский. При описании экспонатов татарского подотдела (медная посуда, предметы одежды, оружия, монеты, два рукописных Корана, вышивки и ткани ручной работы) звучит характерный вывод: «Музей, кажется, исчерпал все средства, вплоть до предложения покупки, извлекая у населения предметы татарской старины и все, что можно собрать, собрано, приобретено музеем». Данное утверждение можно вполне считать дискуссионным, а появление его было продиктовано нежеланием Я. Г. Благодарного развивать этнографический отдел музея. Подтверждением новых приоритетов работы стал отказ заведующего Евпаторийским краеведческим музеем рассмотреть предложения Государственного дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае и Восточного музея в Ялте, руководители которых – У. А. Боданинский и Я. М. Якуб-Кемаль, предлагали произвести обмен экспонатами и установить тесное сотрудничество [24, л. 91–93 об., 118–119].

Впрочем, новые ориентиры работы нашли поддержку у давних покровителей Я. Г. Благодарного. Бывший руководитель КрымОХРИС А. И. Полканов в своем обзоре 1934 г. отмечал, что «единственным исключением во всей неприглядной картине крымских краеведческих музеев является Евпаторийский музей и именно не культурно-историческая его часть, страдающая многими грехами, а молодой отдел соцстроительства, расположенный в большой мечети Хан-Джами». Также подчеркивалось, что «работа Евпаторийского музея <…> наиболее богатого тесными связями с партийными, профессиональными организациями и хозяйственными учреждениями должна послужить примером для других музеев» [15, c. 62].

Однако, несмотря на столь лестную характеристику работы нового руководителя, Евпаторийский краеведческий музей не смог избежать новых притеснений со стороны властей. 28 мая 1937 г. решением СНК Крымской АССР ему было предписано переехать полностью в неприспособленное здание мечети Хан-Джами. Вскоре произошла смена руководства: новым заведующим стал Ю. Г. Буш. При вступлении в должность 28 мая 1938 г. он составил «Акт сдачи-приемки коллекции», из содержания которого можно сделать вывод об окончательной перестройке структуры учреждения. Так, экспонаты татарского быта и искусства (а речь в документе шла только о них) были сконцентрированы в «Комнате бедной татарки», «Комнате капитализма», «Татарской комнате», «Свадебной комнате», «Феодальной комнате». Данное распределение показывает, что коллекции подверглись расчленению, а работа этнографического отдела фактически была прекращена, экспонаты перераспределены внутри общеисторической экспозиции [5, с. 163–164].

Исчерпывающим итогом двадцатилетней работы музейного учреждения в Евпатории можно считать оценку, данную в очерке К. Врочинской в официальном журнале «Советский музей» в 1938 г. Оперируя идеологическими клише эпохи, автор признает учреждение «одним из богатейших районных музеев», экспозиция которого расположена в 18 комнатах, и насчитывает до 5000 экспонатов. Также как достижения отмечены политическая заостренность и уровень антирелигиозной пропаганды. При этом отмечены и недостатки: «очень слабо поданы разделы капитализма и гражданской войны», «в особом помещении находится антирелигиозный отдел музея <…> экспозиция этого отдела является образцом того, как не надо строить ее», «классовая роль религии, ее контрреволюционная сущность совершенно не вскрыты». Выводом из рассуждений стал тезис автора о том, что «Евпатория, где много сектантов, должна иметь самостоятельный антирелигиозный музей». Единственным положительным фактом в изложенном К. Врочинской материале, можно считать, информацию о том, что благодаря вмешательству центральных организаций и прокуратуры, Евпаторийский краеведческий музей был возвращен в свое старое помещение. Это остановило разрушение многих экспонатов, неприспособленных к содержанию в помещении бывшей мечети [16, с. 38–39].

В целом, можно отметить, что история Евпаторийского археолого-этнографического (краеведческого) музея в 20–30-е гг. ХХ в. несла на себе отпечатки всех колебаний и резких поворотов общегосударственной политики в области музейного дела. Всплеск инициативы, характерный для 20-х гг. ХХ в. сменился тотальной унификацией музейного пространства в рамках господствовавшей государственной идеологии. Музейные учреждения и их сотрудники из исследователей превращались в безвольных исполнителей, становились обыкновенными созерцателями и фиксаторами, а не преобразователями и исследователями окружающей действительности.

Особым собранием этнографических материалов на Южном берегу Крыма стал Восточный музей. Он был основан в Ялте в 1921 г. и его экспонатами стало имущество дворцов и усадеб, имевшее отношение к быту, культуре и искусству народов Востока. Под помещение музея был выделен бывший дворец эмира Бухарского в Ялте, это позволило быстро организовать экспозицию. Уже в 1921 г. в музее были сформированы пять отделов: узбекский, среднеазиатский, азербайджанский, персидский и арабский (с включением экспонатов японского и китайского происхождения). Отдел крымскотатарского быта и искусства был сформирован в музее официально только в 1925 г. Первым заведующим музеем был А. Хатипов, в 1923–1927 гг. эту должность занимал И. А. Родждеро, с 1927 по 1929 гг. учреждение возглавлял Я. М. Якуб-Кемаль [25, л. 89–89 об., 95, 107].

Основные этапы работы музея в 1921–1922 гг. отражены в черновом варианте статьи «О Восточном музее», составленной А. Хатиповым 18 октября 1922 г., в которой в виде тезисов определялись его задачи: собирание и изучение предметов, касающихся истории и этнографии тюркских и арабских народов. Приоритет также отдавался письменным источникам и вещам эпохи Крымского ханства. Музей, по мнению заведующего, должен был сыграть ведущую роль в сохранении культуры Востока в Крыму. Учреждение планировалось как логическое продолжение существовавшего в Бахчисарае Государственного дворца-музея тюрко-татарской культуры, где была представлена только культура мусульман Крыма. Ялтинское собрание должно было стать последующим этапом в презентации материальной и духовной культуры народов Востока, проживающих за пределами Крыма. Рабочие задачи учреждения были сформулированы А. Хатиповым конкретно: музею должны были быть делегированы самые широкие полномочия по концентрации «всех наиболее ценных» произведений искусства Востока; работникам музея должны были быть созданы необходимые рабочие условия, в т. ч. – по обеспечению их существования и активной деятельности; музей претендовал на передачу в его ведение всех флигелей и прочих построек, прилегавших к зданию Дворца эмира Бухарского, а также – на обеспечение необходимым транспортом; ставился вопрос формирования постоянного бюджета Восточного музея и его прямого подчинения центральным руководящим специализированным органам. Выполнение данных условий, по мнению, А. Хатипова могло гарантировать дальнейший прогресс в работе [25, л. 107–107 об.]. В 1922 г. была создана первая экспозиция музея – «Татарская комната». Она давала представление о бытовом укладе крымскотатарской семьи Южнобережья. В экспозиции были представлены крымскотатарские чадры, посуда, одежда, ковры местного производства [25, л. 95 об.].

Активизация экспозиционной работы музея связана с деятельностью И. А. Роджеро. На период его руководства выпадает время перераспределения основных богатств из бывших имений Южнобережья, соответственно поле для пополнения коллекций музея значительно расширилось. Благодаря собранным экспонатам, была реорганизована первая постоянная экспозиция «Татарская комната», при этом ее основное пополнение приходится на 1924–1925 гг., когда музей приобрел 198 предметов, относившихся к разным отраслям материальной культуры и производства крымских татар. Это были предметы, относящиеся к отдельным отраслям труда, отражающие характерные черты того или иного производства. В разделе «Научная работа» отчета музея за 1924–1925 гг. отмечалось, что в татарском отделе описано бытовое назначение предметов. Производилось описание, учет, каталогизация экспонатов, сотрудники музея проводили выезды в татарские деревни Ялтинского района для сбора материалов. Благодаря этой экспедиционной деятельности был приобретен ткацкий станок, сундуки, женские металлические украшения. Из 86 лекций прочитанных сотрудниками музея в 1924 – первой половине 1925 гг. можно выделить такие: «Художественная форма и быт мусульман», «Искусство мусульман, как продукт быта и социально-экономических условий жизни народа», «Быт крымских татар и их художественное творчество» (к сожалению, авторы данных лекций не были названы в тексте отчета). Первоочередными задачами развития музея назывались: оборудование залов витринами, написание названий экспонатов на русском и крымскотатарском языках, установление научных контактов с этнографическим отделом Государственного Русского музея, Государственным Эрмитажа и Музеем восточных культур в Москве [25, л. 91–92].

Отчет за 1925–1926 гг. информировал, что кроме наполнения шести постоянных отделов музея, велась работа по созданию седьмого – художественного производства и художественной промышленности южнобережных татар, а также восьмого – революционного Востока. Более других пополнялись крымскотатарский и персидский отделы. Существенным дополнением фондов музея стала передача сюда имущества бывшего Юсуповского дворца («охотничьего дома») в деревне Коккозы, выполненного в крымскотатарском стиле. Кроме этого музей приобрел коллекцию предметов по этнографии южнобережных татар. К концу 1926 г. в музее насчитывалось 2006 экспонатов, прирост коллекций за год составил 450 предметов, пополнивших, в первую очередь, крымскотатарский и персидский отделы [25, л. 97, 100]. Имевшееся в музее к 1926 г. этнографическое собрание признавалось одной из лучших коллекций, характеризующих быт и культуру крымских татар, что позволяет говорить о значительной корректировке целей из задач, поставленных перед учреждением при основании. Основанием таких изменений можно назвать осуществление основных мероприятий политики «коренизации», означавшей в Крымской АССР повышенный интерес к изучению культура и быта крымских татар. Так, журнал «Этнография» в обзоре, посвященном советским этнографическим музеям, выделил «Татарскую комнату» Восточного музея по уникальности собранных там экспонатов, характеризующих быт народа [26]. Заведующий историко-этнологическим отделом ВНАВ при ЦИК СССР, отделом Советского Востока Центрального музея народоведения, профессор Илья Николаевич Бороздин (1883–1959 ), посетивший Восточный музей в 1926 г. особо выделил его этнографические коллекции среди аналогичных музеев в СССР [27]. В этом же году Восточный музей посетил научный сотрудник ГИМ А. Клейн, изучавший собрания древних тканей и вышивок, хранящихся в крымских музеях. В отчете, представленном в Музейный отдел Главнауки, А. Клейн отметил, что в основной своей части собрание Восточного музея «носит довольно случайный характер и не дает целостности впечатления». А. Клейн отметил уникальность собрания ковров кавказского, турецкого и персидского производства, сосредоточенных в музее [28, л. 46]. Архивные материалы дают возможность установить штат сотрудников учреждения в 1925–1926 гг.: должность заведующего занимал И. А. Роджеро, научным сотрудником работал Валерий Юлианович Березовский, сторожем – Даниил Белов. На время наиболее активной работы учреждения – четыре летних месяца (с мая по сентябрь) на службу принимались еще два человека [25, л. 102].

Новый качественный этап в деятельности Восточного музея в Ялте связан с деятельностью Якуба Меметовича Якуб-Кемаля (1887(5)–1938). Будущий этнограф родился в деревне Улу-Сала Ялтинского уезда Таврической губернии, в разных биографических анкетах им указаны разные даты рождения – 1887 и 1885 гг. Достоверных сведений о его образовании не сохранилось, однако известно, что он обучался теологии либо в медресе, либо на теологическом факультете университета в Стамбуле. В общей сложности, получая образование, Я. М. Якуб-Кемаль провел 12 лет за пределами Российской империи. Высшее специальное образование он окончил в Лазаревском институте восточных языков, где был учеником академика А. Е. Крымского. В годы Первой Мировой войны как гражданин Османской империи был выслан в Тамбов. В 1917 г. вернулся в Крым, где сначала занял должность казыаскера, а после гибели в феврале 1918 г. муфтия Крыма Н. Челебиджихана – стал главой всех мусульман полуострова [5, с. 175–176].

Интересы нового руководителя Восточного музея сразу проявились в реорганизации профильного крымскотатарского отдела. При нем была создана новая экспозиция, посвященная художественной промышленности южнобережных татар – ткачеству, ковровому, льняному, шерстяному производству и ювелирному делу. Исследовательская работа сотрудников музея была сосредоточена на обработке собранных материалов. Согласно решениям IV Конференции крымских музейных работников, научно-исследовательская деятельность Восточного музея должна была ограничиться изучением этнографии и искусства татар Южного берега Крыма, а также научным описанием тех образцов искусства народов Востока, которыми учреждение обладало [29, л. 4 об.]. В планах работы на 1927–1928 гг. было зафиксировано намерение издать каталог музея и краткую монографию, посвященную материальной культуре мусульман, однако это издание не состоялось. Проводилась работа по созданию библиографии о крымских татарах и мусульманах вообще [25, л. 97, 101–102]. В этой связи интересна характеристика, данная музею руководителем КрымОХРИСа А. И. Полкановым: он отмечал, что «здесь собрано значительное количество ковров, восточного оружия и утвари <…> Музей интересен и имеет несомненное будущее» [30, л. 31].

Еще до прихода в Восточный музей Я. М. Якуб-Кемаль заявил о себе как исследователь статьей «Надпись на портале «Мечети Узбека» в гор. Старом Крыму» [31], которая четко обозначила его научные приоритеты. Ими стала история Крымского ханства, изучение археографических памятников этой эпохи. Статья посвящена характеристике надписи на портале мечети Узбека – одного из старейших из уцелевших памятников культуры крымских татар. Ряд имевшихся переводов данной надписи противоречил друг другу (О. А. Акчокраклы, А. Л. Бертье-Делагард, А. Ф. Негри, В. Д. Смирнов). Причины разночтений надписи, по мнению Я. М. Якуб-Кемаля, заключались в том, что в арабском языке из-за недостатка гласных букв одну форму выражения легко принять за другую. Ученый предложил свою исправленную версию перевода надписи.

Возглавив Восточный музей, Я. М. Якуб-Кемаль основное внимание уделил сбору полевых материалов по истории и культуре крымских татар, а также старинных рукописей на тюркском и арабском языках, ковров, оружия. Только в 1927 г. учреждением было организовано и проведено 3 полевых экспедиции. В конце марта – в районе побережья между Алуштой и Судаком. Этнографы собирали утварь, ковровые изделия, элементы пришедшего в негодность сельскохозяйственного и ремесленного инвентаря в селах Куру-Узень, Кучук-Узень, Туак, Ускут. Отдельной задачей данной и последующих экспедиций являлась разъяснительная работа о необходимости передачи на хранение в музей имевшихся у населения старинных рукописей и книг, прежде всего духовных. Следующая этнографическая поездка состоялась в сентябре 1927 г. и охватила район от Ялты до Байдар: поселки Ореанда, Кореиз, Мисхор, Лимены, Кекенеиз. Она принесла меньше этнографического материала, чем экспедиция в юго-восточный Крым. Это было связано с тем, что район Южного берега (особенно Большой Ялты) еще с конца XIX века бурно развивался как курорт, что не способствовало сохранению всех элементов народной культуры. Уже в конце октября 1927 г. была повторена экспедиция в юго-восточную часть полуострова: от Алушты в сторону Судака. Научные сотрудники музея совместно со студентами-практикантами факультета крымскотатарского языка и литературы Крымского пединститута им. М. В. Фрунзе объехали села Туак, Ускут, Капсихор, Кутлак. Во время экспедиций был собран большой фотографический материал, который составил отдельный фонд музея [25, л. 101].

Посетивший в 1927 г. Восточный музей известный советский ориенталист, профессор Владимир Александрович Гордлевский (1876–1956), ознакомившись с коллекцией, отметил, что основу этнографического собрания музея составляет материал, собранный в прибрежных селах между Алуштой и Судаком. Особо В. А. Гордлевский выделил рукописное собрание музея – 65 рукописей и почти такое же количество ярлыков, фирманов и юридических договоров, на которых сохранились печати медресе в Адрианополе, печати эпохи Крымского ханства. Я. М. Якуб-Кемаль справедливо отмечал, что рукописи, собранные по деревням, объективно показывают реальный уровень распространения образования среди крымских мусульман в XVII–XIX веках. В. А. Гордлевский классифицировал рукописи Восточного музея на три группы: рукописи на арабском языке; духовные сочинения на турецком языке; особую группу составляли документы по истории Крымского ханства: десять ярлыков крымских ханов и фирманы турецких султанов, а также одна казыэскерская тетрадь [32].

В отдельной статье, подытоживая работу Восточного музея за 1927 год Я. М. Якуб-Кемаль отметил, что, несмотря на маленький штат сотрудников, удалось развернуть этнографическую собирательскую работу, в основном, в юго-восточном Крыму, где вместе со сбором предметов быта и рукописей проводилась и запись фольклорного материала. Сотрудники музея привезли около ста книг, часть из которых была на крымскотатарском языке. Это, по мнению директора, проливало свет на темные страницы пока еще малоразработанной истории крымскотатарской литературы. Самой ценной находкой была книга Баба Шатх бин Хавадиса 683 г., где был приведен эпизод беседы Амир Тимура с Улугбеком [33].

В течение 1928 – начале 1929 г. Я. М. Якуб-Кемаль пытался наладить взаимодействие с другими научными центрами по изучению этнографии Крыма – Государственным дворцом-музеем тюрко-татарской культуры в Бахчисарае и Евпаторийским краеведческим музеем. Об этом свидетельствует его переписка с директорами У. А. Боданинским и Я. Г. Благодарным. Ялтинский исследователь предлагал обмениваться экспонатами, которые в одних музеях дублировали друг друга, а в других – отсутствовали [34, л. 95].

Изменение направления государственной политики в области управления музейным делом одним из первых проявилось в Крыму в отношении Восточного музея в Ялте. 20 марта 1929 г. Я. М. Якуб-Кемаль был уволен с работы по решению Ялтинской городской комиссии по чистке. В вину исследователю ставился излишний интерес к истории Крымского ханства, к тому же сыграло роковую роль его определение как «политически неустойчивого», что вытекало из его прошлой общественно-политической деятельности в 1917–1920 гг. Впоследствии, в 1934 г. Я. М. Якуб-Кемаль был арестован и осужден на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. В 1938 г. ему были предъявлены новые обвинения в участии и руководстве мифической панисламистской подпольной организацией «Идель Урала», однако, новый приговор в отношении выдающегося этнографа органы НКВД вынести не успели: 12 сентября 1938 г. Якуб Меметович скончался, находясь в следственном изоляторе от остановки сердца, очевидно, не вынеся издевательств и физического насилия в ходе допросов [5, с. 179–182].

В свою очередь Восточный музей в Ялте как самостоятельное учреждение прекратил свое существование 1 января 1930 г. Он был объединен с Ялтинским музеем краеведения, новое учреждение получило название – Ялтинский объединенный музей краеведения. Часть этнографических коллекций сразу же была отправлена в запасники, во дворце эмира Бухарского была расположена археологическая экспозиция. Утрата самостоятельного статуса очень быстро сказалась на общем качестве экспозиции [35, л. 22–23]. Иную направленность уже в 1930 г. получила и экспедиционная деятельность объединенного музея. Главной ее целью было «фотографирование моментов колхозного строительства в селах Мума, Кучук-Ламбат, Биюк-Ламбат, Кизилка, Кизильташ, Карабах» [35, л. 29, 34]. Восточный музей был закрыт именно в то время, когда информация о его уникальных коллекциях стала известной европейской научной общественности [36].

Уже в 1934 г. А. И. Полканов в своем обзорном очерке о крымских музеях подверг восточный отдел Ялтинского объединенного музея краеведения разгромной критике. Так, исследователь отмечал, что «о Восточном музее просто трудно говорить как о музее, настолько выставленные в нем материалы недостаточны, случайны, разнохарактерны и беспаспортны. <…> В лучшем случае – это выставка восточных ковров, главным образом XIX в., и разрозненных коллекций оружия и посуды». Т. н. «комната бека» и «комната хана» были названы «грубой музейной халтурой», экспозиция же этого комплекса «представляет собой наивную попытку приспособленчества к современным музейным установкам, полную вульгаризацию комплексного принципа <…> показ «вне времени и пространства» случайного собрания ковров, оружия и пр.». Относительно экспозиций тюркского, персидского, арабского и японского отделов А. И. Полканов был еще более категоричен, что стоит отнести на специфику политических взаимоотношений между СССР и перечисленными государствами Востока в это время: «это просто-напросто выставка антикварного магазина средней руки», отмечалась хаотичность выставленных предметов и отсутствие логической связи между ними. В татарском этнографическом отделе А. И. Полканов увидел торжество вневременного и внеклассового подхода, что способствовало, по его мнению, укрытию «известной панисламистской буржуазной теории о национальном «единстве» татарской науки, об отсутствии классовых противоречий и прочие контрреволюционные концепции». Выводом бывшего руководителя музейного строительства в Крыму было однозначное предложение: «полная и срочная ликвидация восточного отдела и расширение за его счет татарского этнографического, который должен быть в корне пересмотрен» [15, с. 60–61]. Оценку исследователя, конечно, можно отчасти списать на идеологические тенденции периода первой волны чисток и репрессий в СССР в 1934–1935 гг. Однако, комплексный характер критики экспозиции, наличие не только политических, но и содержательных научных аргументов, дает основания полагать, что уровень работы восточного отдела Ялтинского объединенного музея краеведения значительно снизился.

Подтверждением приоритета идеологических установок в музейной работе стала оценка работы восточного отдела в очерке К. Врочинской в 1938 г. Автор четко определяет актуальные задачи в работе учреждения: «Вскрыть в экспозиции сущность ленинско-сталинской национальной политики <…> Показать в экспозиции роль партии и товарища Сталина в борьбе за счастье народов – вот почетная задача Ялтинского музея». Далее следовали стандартные обвинения в адрес сотрудников музея: «Засевшие в Ялтинском музее вредители и чужаки, пользуясь беспечностью и политической слепотой руководства музея и местных организаций, сделали все, чтобы развалить музей. Теперь они разоблачены органами НКВД». Единственными объективными обвинениями К. Врочинской можно назвать неудовлетворительное состояние учета, хранения и инвентаризации экспонатов. Все остальные обвинения лежали в политической плоскости. Итогом рассуждений чиновницы НКП РСФСР стало обращение к комиссии, созданной Ялтинским райкомом ВКП (б) с требованием «глубоко обследовать музей, вскрыть все имеющиеся там недостатки» [16, с. 38].

Таким образом, созданный в Ялте в 1921 г. Восточный музей за восемь лет своего существования превратился в крупный центр по экспозиции предметов материальной и духовной культуры народов Востока и изучению крымскотатарской истории и этнографии. Важнейшую роль в изучении и популяризации этнографии крымского этноса сыграли южнобережные экспедиции музея, в ходе которых собирались коллекции и записывались фольклорные памятники. Выдающуюся роль в развитии этнографических исследований, формировании фондов внесли руководившие Восточным музеем в различные годы А. Хатипов, И. А. Роджеро, Я. М. Якуб-Кемаль.

В целом, история деятельности Восточного музея в Ялте стала наглядным подтверждением противоречивости этнонациональной политики Советской власти в 20–30-е гг. ХХ в. Жесткие рамки господствовавшей идеологии вынудили прекратить начатые исследования, лишили музейную сеть Крыма уникального собрания востоковедческого профиля, не позволили развить учреждение как самостоятельный центр изучения быта и культуры южнобережных татар Крыма.

Ограниченной рамками краеведческого музея оставалась на протяжении исследуемого периода деятельность Этнографического отдела ЦМТ. После открытия учреждения в мае 1921 г. в Симферополе оно долго не могло начать постоянную экспозиционную работу ввиду неясности положения с помещением музея. Согласно отчетам ЦМТ за 1922–1923 гг. в структуре Археологического отдела было организовано и собрание этнографических материалов [37, л. 5–5 об.]. В годовом отчете ЦМТ за 1924– 1925 гг. зафиксирована информация, что отдел был организован на рубеже 1923–1924 гг., экспозиция же начала свою постоянную работу с 1925 г. [37, л. 24]. На состоявшейся в 1924 г. III Всекрымской конференции по музейному строительству была принята отдельная резолюция, посвященная расширению этнографических исследований. Предполагалось организовать специальную экспедицию по Крыму для сбора этнографических коллекций, собирания и фиксации фольклорных памятников, фото-фиксации этнографических памятников, координацию этой работы должен был обеспечить ЦМТ [38, л. 3].

1 мая 1925 г. Этнографический отдел ЦМТ был открыт для посетителей. В «Отчете Центрального музея Тавриды за 1924/25 год» директор учреждения А. И. Полканов отмечал, что это подразделение «имеет своей задачей изучение быта народов, населяющих Крым и в первую очередь – татар (горных и степных), караимов, болгар, цыган». Коллекция Этнографического отдела размещалась по смешанному принципу. Часть ее была представлена в бытовой обстановке «Татарской комнаты», а часть – в систематическом порядке по этнографическим категориям. К середине 1925 г. общее число предметов в отделе насчитывало 578, причем за отчетный год поступило 123 предмета [37, л. 24].

Представленная при открытии экспозиции часть этнографического собрания ЦМТ поступила в музей из материалов экспедиций 1923,1925 гг. сотрудников Государственного Русского музея (г. Ленинград) Г. А. Бонч-Осмоловского и Ф. А. Фиельструпа, которые проводили сбор коллекций для Этнографического отдела Русского музея. ЦМТ посредством КрымОХРИС обратился к исследователям с просьбой передать часть собранного материала в фонды главного крымского музея. КрымОХРИС, в свою очередь, брал на себя заботы о материальной части экспедиции Русского музея. В 1923 г. в ЦМТ были переданы предметы, собранные в Симферопольском уезде (деревни Баксан, Узен-Баш, Эски-Юрт, Топчукой) и Ялтинском уезде (деревни Стиля, Коуш, Керменчик, Ускут) – сельскохозяйственные орудия, утварь, инструменты, предметы убранства жилья, элементы прядки и ткацкого станка. Часть вещей составляли предметы одежды: пастушеский костюм, элементы мужской и женской крымскотатарской повседневной одежды, полотенца [39, л. 11–19 об.].

В связи с открытием экспозиции по крымскотатарской этнографии было принято решение пополнить собрание коллекции. В 1925 г. научной экспедицией КрымЦИКа, СНК и КрымОХРИСа, которой руководил У. А. Боданинский, велись сборы материалов в районе Карасубазара, в окрестностях Алушты, Бахчисарая и Судака. Все находки сосредотачивались в Государственном дворце-музее тюрко-татарской культуры в Бахчисарае, но дублетные материалы передавались в ЦМТ. В результате в музей была передана коллекция чадр и кбрызов (вышивок и ткани), коллекция старинных деревянных предметов и вещей домашнего обихода [37, л. 24]. До настоящего времени в собрании ЦМТ из вещей, переданных в 1925 г. сохранились образцы инструментов, одежды, вышивки, обуви, медной посуды [40, с. 395]. Тогда же проводилась фотографическая съемка надгробных памятников, жилых построек, ремесленных мастерских, а также представителей различных крымских этносов в их национальной повседневной и праздничной одежде [37, л. 24 об.]. Интересно, что А. И. Полканов и Н. Л. Эрнст отобрали «худшие по качеству чадры и кбрызы», которые были отправлены на международную Парижскую выставку, которая была открыта в апреле 1925 г. Они принесли СССР бронзовую медаль. Крымская АССР представляла из собрания своих музеев убранство комнат караимов и крымских татар, татарское бытовой искусство: ковры, кбрызы, чадры, изделия из металла, кожи, золотошвейная промышленность [41].

Уже к концу 1925 г. в фондах этнографического отдела оформились оригинальные коллекции домашней медной чеканной посуды и резной утвари, коллекция национальных костюмов, собрание сельскохозяйственных орудий. Основная работа по сбору, систематизации коллекции отдела и формированию экспозиции была проделана Н. Л. Эрнстом при участии сотрудниц музея А. Я. Исхаковой и Урхуш [37, л. 24 об.].

В 1926 г. заведующей этнографическим отделом была назначена Айше Якубовна Исхакова (1888-?). Она была активным участником революционных событий на полуострове в 1917–1918 гг.: являлась членом Временного Мусульманского исполкома, делегатом I Курултая [42, с. 106–107]. Единственная крымская татарка по национальности среди 14 заведующих отделами, работавших в разные годы в ЦМТ, она занимала эту должность до 1928 г. Перед отделом ставились задачи изучения типов жилища крымских караимов, болгар и цыган. Для этого предполагалось организовать экспедиции для сбора бытовых материалов в болгарских деревнях Болгарщина, Изюмовка, Кишлав. Предполагалось создать вторую бытовую крымскотатарскую комнату. В одной представить быт деревенской семьи, а в другой – комнату городского татарина [37, л. 24 об.–25].

В 1927 г. в ходе реализации этого плана была произведена перегруппировка коллекций Этнографического отдела. Важное значение для изучения крымских цыган имела научная экспедиция по их изучению, проведенная в этом году. Ее работу возглавила А. Я. Исхакова. Вместе с научными сотрудниками ЦМТ в состав экспедиции были включены студенты-практиканты этнологического отделения ЛГУ. Исследования проводились в Симферополе и в Перекопе. Из «Отчета о работе ЦМТ в 1926–1927 гг.» известно, что студент И. И. Кургин в качестве отчета о практике подготовил очерк «Происхождение и быт Перекопских цыган». А. Я. Исхакова также обобщила полевые наблюдения и последние публикации о цыганах в исследовании «Симферопольские цыгане-курбеты». Данные рукописи были переданы в библиотеку «Таврика» ЦМТ [43, л. 10]. Одновременно этнографическим отделом была развернута экспозиция «Крымскотатарский орнамент», в который были представлены чадры и кбрызы. Производилось фотографирование экспонатов [37, л. 65 об.]. Часть фототеки сохранилась: изображения татарской медной посуды, вышивального станка с исполненными композициями, выставки тканей, войлочного станка, медной кованной посуды, внутреннего вида «Татарской комнаты», крымскотатарской будничной утвари, традиционной женской одежды. Фонды этнографического отдела были также пополнены в 1926–1927 гг. древними крымскотатарскими надгробиями с кладбищ Старого Крыма из раскопок московских профессоров И. Н. Бороздина и А. С. Башкирова. При отделе были созданы Крымскотатарский археологический кружок и Армянский археологический кружок. Их целью являлось изучение памятников культуры данных народов [44, л. 2–3].

В 1926 г. А. Я. Исхакова прошла в Москве курсы по переподготовке музейных работников. Совместно с П. И. Голландским, Д. С. Спиридоновым и Н. Л. Эрнстом она представляла ЦМТ на конференции археологов СССР в Керчи в сентябре 1926 г. В этом же году в Керчи состоялась IV Конференция крымских музейных работников, где ЦМТ представляли А. Я. Исхакова и Н. Л. Эрнст.

Развернутая А. Я. Исхаковой активная деятельность по изучению, сбору и популяризации этнографии Крыма обратила на себя внимание крупных ученых. Так, этнографическое собрание ЦМТ было отмечено И. Н. Бороздиным [27]. Коллекции, отражающие культуру караимов и крымских татар в ЦМТ, выделил в 1926 г. журнал «Этнография» [26]. Однако современники подчеркивая уникальность собранных материалов констатировали неудовлетворительные условия их хранения, а порой и прямые факты разворовывания ценных экспонатов при полном безразличии руководства как ЦМТ, так и КрымОХРИСа [45].

В эти годы этнографическая коллекция ЦМТ пополнялась путем поступлений через уполномоченного СНК Крымской АССР с Всероссийских кустарно-промышленных выставок (г. Москва, 1924 и 1926 гг.). Пополнению фондов способствовали и пожертвования национальных обществ: в 1928 г. Крымчакское общество передало в музей футляры для Торы из синагоги в Карасубазаре. Целенаправленные закупки ремесленных изделий осуществлялись научными сотрудниками музея в 1927–1933 гг. в Бахчисарае, Карасубазаре и Симферополе (крымскотатарские вещи), деревне Кишлав и колхозе «Путь Ленина» (болгарские вещи). Фонды пополнялись и путем специальных распоряжений КрымЦИКа. Так, согласно распоряжения от 2 июля 1930 г. председателями колхозов деревни Кутлак (под Судаком) и деревни Енисала Бахчисарайского района был передан в ЦМТ ряд предметов домашнего обихода [40, с. 396]. В 1928 г. Этнографический отдел получил в дар коллекцию археолога С. И. Забнина, включавшую средневековые предметы греков и крымских татар, а также современные вещи армян и крымских татар.

В 1928 г. А. Я. Исхакова была уволена из музея. Дальнейшая судьба исследователя и организатора экспозиционной работы неизвестна. Реорганизован был и Этнографический отдел ЦМТ. Его фонды были вновь влиты в Археологический отдел музея, которым руководил Н. Л. Эрнст. Основной формой работы в области этнографического изучения Крыма ЦМТ с этого времени стала выставочная работа. Постоянно действующей выставкой являлась экспозиция художественных кустарных изделий крымских татар Южного берега Крыма: предметы чеканки, резьбы. Изделия для выставок предоставляли и многочисленные в конце 1920-х – начале 1930-х кустарные артели по возрождению национальной художественной вышивки. Отдельные коллекции составили ювелирные изделия бахчисарайских цыган, художественное ткачество болгар, а также собрания, посвященные культуре армян, караимов и крымчаков [46, с. 158–160].

Таким образом, в ЦМТ в середине 20-х – начале 30-х гг. ХХ в. была развернута активная работа по этнографическому изучению народов полуострова:

– с учетом ведущего положения ЦМТ в государственной сети музеев Крыма созданию этнографической экспозиции было уделено повышенное внимание;

– коллекция пополнялась благодаря передаче экспонатов экспедициями Русского музея (1923, 1925 гг.); экспедицией Государственного дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае (1925 г.), постоянным покупкам и сбором вещей в Симферополе и районе, а также путем передачи вещей из национальных деревень по решению органов власти;

– планы работы ЦМТ систематически намечали проведение этнографических экспедиций с целью изучения быта крымских болгар, караимов, татар и цыган. Однако реально были проведены работы только по изучению быта цыган (1927 г.);

– выдающуюся роль в организации этнографических исследований в ЦМТ в изучаемый период сыграли А. Я. Исхакова, А. И. Полканов, Н. Л. Эрнст.

Таким образом, деятельность народоведческих музеев Крымской АССР в 20–30-е гг. ХХ в. осуществлялась в рамках и контексте национальной политики «коренизации». Благодаря усилиям коллективов Государственного Дворца-музея тюрко-татарской культуры в Бахчисарае, Евпаторийского археолого-этнографического музея, Восточного музея в Ялте, Этнографического отдела ЦМТ сложились логические и насыщенные богатыми материалами экспозиции, каждое их музейных учреждений начало самостоятельные научные и популяризаторские исследования, сформировалась их специфика, наметились тенденции сотрудничества. Наиболее важным результатом работы этнографических музеев в этот период стало формирование двух самостоятельных центров изучения татарской и караимской истории, культуры и быта в Бахчисарае и Евпатории соответственно. Во главе музеев и соответствующих подразделений стояли компетентные и инициативные руководители – У. А. Боданинский, А. Я. Исхакова, П. Я. Чепурина, И. А. Роджеро, Я. М. Якуб-Кемаль. Вместе с тем, зависимость работы музеев от смены идеологических установок правящего режима, отсутствие последовательного плана их развития, начало разгрома и репрессий против представителей академической науки и краеведов на рубеже 20–30-х гг. ХХ в. привело к сворачиванию или перепрофилизации деятельности музеев. Переход музейной работы в сферу соответствия идеологическим партийным установкам привел крымские этнографические музеи к системному кризису в середине 30-х гг. ХХ в.