Глава 3. Археологическая и памятникоохранительная деятельнсть музеев

3.1. Формирование музейных экспозиций, популяризация памятников материальной культуры

Процесс создания единой сети государственных музеев в Крымской АССР в первой половине 20-х гг. ХХ в., ее окончательное организационное оформление на IV Крымской музейной конференции в Керчи в сентябре 1926 г. выделили археологические музеи в отдельную группу профильных учреждений. Согласно решениям Конференции, на территории региона определялось три специализированных археологических музея – Херсонесский, Керченский и Феодосийский [1, с. 201]. Также в решениях музейной конференции 1926 г. и практике работы КрымОХРИСа, его руководителей А. И. Полканова и Я. П. Бирзгала, прослеживалось стремление закрепить статус главного музейного учреждения Крымской АССР за Центральным музеем Тавриды (ЦМТ). Учитывая существенную концентрацию археологических памятников и экспонатов в соответствующем отделе ЦМТ, его также обосновано рассматривать как отдельный экспозиционный и научно-исследовательский центр археологического профиля. Значительный синкретизм коллекций Евпаторийского археолого-этнографического музея также позволяет рассматривать его коллекции в рамках отдельных сюжетов музейной работы.

Основным объектом внимания работников названных музейных учреждений стали памятники материальной культуры, сосредоточенные на ограниченной территории (всей Крымской АССР, либо ее отдельных районов и городских советов). Значение термина «памятник материальной культуры» требует специального разъяснения. Учитывая, что в досоветский период отсутствовала система государственного учета и охраны памятников истории и культуры вообще, а памятникоохранительная работа осуществлялась общественными организациями и научными сообществами на добровольных началах при непостоянной и слабой материальной поддержке со стороны государства или местных властей, деятельность государственной сети музейных учреждений была построена в четком соответствии с задачами, профилем и идеологическим содержанием работы каждого музея. В связи с этим можно трактовать понятие «памятник материальной культуры», применяемый в данном исследовании, как совокупность остатков деятельности человека в прошлом, представляющих интерес для исследования и восстановления картины условий существования человека, его социальных связей и активности, уровня развития экономических, политических и культурных отношений в каждом конкретном историческом периоде.

В связи со значительным приоритетом публичной работы музеев Крымской АССР в 20–30-е гг. ХХ в. также большое значение имеет понятие «популяризации» памятников истории и культуры. Данную дефиницию можно определить как совокупность организационных, методологических и науковедческих приемов и форм работы музеев, которые позволяют передать потребителям максимальный объем информации, сосредоточенной в музейной экспозиции.

Наиболее приоритетной задачей освещения деятельности археологических музеев Крымской АССР является выявление и обобщение основных тенденций развития экспозиционной, научно-исследовательской и популяризаторской деятельности, проявившихся в работе археологических музеев на территории Крымской АССР во второй половине 20-х–30-е гг. ХХ в.

Наиболее качественно, методологически обосновано и масштабно тенденции музейного строительства в СССР второй половины 20-х–30-х гг. ХХ в., массовой, популяризаторской и научно-исследовательской работы археологической специализации проявились в деятельности Государственного Херсонесского историко-археологического музея в Севастополе. После установления Советской власти в Крыму «Склад местных древностей» как собрание материалов раскопок за более чем 30-летний период требовал срочной реорганизации. Положение усугублялось размещением на территории Херсонесского монастыря Дома инвалидов, городского приюта для бездомных и стариков, а непосредственно на территории городища – постоя 7 стрелкового полка Казанской дивизии Рабоче-крестьянской Красной армии. Заведующий раскопками, глава Севастопольского ОХРИСа Л. А. Моисеев в течение 1921–1922 г. неоднократно обращался в Музейный отдел Главнауки Наркомпроса РСФСР, лично к его заведующей Н. И. Троцкой с просьбой способствовать возобновлению самостоятельной работы музея, а также ограждения музейной территории от вандализма и разграбления. С. Б. Сорочан, В. М. Зубарь и Л. В. Марченко в очерке истории Херсонесского музея формулируют вывод о том, что период разрухи и неустроенности в первые годы после установления Советской власти негативно сказался на научно-исследовательской работе музея, тормозил его развитие [2, с. 41]. Соответствующую экспозиционную работу организовать возможным не представлялось, в свою очередь удалось обеспечить работу вспомогательных подразделений музея – архива, библиотеки, музейного фонда [3, л. 253]. Также, при отсутствии материальных средств Л. А. Моисееву удалось организовать незначительные археологические исследования в окрестностях городища, впервые исследовать систему его водоснабжения, проследить источники питьевой воды, использовавшиеся в древности и в Средневековье. Также Л. А. Моисееву принадлежит первенство исследования поселений – сельских усадеб на Гераклейском полуострове и начало исследования древнейшей оборонительной стены в западной части городища [2, с. 41–42].

В феврале 1923 года комиссия по ликвидации монастырей при КрымОХРИСе вынесла решение о ликвидации монастыря св. Владимира в Херсонесе и передаче его здания музею. Однако, реальный переход монастырских помещений в ведение музея был осуществлен только в 1924 году, в мае того же года, благодаря настойчивости Л. А. Моисеева, из Харькова были перевезено имущество музея, эвакуированное в 1914 году, после начала Первой Мировой войны [4, с. 10].

Отсутствие финансирования, а также своеобразный характер руководства музейными учреждениями в Севастополе (самостоятельным музеем был только «Музей Херсонесских раскопок», «Музей Севастопольской обороны» имел статус его филиала, а «Панорама штурма Севастополя 6 июня 1855 г.» значилась вспомогательным учреждением последнего; общим руководителем всех учреждений был Л. А. Моисеев, но финансирование при этом выделялось только на нужды «Музея Севастопольской обороны») привел к конфликту между руководителем и Севастопольским ОХРИСом. Его результатом стало отстранение Л. А. Моисеева 15 июля 1924 г. от должности и последующее разбирательство по инициативе заместителя заведующего КрымОХРИСом Я. П. Бирзгала обстоятельств его деятельности как руководителя севастопольских музеев органами ГПУ. В вину бывшему директору музея ставились «злоупотребления» и кража музейных экспонатов, Л. А. Моисеев был арестован. В октябре 1926 года исследователь был освобожден, ввиду отсутствия доказательств его вины. Однако восстановиться на работе в Херсонесском музее Л. А. Моисееву уже не удалось, репутация была испорчена, ученый более не возвращался к изучению херсонесских древностей [5, с. 621–626; 6, с. 242–244].

31 января 1924 г. было принято постановление СНК и ЦИК Крымской АССР, которым все здания бывшего монастыря св. Владимира в Херсонесе передавались для организации в них археологического музея с научной экспозицией, этим решением было положено начало деятельности наиболее масштабного профильного музея на территории Крымской АССР [4, с. 13]. Должность директора Херсонесского музея и руководителя раскопок на территории городища 28 апреля 1924 г. официально занял профессиональный историк, археолог, музеевед Константин Эдуардович Гриневич (1891–1970). Ученый родился 21 сентября 1891 года в Вологде, где получил гимназическое образование. В 1915 г. он окончил историко-филологический факультет Харьковского университета, после чего продолжил подготовку к профессорскому званию. В 1918 г. молодой исследователь занял должность приват-доцента Петроградского университета, впоследствии – был профессором Ленинградского университета. 6 ноября 1919 г. согласно приказу Управления народного просвещения при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России, генерале А. И. Деникине, по рекомендации Л. А. Моисеева, К. Э. Гриневич стал заведующим Керченским музеем древностей, которым руководил до 10 июля 1921 г, после чего вернулся в Петроград [7; 8, с. 284–285; 9, с. 44–45; 14, с. 185–189, 194–195, 197–202; 17, с. 104–111]. Выбор К. Э. Гриневича на должность заведующего Херсонесским музеем, очевидно, был продиктован наличием необходимой квалификации, а также необходимым опытом руководящей работы в музейном учреждении. 18 июня 1924 года К. Э. Гриневич дополнил к должности заведующего музеем исполнение обязанностей заведующего Севастопольским ОХРИСом, став, таким образом, единоличным руководителем всей музейной системы в городе.

Первостепенной задачей работы нового руководителя стало перемещение коллекций музея в новые помещения и начало его работы как экспозиционного учреждения. Согласно решению ЦИК Крымской АССР от 31 января 1924 г. Херсонесский монастырь был окончательно ликвидирован как учреждение, жившие на его территории монахи подлежали выселению, а помещения культового характера – Владимирский собор и Церковь Семи Священномучеников Херсонесских передавались музейному учреждению. К. Э. Гриневич информировал общественность о ходе создания музейной экспозиции. Так, в сентябре 1925 года в журнале «Крым» было опубликовано письмо К. Э. Гриневича «Вместо монастыря – Музей» [10]. В заметке акцентировалось внимание на том, что «значение этого музейного строительства [в Херсонесе] сводится к тому, что оно является первым примером создания марксистского музея», соответственно экспозиция должна была отвечать необходимым идеологическим нормам. Кроме того, К. Э. Гриневич представлял новое учреждение как «новый тип советского музея, рассчитанного не на хорошо подготовленного посетителя, а на простого грамотного и понятливого рабочего», который мог бы осмотреть всю экспозицию без помощи путеводителей и объяснений экскурсовода [10, с. 80]. Для популяризации уникального памятника дирекцией музея была выпущена листовка «Что такое Херсонес», в которой излагались основные сведения о его истории и был дан маршрут осмотра городища. Также К. Э. Гриневич отмечал, что кроме памятников античного и средневекового времени, раскопанных непосредственно на территории Херсонеса, в экспозиции будут представлены материалы раскопок «пещерных городов»: Инкермана, Эски-Кермена, Чильтера и Мангуп-Кале, осуществленные сотрудниками Севастопольского музея краеведения. Анонсировалось и создание специального отдела производств, в котором должна была быть представлена информация об экономическом развитии города и его производительных силах. Открытие античного отдела было запланировано на 7 июня, средневекового – на 1 июля. Полноценно Государственный Херсонесский историко-археологический музей начал свою постоянную работу в августе 1925 г.

С 1925 года началась работа по созданию постоянной экспозиции музея. К. Э. Гриневичу удалось прилечь к работе коллектив молодых сотрудников, некоторых из них являлись его учениками по Ленинградскому государственному университету, соответственно, можно сделать вывод о значительной преемственности традиций работы музея, заложенных К. Э. Гриневичем в середине 20-х гг. ХХ в. и развитых в дальнейшем новыми руководителями музея [11, с. 132]. Данные Научного архива Национального заповедника «Херсонес Таврический», обобщенные нами, позволяют установить, что к 1926 году штат сотрудников музея вырос до 16 человек на постоянной работе. Непосредственно научную работу по учету, анализу и подготовке памятников к экспозиции осуществляли: Г. Д. Белов, Л. Н. Белова-Кудь, В. Д. Блаватский, Е. В. Веймарн, В. Ф. Гайдукевич, А. И. Данилов, М. М. Кобылина, А. Г. Котова, И. И. Мирвич, Н. В. Пятышева, М. Г. Русанов, А. Е. Семенов, Л. Н. Соловьев, П. Н. Шульц. Вспомогательные функции выполняли: музейные служители – Ф. С. Бойков, М. П. Ещенко, И. Т. Хвесько; смотритель городища – Н. З. Федоров, делопроизводитель – А. П. Кантипалов; сторожа – Ф. И. Гончаров, Б. М. Филлипов, П. Я. Щукин; вахтеры – Ф. А. Здонек, С. З. Федоров [4, с. 14–15]. Разница между числом постоянных штатных единиц музея и приведенным выше списком (актуальным на период 1925–1927 гг.) объясняется тем, что ряд научных сотрудников работали в музее в качестве практикантов, находясь на постоянном обучении в Ленинградском государственном университете, следовательно – принимали участие в работе только во время полевого археологического сезона.

Учитывая стремление К. Э. Гриневича к формированию экспозиции на новой «марксистской» основе, рассмотрим основные постулаты данной концепции. Наиболее полно они представлены в специальной работе К. Э. Гриневича «За новый музей: Херсонесский музей, как первый опыт приложения марксистских идей в музейном строительстве» [12]. Автор исследования во вступительном слове отмечал, что «революционное строительство в области народного просвещения вплотную подошло к проблемам широкой демократизации всего музейного дела Республики», а, следовательно «ни один опыт прокладывания новых путей в музейном строительстве, как бы он мал ни был, не должен быть забыт». Признавалась и экспериментальность предлагаемой музейной концепции: «пусть наш херсонесский опыт будет признан неудачным или подлежащим коренному изменению… Не беда!». Целью своего труда ученый видел утверждение принципа тематической экспозиции, как единственного научного принципа экспозиции для всех музеев. В свою очередь сам принцип тематической экспозиции К. Э. Гриневич оценивал «как одно из средств ввести марксизм в музейное дело» [12, с. 3]. Столь активная пропагандистская риторика директора Херсонесского музея может быть отнесена на счет его повышения по линии государственной службы – с 1928 г. он занимал должность заместителя заведующего Музейным отделом Главнауки Наркомпроса РСФСР, соответственно опыт его руководящей работы мог применяться и распространяться на другие музейные учреждения как в Крыму, так и в других регионах. Это еще более повышает значение методологических разработок исследователя.

В первом разделе своей работы К. Э. Гриневич формулировал необходимость насущной реформы музейного дела, целью которой видел наибольшее приближение музейной работы к широким массам населения. Исследователь указывал, что его концепция основана на практике работы в Херсонесском музее, а также – на впечатлениях от изучения работы музеев Ленинграда и знакомства с экскурсионной практикой музеев других регионов. В кратком изложении основные принципы построения музейной работы на марксистской основе были сформулированы К. Э. Гриневичем следующим образом: «I. Всякий музей должен давать марксистски выдержанное знание определенного объема, судя по содержанию музейных коллекций. II. На музей следует смотреть как на книгу для образовательного чтения, в которой знание дается путем сопоставления не буквенных сочетаний, а расстановкой памятников природы или материальной культуры. Поэтому экспозиция музея – момент первостепенной важности. III. Музей должен быть «самоговорящим», т. е. должен быть рассчитан не только на групповой осмотр экскурсиями, но и на осмотр одиночными средне-подготовленными посетителями. IV. Музей должен обратить особое внимание на связь с массами путем издания специальной научно-популярной литературы, а также правильной постановкой широкой экскурсионной работы. V. Музей должен оставаться центром научно-исследовательской работы над коллекциями музея, привлекая к этому делу также учащуюся молодежь соответствующих вузов. Поэтому наряду с выставочными залами могут быть фондовые с иной расстановкой экспонатов, рассчитанной исключительно для обслуживания научных работников. VI. Музей должен быть внутренне увязан с задачами социалистического строительства всей страны» [12, с. 5].

Как видим, замысел К. Э. Гриневича предполагал существование музея (как Херсонесского, так и любого другого музейного учреждения) как объединенного профильного заведения, в котором ведущую роль играла просветительская функция, а научно-исследовательской определялась вспомогательная роль. С одной стороны, такая позиция ученого была продиктована общими тенденциями гуманитарной политики Советской власти 20-х гг. ХХ в., ставившей ключевой целью ликвидацию безграмотности широких масс населения и привлечения слоев рабочего класса и крестьянства к участию в культурном созидании. С другой стороны, выведение исследовательской функции музеев на вспомогательный уровень было продиктовано стремлением в принципе сохранить этот вид музейной работы, а также сделать его системным и постоянным в отличие от частного характера таких исследований в досоветское время.

Очертив основные принципы новой организации музейной деятельности, К. Э. Гриневич проиллюстрировал их практическое осуществление в работе Государственного Херсонесского историко-археологического музея. Оценив состояние музея при вступлении в должность директора категорией «хаоса», исследователь отметил отсутствие какой-либо системы расположения экспонатов музея и инвентаризации памятников. В связи с этим, первостепенной задачей стало разделение всех экспонатов на две группы по хронологическому принципу: греко-римского и византийского периодов. Из этого разделения логично вытекало создание в структуре музея двух отделов – Античного и Средневекового. Также кроме хронологической структуризации экспозиции, К. Э. Гриневич считал необходимым представить посетителям необходимые географические и социально-экономические предпосылки развития древнего городища. Данная информация представлялась в музее посредством плана городища на карте и краткой информацией, заполнявшей исторический контекст причин древнегреческой колонизации берегов Северного Причерноморья и возникновения Херсонеса [12, с. 6].

Формирование экспозиции памятников материальной культуры в Херсонесском музее было построено по четкой тематической схеме. К. Э. Гриневич, кроме объективной необходимости систематизации материалов и экспонатов, видел в данном разделении экспозиции проявление элементов марксистской методологии, в связи с чем, он подчеркивал диалектическую связь тематических уголков экспозиции. Всего в Античном отделе музея было выделено девять уголков. Они содержали информацию о географии, обстоятельствах основания города (данная информация была предварительной перед началом осмотра), далее освещались проблемы торговли, производства, представлялись основные формы государственного устройства полиса, частного быта его жителей. Также в экспозиции отдельно рассматривались аспекты погребального обряда, культов и искусства херсонеситов [12, с. 7].

Содержание экспозиции позволяло посетителям представить жизнь древнего города по остаткам материальной культуры, которые были систематически расположены в витринах, на стенах и в простенках музейных залов. При входе в каждый зал был вывешен план зала с обозначением тематики выставленных экспонатов и маршрутом осмотра, последовательности осмотра способствовала и нумерация витрин. Также витрины были снабжены подробными надписями, в которых излагалась общая информация о представленных в экспозиции предметах. Наиболее ценные памятники содержали также пояснительные записки, в которых представлялся перевод их содержания (это касалось, в первую очередь, эпиграфических памятников), история обнаружения или издания. Для упрощения процедуры осмотра музея неподготовленными посетителями была введена система специальной маркировки особо значимых экспонатов – причина этой акции формулировалась прозрачно – «чтобы малоподготовленный посетитель музея мог без утомления осмотреть наиболее важные экспонаты» [13, с. 62].

Витрины экспозиционных тематических уголков содержали предметы, полученные в ходе полевых исследований, внутри этих композиционных элементов экспозиции также строго сохранялся принцип хронологической последовательности. Так, уголок «торговля» представлял посетителям предметы херсонесского импорта, в частности: посуду греческого и римского производства, амфоры, монеты, чеканившиеся как в полисе, так и за его пределами. Уголок «производство» позволял составить представление о развитии экономики и уровне технического обеспечения древнего города. Здесь выставлялись жернова, примитивные механизмы, рыболовные снасти и крючки – все то, что обеспечивало возможность экспорта продукции из Херсонеса, который в античный период велся по двум масштабным направлениям – торговля хлебом и рыболовный (рыбозасолочный) промысел. Также представлялись основные элементы внутренней организации хозяйства жителей города: орудия земледельческого, скотоводного, винодельческого производства, механизмы стеклодувной и металлообрабатывающей индустрии, косторезного и гончарного дела [12, с. 8; 13, с. 62–67].

Ознакомление с экономической основой жизни древнего города было, по мнению К. Э. Гриневича, необходимым условием для дальнейшего изучения политического и бытового аспектов жизни Херсонеса. В связи с этим, следующим тематическим уголком в экспозиции музея была «община», в рамках которого были сосредоточены все памятники, имеющие отношение к политической жизни города. Термин «община» использовался сотрудниками музея для акцентирования коллективного характера организации власти и управления в полисе. Главную роль в данном уголке играли памятники эпиграфики – тексты договоров, присяг, декретов, высеченные в камне. Для связи фактов, изложенных в документах, с непосредственными памятниками городища в экспозиции демонстрировались необходимые «руководящие» фотографии с соответствующими пояснительными надписями. Учитывая, что тексты декретов касались в основном событий военной истории Херсонеса, на фотографиях изображались памятники древнего фортификационного искусства, а на витринах – остатки предметов вооружения, К. Э. Гриневич делал замечание о возможности выделения в экспозиции подотдела «оборона» [12, c. 8; 13, с. 67–68].

Вопросы государственного устройства Херсонеса в античный период представлялись в экспозиции в виде текстов наиболее важнейших документов, составлявших как основу политического строя античной республики, так и иллюстрировавших отдельные эпизоды ее существования. К таковым относились: мраморная плита с присягой граждан Херсонеса (IV–III вв. до н. э.), плита почетного декрета в честь Дионисия (IV в. до. н. э.), почетный декрет в честь историка Херсонеса Сириска (конец III в. до н. э.), текст договора Херсонеса с царем Боспора Фарнаком (вариант – с царем Понтийского царства Фарнаком I; II в. до н. э.), почетный декрет в честь Диофанта, полководца царя Понтийского царства Митридата VI Евпатора (конец II в. до н. э.) и т. д. Данные документальные памятники позволяли рассмотреть особенности как внутренней, так и внешней политики полиса, его статуса и положения в региональной политике государств бассейна Черного моря, места во взаимоотношениях великих держав древности [13, с. 68–81]. Кроме того, составленная под руководством К. Э. Гриневича экспозиция эпиграфических памятников античного периода стала основой создания т. н. «каменной летописи» Херсонеса, которая на сегодняшний день является одним из наиболее ценных собраний документальных свидетельств жизни полиса в античную эпоху.

Материальные свидетельства благоустройства древнего города: остатки водопроводных и водосточных труб, кровельной черепицы, других строительных материалов; предметы домашнего быта – одежды, головных уборов, обуви, домашней утвари экспонировались в уголке «частный быт». Здесь группировались материалы разного происхождения – от произведений искусства, передававших внешний вид и одежду херсонеситов (терракотовые статуэтки), остатков пищи (хлеба, зерен), приспособлений в домашнем хозяйстве до обломков строительных материалов [13, с. 83–90].

Особую группу экспонатов составляли надгробия некрополя городища, выделенные в уголок «могилы». Данные памятники позволяли проследить изменения в погребальном обряде, происходившие со сменой этнического состава населения Херсонеса, влиянием на него извне (скифы, тавры, римляне), трансформации социальной структуры населения полиса в разные периоды античной эпохи [12, с. 8–9]. Связанным с памятниками обряда погребения являлся и уголок, посвященный культам и религиозным представлениям жителей города: в нем демонстрировались статуэтки, изображения богов, богинь и героев на различных предметах быта и украшениях, амулеты, алтари и прочие атрибуты культа и культовых сооружений. Заключительным отделением экспозиции античного отдела являлся уголок, посвященный искусству древнего Херсонеса. В нем были сконцентрированы художественные свидетельства высокого уровня развития архитектуры, скульптуры, прикладного искусства и художественных промыслов Херсонеса [13, с. 93–100].

Относительно экспозиции средневекового периода, К. Э. Гриневичем был избран тот же принцип последовательного распределения экспонатов по тематическому принципу в соответствии с основными постулатами концепции т. н. «марксистского» музея. Первичной в этом перечне также была экономическая и производственная составляющая жизни средневекового города, после чего посредством презентации памятников материальной культуры иллюстрировался уровень его политической и государственной организации, быта, развития культовых и религиозных представлений, достижений художественной культуры [13, с. 100–108].

С 1925 г. экспозиция Херсонесского музея занимала помещения бывшего монастыря на территории городища. Античный отдел расположился в бывшей монастырской трапезной, площадью 17,50х10,75 м., средневековая экспозиция была развернута в помещении бывшей домовой церкви монастыря площадью 23х13 м. Потребности экспозиции, необходимость ее связного и логического характера, привели К. Э. Гриневича к формулированию идеи «самоговорящего музея». Она заключалась в оснащении экспозиции максимальным количеством объяснительных средств, которые способствовали самостоятельному ознакомлению посетителей с материалами экспозиции и снижали необходимость тотальной экскурсионной практики сотрудников музея. К этим средствам относились: плакаты с описанием хронологических рамок и структуры залов музея, указатели маршрута осмотра музея, нумерация всех витрин, снабжение всех экспонатов необходимыми информационными надписями. Учитывая разную степень подготовленности посетителей была разработана специальная форма этикетажа предметов в витринах – крупным шрифтом для широкого круга посетителей указывалась общая информация о памятнике, более мелким – приводилось детальное описание с указанием размеров, объяснениями обстоятельств находки или издания того или иного памятника, приводился его инвентарный номер в музейном фонде. Для повышения качества работы музея, постоянной связи с посетителями, учета их пожеланий в Херсонесском музее также была введена практика записей в книгу для посетителей, материалы которой, по словам К. Э. Гриневича помогли сделать музей «объектом коллективного творчества с участием самих посетителей» [12, с. 12].

Анализируя особенности экскурсионной работы в музее, ученый отмечал, что первичной формой знакомства с музеем является следование единому маршруту осмотра. Однако наличие среди посетителей специалистов либо людей с хорошей предварительной подготовкой делало возможным появление в экскурсионных маршрутах по музею тематических экскурсий, посвященных, например, художественной жизни Херсонеса, памятникам некрополя, религии и культам древнего города, его каменному (эпиграфическому) архиву.

Отдельно К. Э. Гриневич останавливался на необходимости организации научной работы в рамках музейного учреждения, называя любой большой музей «двуликим Янусом». Основную цель деятельности музея ученый видел в обслуживании интересов посетителей, т. е. в популяризаторской и экскурсионной работе, однако, он подчеркивал что «каждый большой музей не может показать всего, как бы этого не хотели музейные работники», в силу, как объективных потребностей посетителей, так и в нецелесообразности выставления типологически родственных памятников. В связи с этим, актуальной становилась работа музейного фонда. В Херсонесском музее рядом с залами для посетителей были оборудованы фондовый и лапидарный залы, выполнявшие вспомогательные и исследовательские функции при Античном отделе. Такие же подразделения были устроены в помещениях Владимирского собора. Основным принципом работы музейного фонда К. Э. Гриневич называл «соединение хронологического принципа с типологическим». В итоге в лапидарии Античного отдела Херсонесского музея в хронологическом порядке были сконцентрированы сгруппированные по эпохам надгробия, архитектурные части и прочие памятники, не представлявшие значения для экспозиции, однако, необходимые для работы исследователей.

Специально К. Э. Гриневич заострял внимание на обязательной изоляции материалов полевых исследований последних лет от остальной массы памятников, сосредоточенных в музейном фонде. Целью данного мероприятия было стремление подробно и объективно изучить добытые в результате раскопок материалы, после чего пополнить ними коллекции фондов и экспозиции. Также исследовательская работа музея носила научно-педагогический характер. Так, К. Э. Гриневич отмечал, что у Государственного Херсонесского историко-археологического музея сложились тесные связи с факультетами языкознания и материальной культуры ЛГУ и Первого МГУ, студенты данных вузов, благодаря сотрудничеству с музеем, проходили в его стенах практику археологической полевой, внутримузейной и экскурсионной работы [12, с. 14–15].

В связи с выработкой самостоятельной методической концепции построения музейной экспозиции, сформулированной К. Э. Гриневичем, можно сделать вывод о том, что Государственный Херсонесский историко-археологический музей после начала своей постоянной экспозиционной деятельности в 1925 г. состоялся как полноценное музейное учреждение археологического профиля. Музейные подразделения выполняли основные функции профильного учреждения – просветительскую, популяризаторскую, научно-исследовательскую. Были созданы постоянные, логически продуманные и связанные экспозиции, охватывавшие значительный хронологический период жизни города эпох античности и средневековья, содержавшие исчерпывающий набор памятников материальной культуры, характеризовавших различные стороны быта и социальных отношений жителей Херсонеса.

Самостоятельные принципы построения экспозиции были осуществлены в Государственном Керченском историко-археологическом музее. Учитывая непрерывное развитие данного музейного учреждения в условиях революционных событий и Гражданской войны, наличие значительного опыта экспозиционной практики изменения эти носили не идеологический, а скорее технический характер. Связаны они были со стремлением сконцентрировать как можно больше экспонатов в экспозиции, для чего по ходатайству руководителя Керченского ОХРИСа и заведующего музеем Юлия Юльевича Марти (1874–1959) в 1922 г. музею был предоставлен отдельный 2-этажный особняк по ул. Свердлова, 16. Ключевая роль в развитии музейного дела на территории Керченского полуострова, становлении изучения боспорских древностей на систематической научной основе принадлежит Ю. Ю. Марти.

Будущий исследователь родился в 1874 г., в Гродно, в семье преподавателя гимназии, немца по происхождению. Под руководством отца основательно изучил древние языки, а после окончания гимназии поступил на филологический факультет Санкт-Петербургского университета. После получения высшего образования, с 1897 г. Ю. Ю. Марти в течение 23 лет преподавал классическую филологию в Керченской мужской гимназии, здесь же сблизился с заведующим Керченским музеем древностей В. В. Шкорпилом, проявил интерес к изучению боспорских древностей. Был членом Одесского общества истории и древностей, в связи с чем, по поручению руководства организации с 1904 г. заведовал музеем и раскопками Мелек-Чесменского кургана. В 1921 г., после возвращения К. Э. Гриневича в Петроград, Ю. Ю. Марти занимает должность заведующего Керченским музеем древностей, с 1922 г. переименованного в Государственный Керченский историко-археологический музей. Период 20–30-х гг. ХХ в. можно считать одним из самых продуктивных в истории данного учреждения [14, с. 185–197, 323–326].

В ведении музейного учреждения находилась целая группа памятников Керчи и окрестностей: ключевым пунктом комплекса был музей древностей, отдельным подразделением была определена картинная галерея, в которой кроме экспозиции художественных полотен, демонстрировались образцы художественной мебели, скульптуры и вазы; автономными отделами музея считались: раскопки и экспозиция на горе Митридат, Мелек-Чесменский курган, Царский курган и т. н. «склеп Деметры» [15, л. 5–7 об.]. Штат сотрудников музея с 1 февраля 1922 г. определялся в 10 человек: заведующим был Ю. Ю. Марти, руководителем картинной галереи и чертежником – Д. В. Шибнев, ответственной за историческую экспозицию и делопроизводство – А. М. Марти, археологическим надсмотрщиком – Л. Ф. Димиденко, сторожами: «склепа Деметры» – С. И. Кузнецов, раскопок на горе Митридат – И. Е. Калиниченко, музея – И. М. Клименко, музейной экспозиции на горе Митридат – Г. К. Колесник. В фонды музея поступил ряд частных коллекций жителей города. Так, в отчете о деятельности за 1922 г. зафиксировано получение собраний ионийской и аттической чернофигурной и краснофигурной керамической посуды античного периода, принадлежавшей С. А. Новиковой (45 предметов), артефактов с территории античного городища Дия, находившегося в пределах бывшего имения «Камыш-Бурун», принадлежавшего В. А. Оливу (80 предметов), посуды греческого и римского происхождения, принадлежавших И. Писареву (105 предметов), русских медных и серебряных монет (77 предметов) [15, л. 12–12 об.]. Общее число экспонатов музея было определено Ю. Ю. Марти в 3702: из них 1927 – концентрировались в помещении центрального музея (в тексте отчета он также фигурирует как «Главный музей»), 678 экспонировались и хранились в Мелек-Чесменском кургане, 620 – в Царском, 472 – в экспозиции на горе Митридат, 5 – во дворе «склепа Деметры», остальные – были собраны в фондах картинной галереи. Посещаемость историко-археологической экспозиции музея в 1922 г. составило 717 человек, из них учащиеся составили 498 посетителя, рабочие – 164, красноармейцы – 41, представители вольных профессий – 14. В свою очередь, картинную галерею посетило 1667 человек, из них – 910 учащихся, 269 красноармейцев, 257 рабочих и служащих, 161 работник вольных профессий [15, л. 15–18 об.].

Переезд в новое здание позволил структурировать коллекции и расположить их в более подробном, нестесненном состоянии. Ю. Ю. Марти сохранил следование классической хронологической схеме построения экспозиции. 

В верхнем этаже здания расположились античный и средневековый отделы, причем первый занимал явно доминирующее положение: из шести залов древнему периоду жизни Керчи и Керченского региона были посвящены пять. В музее была разработана самостоятельная хронологическая периодизация экспозиции, соответствовавшая основным периодам истории Боспорского царства и прочих государственных образований или присутствия тех или иных народов на территории Керченского и Таманского полуостровов. Экспозицию открывал плакат, дававший пояснения относительно осмотра музея, здесь же был представлен план верхнего и нижнего этажей [18, с. 37].

Первый зал античного отдела содержал экспонаты архаического периода жизни Пантикапея и окрестностей – VI–V вв. до н. э. Знакомство с памятниками материальной культуры предваряла специальная справка по истории города. Памятники древности были представлены в пяти витринах и в достаточно свободной последовательности представляли свидетельства жизни первых поселенцев Боспора: в первой витрине были представлены медные, серебряные и золотые монеты, чеканившиеся в Пантикапее, Ольвии, Фанагории, Гогиппии, Амисе и Синопе на протяжении всего античного периода, т. е. до IV в. н. э. Также в витринах (№№ 2, 3, 4) широко демонстрировались образцы и остатки посуды аттического, ионического, коринфского происхождения, были выставлены предметы чернофигурной керамики. Кроме того, самый древний период жизни античного города на берегу Керченского пролива был представлен фрагментами импортных амфор с Родоса и Фасоса, и сохранившимися амфорами V в. до н. э. Кроме этих предметов в зале выставлялись памятники эпиграфики – мраморные плиты с изваяниями богов, надгробия, в т. ч. – надгробие Тихона, тавра по происхождению (VI в. до н. э.), что свидетельствовало о неоднородности этнического состава населения полиса. Стены зала были украшены современными рисунками, представлявшими производство и быт древних греков [18, с. 38–39].

Эпоха расцвета Боспора была отнесена Ю. Ю. Марти к IV–III вв. до н. э., экспозиция (6 витрин и пространство межу ними) была также наполнена, в основном, атрибутами быта жителей Пантикапея и других поселений Боспорского царства: предметами посуды, обихода, домашней утвари, амфорами, украшениями. Также в зале были размещены надгробия, скульптурные изображения богов и людей, произведения художественного ремесла на мифологические темы [18, с. 39–42].

Эллинистическая (III–II вв. до. н. э.) и эллинистическо-римская (I в до. н. э.–II в. н. э.) эпохи в жизни Боспора были представлены наибольшим количеством экспонатов – они были сосредоточены в 18 витринах и содержали синкретический материал, который фиксировал быт жителей древнего царства. Здесь также преимущественно выставлялась посуда, кубки, вазы, произведения искусства, произведения терракотового ремесла культового и бытового предназначения. Отдельный интерес представляли изделия из бронзы, которые использовались в военных целях (шлемы, поножи, мечи, кинжалы, панцири кольчуг, фрагменты щитов и копий) [18, с. 42–47]. Изменение характера экспозиции наблюдалось только в римском зале, относившемся к II–III вв. н. э. Здесь были размещены преимущественно памятники эпиграфики, посвященные правителям Боспорского царства (царям Эвпатору, Савромату II), религиозным сюжетам, надгробия горожан, в том числе – содержавшие скульптурные изваяния [18, с. 47–49].

Средневековый период жизни Боспора, согласно замыслу Ю. Ю. Марти, должен был отразить в экспозиции пребывание на территории региона готов, византийцев, славян, генуэзцев, татар и турок, т. е. фактически продемонстрировать историю города и Керченского полуострова до конца XVIII в. Экспозиция отдела открывалась памятниками эпохи Великого переселения народов: были представлены деформированные черепа, найденные в погребениях III–IV вв. н. э., также был представлен инвентарь из готских могильников, открытых раскопками музея в 1923 г. Отдельное внимание было уделено древнейшим иудейским памятникам Крыма – плитам с надписями и надгробиями, содержавшими иудейскую культовую символику. Заметное место в экспозиции занимали памятники православного искусства и эпиграфики: «Евангелие» XI в. и «Апостол», датированный XII–XIII вв., мраморные плиты, надписи и надгробия [18, с. 49–53].

Особое место в экспозиции Государственного Керченского историко-археологического музея занимал лапидарий. Он был расположен в двух залах на нижнем этаже учреждения. В первом помещении были сгруппированы 36 архитектурных и скульптурных фрагментов, а во втором – 38 надгробий жителей Боспорского царства античной эпохи, расположенные в хронологическом порядке [18, с. 53–60].

В 1925–1926 гг. структура Керченского государственного историко-археологического музея не претерпела значительных изменений: музейное учреждение продолжало выполнять функцию координатора ряда филиальных подразделений. В связи с 100-леним юбилеем учреждения была произведена реорганизация: были выделен ряд новых залов и подразделений. Так, были образованы отделы истории и археологии Боспора архаического времени (VI –V вв. до н. э.), сарматской культуры (II–III вв. н. э.), краеведческий отдел был перемещен в отдельное помещение, выделенное властями города по адресу ул. Свердлова, д. 2. Это позволило переместить и отделить лапидарий от основной экспозиции, сделать его самостоятельным исследовательским участком музея. Также к 100-летнему юбилею музея в помещении экспозиции на горе Митридат была устроена специальная выставка, посвященная исследованию городища.

Структура Керченского историко-археологического музея представляла собой сложную, но обоснованную и продуманную систему подотделов и залов. Официально музейная экспозиция была разделена на два отдела – Археологический и Краеведческий, размещенных автономно. Археологический отдел был разделен на античный и средневековый подотделы, которым соответствовали залы: архаического Боспора, расцвета Боспора, эллинистического Боспора, раннего римского периода и периода римского господства с яркими признаками сарматизации населения Боспора; обобщенный зал, посвященный средневековой эпохе экспонировал древности готской, византийской, славянской, генуэзской и тюрко-татарской культур. Вспомогательным учреждением музея Ю. Ю. Марти определял научную библиотеку, в которой содержались книги по общей археологии, специализированная литература по истории Боспорского царства и Керченского полуострова, научная периодика, монографии [16, л. 15 об.–17 об.].

Функционирование центрального помещения музея и его отделений осуществлялось 11 штатными сотрудниками, кроме заведующего (в отчете должность обозначена как директор) Ю. Ю. Марти в музее работали: научный сотрудник 1 разряда Дамиан Васильевич Шибнев, научный сотрудник 2 разряда Степан Павлович Версаблюк, археологический надсмотрщик Леонтий Федорович Димиденко, археолог, надсмотрщик и сторож склепа Деметры Степан Иванович Кузнецов, служитель центрального музея Всеволод Константинович Блаватский, служитель Царского кургана Андрей Андреевич Кацыка, служитель музея на Митридатовой горе Мария Мироновна Колесник, служитель Мелек-Чесменского кургана Адам Фомич Кувикас, служитель раскопок на горе Митридат Василий Дионисьевич Урожай, служитель центрального музея Лидия Августовна Чуле. Внештатными работниками были: научные сотрудники Д. П. Бударин, П. Н. Заболотский, А. И. Федоров, чертежники В. И. Деренкин и А. Д. Шибнев. Практику в отделах и фондах музея проходили студенты ЛГУ В. Ф. Гайдукевич, А. И. Данилов, А. И. Семенов [16, л. 17 об.–18 об.].

В отношении научно-исследовательской работы в отчете 1925–1926 гг. можно выделить следующие мероприятия и труды сотрудников музея. Был составлен исторический очерк о деятельности музея, подготовлены и обобщены материалы по описанию керченских памятников для путеводителя по отделам и филиалам музея, составлен каталог памятников Царского кургана. Музейное строительство выразилось в полном переоборудовании Археологического отдела, переносе Краеведческого, расширении экспозиций, посвященных истории революционного движения, этнографии татарского населения Керченского района, истории «старой Керчи» (имперского периода). Внемузейная деятельность коллектива заключалась в проведении раскопок на северном склоне горы Митридат, экспедиции по изучению античных городищ, курганов, памятников средневекового периода (мечетей, турецких крепостей, сбор этнографических материалов) [16, л. 26 об.]. Значительно увеличилась посещаемость музея. Так, в 1925 – 1926 гг. всего было 7881 посетитель, из них 5524 человека посетили 180 организованных экскурсий, а 2357 человек – осмотрели экспозиции в качестве отдельных посетителей [16, л. 28 об.–29]. Научные связи музея доказывали высокий уровень научной организации работы в нем. Постоянные контакты керченских музейщиков были зафиксированы с руководителями и сотрудниками ГАИМК, Государственного Эрмитажа (г. Ленинград), ГИМ, Государственного музея изящных искусств (г. Москва), ТОИАиЭ, ОПИК (г. Симферополь) [16, л. 33 об.].

В 1926–1927 гг. в Государственном Керченском историко-археологическом музее были продолжены реорганизации. В июле 1927 г. в ведение учреждения была передана Еникальская крепость. В связи с 10-ленним юбилеем Октябрьской революции коллективом музея и активом Керченского отделения ОПИК была подготовлена и проведена общерайонная выставка, посвященная достижениям региона при Советской власти. Данная экспозиция предполагала такие разделы: «Путь Октября» (посвящен революционному движению до 1917 г.), «Советское строительство», «Экономика края», «Коммунальное хозяйство», «Торговля и кооперация», «Транспорт», «Финансы», «Народное просвещение», «Здравоохранение», «Быт», «Союзы», «Оборона СССР», «Национальный вопрос» [16, л. 68, 73].

Коллективная научно-исследовательская работа сотрудников музея велась совместно с членами городского отделения ОПИК и касалась изучения быта крымскотатарского населения Керченского полуострова. Так, Ю. Ю. и А. М. Марти были обследованы татарские памятники деревни Маяк-Салынь, сделано их фотографирование и обмеры. Летом 1927 г. в ходе специальной экспедиции музея Ю. Ю. Марти и В. И. Деренкиным была обследована старинная татарская деревня Суин-Эли, в которой особо ценной исследователями была признана хорошо сохранившаяся мечеть. Отдельные археологические изыскания были предприняты Ю. Ю. Марти (обследование новых греческих надписей античного периода), профессорами А. А. Захаровым (посуда «хеттитского типа») и А. И. Анисимовым (фрески керченских катакомб), также группой сотрудников музея (Ю. Ю. Марти, В. И. Деренкин, Л. Ф. Димиденко, архитектор Кузнецов) была совершена экспедиция на гору Опук [16, л. 73, 74 об.–75].

Таким образом, можно констатировать, что Государственный Керченский историко-археологический музей в 20-е гг. ХХ в. смог сохранить беспрерывное функционирование всех своих подразделений, обеспечить совершенствование экспозиции, организовать работу целой группы вспомогательных подразделений и отделов. Наряду с Государственным Херсонесским историко-археологическим музеем, Керченский музей можно считать автономным музейным учреждением, проводившим самостоятельную экспозиционную и научно-исследовательскую деятельность.

В деятельности Археологического отдела Центрального музея Тавриды (ЦМТ) в 20-х гг. ХХ в. наблюдался затяжной период нестабильности. Связан он был с общей неустроенностью экспозиции и отсутствием специальных помещений для размещения коллекций. Торжественно открытый в мае 1921 г., ЦМТ в первые два года своей деятельности был вынужден решать проблемы, которые не относились к прямым функциям музейной работы. Основной из них была проблема помещения, в котором было бы возможно разместить фонды и экспозиции музея. Только в мае 1923 г. за музеем было закреплено помещение бывшего офицерского собрания 51-го пехотного Литовского полка по улице Долгоруковской, д. 35, исполнявшего в первые годы Советской власти в Симферополе функции военного комиссариата. Переезд в новое помещение был осуществлен только в ноябре 1923 года. [19, л. 4]. Структура музея вплоть до 1926 г. имела временный характер и делилась на два отделения – культурно-историческое и естественно-историческое. Первое подразделялось на несколько отделов: археологический (заведующий – профессор Н. Л. Эрнст) с подотделами – доисторической культуры, греко-скифской культуры, крымского средневековья, татарской культуры; этнографический (заведующий – А. Я. Исхакова) – с подотделом татарской этнографии; истории революционного движения; художественный (заведующий – профессор П. И. Голландский) – с подотделами иностранной живописи, русской живописи, фарфора и стекла. Естественно-историческое отделение (статус которого был промежуточным – у него сохранялось отдельное помещение и название, однако, он подчинялся дирекции ЦМТ; его работой руководил С. А. Дойч) было разделено на отделы: зоологии – с подотделами: рыболовства, энтомологии; ботанико-лесоводства; геологии – с подотделом полезных ископаемых; почв; садоводства и виноградарства; полеводства и животноводства; пчеловодства и шелководства [19, л. 21, 23].

В названных отделах были сосредоточены коллекции основных реципиентов экспонатов для нового музея – Музея древностей ТУАК и Естественно-исторического музея в Симферополе. Общее руководство музеем осуществлял А. И. Полканов. Согласно решениям IV Крымской конференции музейных работников в сентябре 1926 г. в Керчи Центральному музею Тавриды был присвоен статус главного музейного учреждения республики, а также – единого методического центра для музейных учреждений региона [20, л. 10, 20–22].

Наиболее активная и научно обоснованная деятельность производилась в ЦМТ в 20-х–30-х гг. ХХ в. археологическим отделом музея и была связана с деятельностью выдающегося крымского историка и археолога Николая Львовича Эрнста (1889–1956). Исследователь крымских древностей родился 23 сентября 1889 г. в Киеве, в немецкой семье. Юность Николая Львовича прошла в городке Глухов, где он окончил гимназию, после чего, в 1907 г., благодаря материальной поддержке дяди, поступил на историческое отделение философского факультета Берлинского университета. Успешно защитив в 1911 г. магистерскую диссертацию, он вернулся в Киев, где начал работать в библиотеке Университета св. Владимира. Развитию карьеры молодого ученого помешала Первая Мировая война. В сложившихся особых политических условиях, тысячи подданных Российской империи немецкой национальности, попали в круг подозреваемых в работе на германские спецслужбы, что спровоцировало немедленные и зачастую немотивированные проверки. Все члены семьи Эрнстов были высланы из Киева на общих основаниях, в частности Николая Львовича и его младшего брата Федора направили в специальное поселение для высланных немцев в Томской губернии, где они проживали до лета 1917 г. [17, с. 25–47]

По возвращении в Украину Н. Л. Эрнст по политическим мотивам практически сразу покинул город и направился в Петроград, где с апреля 1918 г. сначала на внештатной основе сотрудничал в читальном зале, а с июня 1918 года – официально работал в отделе «Rossica» Российской Публичной библиотеки. Усугубление военного противостояния между Украинской народной республикой и Советской Россией весной 1918 г., начало мирных переговоров между противоборствующими сторонами, крушение режима Центральной Рады в Киеве, приход к власти гетмана П. П. Скоропадского и провозглашение Украинской Державы сформулировали новые политические обстоятельства в жизни ученого. В результате переговоров, 12 июня 1918 года был заключен мирный договор, согласно которому Советская Россия признавала независимость Украинской Державы. В свою очередь, кроме прекращения боевых действий на фронте, мирный договор предполагал взаимную эвакуацию граждан обоих государств посредством обмена консульскими учреждениями и свободной регистрации на выезд всех желающих в них. Учитывая политическую близость гетмана П. П. Скоропадского с правящими кругами Германской империи, а также наличие украинского гражданства, Н. Л. Эрнст подал соответствующее обращение в Генеральное консульство Украины в Петрограде. Согласно выявленным профессором А. А. Непомнящим в архивах С.-Петербурга документам ученый получил разрешение на выезд в Украину 14 сентября 1918 года. Однако процедура его увольнения заняла куда более долгий срок: последний документ, свидетельствующей об увольнении Н. Л. Эрнста из штата Российской Публичной библиотеки с 1 ноября 1918 года датирован 20 декабря 1918 года. На короткое время ученый вернулся в Киев, однако, по совету директора библиотеки Университета св. Владимира В. А. Кордта, отправился в Симферополь, где было открыто филиальное учреждение Киевского университета св. Владимира, преобразованное в самостоятельный Таврический университет. Н. Л. Эрнст занимал в 1918–1921 гг. должность директора Научной библиотеки [22, с. 145–146; 17, с. 49–59].

В 1920 г. он совмещает свою работу с должностью заведующего ЦМТ. Именно на его долю выпали самые сложные времена, когда музейная работа фактически осуществлялась только в одном направлении – защите и охране музейных коллекций от разграбления, а также попытке собрать разрозненные музейные собрания частного и общественного характера в единое целое [21, c. 118–121; 23, с. 283–284]. В 1922 г. при очередной реорганизации учреждения Н. Л. Эрнст перешел на должность заведующего археологическим отделом, при реорганизации музея в 1926 г. сохранив за собой эту должность.

В течение 1922–1923 гг., согласно отчету ЦМТ, археологический отдел музея был занят подготовкой материалов к созданию и открытию постоянной экспозиции. В итоге, отдел имел собрания по шести хронологическим эпохам: древностей каменного века, древностей медного века, древностей степных народов (артефакты киммерийской, скифской и сарматской культур), древностей эллинистических колоний, древностей «скифско-греческого городища Неаполиса», древностей крымского средневековья. Общее количество экспонатов отдела составляло 6 372 предмета [19, л. 5–5 об.]. В следующем, 1923–1924 отчетном году, археологический отдел несколько скорректировал свою структуру. Прежнее разделение на шесть тематических экспозиций осталось, однако их названия были сформулированы более точно: 1) каменный век; 2) курганные древности; 3) античные древности; 4) готско-византийские древности; 5) татарские древности. Общее число экспонатов оценивалось в 6 843 предмета. Основной задачей работы сотрудников стала инвентаризация коллекций, которая оказалась затруднена из-за длительности периода их формирования (учитывая, что базой археологического отдела стали фонды Музея древностей ТУАК, отдельные экспонаты уже более 40 лет находились в собраниях без должного описания и оценки), бессистемности, а порой невежества прежних ее попечителей, утери многих ярлыков и неадекватности информации старых инвентарных книг. За год удалось провести инвентаризацию около 2500 предметов, при этом происходило перемещение тех или иных артефактов из одной экспозиции в другую – зачастую они до проведения экспертизы оказывались там на неоправданных хронологически и логически местах. Параллельно с определением значения экспонатов велись работы по описанию коллекции египетских древностей, надписей на эпиграфических памятниках, антропометрические описания и измерения черепов, главным образом, из скифских захоронений. Пополнения фондов были осуществлены за счет коллекций, изъятых милицией Армянского Базара у грабителей, собраний керамики, переданных частными владельцами и артефактами из археологических раскопок, проводившимися Н. Л. Эрнстом в скифских курганах близ Симферополя. Общее число поступлений оценивалось в 138 предметов. Самостоятельные научно-исследовательские разыскания велись сотрудниками отдела в районах Перекопского рва и вала, Змеиной пещеры, скифских городищ и курганов вблизи Симферополя. Экскурсионная работа также была активной: были проведены многочисленные экскурсии, которые организованно посетили рабочие, красноармейцы и учащиеся. При отделе функционировали специальные практические занятия по музейному делу и изучению древностей для студентов педагогического факультета Крымского университета имени М. В. Фрунзе, учащиеся симферопольских школ привлекались для помощи при проведении раскопок курганов в окрестностях Симферополя [19, л. 18–18 об.].

В 1924–1925 гг. фонды отдела пополнились за счет передачи коллекции археолога-любителя Гидалевича, собственных раскопок и разведок, проводившихся отделом, даров от разных исследователей и коллекционеров. Снова подверглись корректировке названия экспозиций, теперь их было семь и они включали в себя памятники: палеолита, неолита, бронзовой культуры, скифской культуры, греческой культуры, готской культуры, объединены были в единый подотдел предметы армянской, генуэзской и татарской культуры. Наиболее ценными экспонатами отдела считались коллекции керамики и монументальной скульптуры эпохи бронзы и античной керамики. Необходимым дополнением экспозиции признавалась передача в фонды ЦМТ хотя бы части предметов из раскопок памятников палеолита горного Крыма ленинградского исследователя Г. А. Бонч-Осмоловского, которые проводились при активной помощи сотрудников отдела.

Научно-исследовательская работа отдела была организована по двум направлениям. Первым было вспомогательное участие в раскопках Г. А. Бонч-Осмоловского, второе было связано с самостоятельными работами разного масштаба. Так, сотрудниками отдела был исследован ряд «пещерных городов» Крыма и проведена сравнительная работа с подобными городищами на Кавказе, были продолжены раскопки скифских курганов близ Симферополя. Продолжалась и начатая ранее переинвентаризация экспонатов, которая в отчетном году была завершена на половину, также составлялась карта памятников палеолита и микролитической культуры в Крыму. Просветительская деятельность реализовывалась через работу практического семинара со студентами Крымского университета и учащимися школ 2-й ступени, навыки полевых исследований приобретались ими при участии в раскопках [19, л. 23–24].

Окончательную структуру экспозиций археологический отдел ЦМТ приобрел в 1925–1926 гг. Было закреплено подразделение на четыре подотдела: доисторической археологии, скифской культуры, греческих колоний, крымского средневековья [19, л. 43]. В этом году было зафиксировано наибольшее количество поступлений – 1500 предметов, основную часть которых составили артефакты из раскопок палеолитических пещер Г. А. Бонч-Осмоловского, общее же количество экспонатов вместе с нумизматической коллекцией возросло 12 429, из которых постоянно экспонировалось 3 568 предметов [19, л. 46–46 об.]. Научно-исследовательская активность в отчетном году продолжала оставаться на высоком уровне. Были проведены разведки и начаты раскопки скифского городища Неаполис в окрестностях Симферополя, ранневизантийских могильников близ Байдарской долины, «пещерного города» Эски-Кермен, совместно с экспедицией Г. А. Бонч-Осмоловского проводились исследования в пещерном комплексе Сюрень, с экспедицией ВНАВ при ЦИК СССР – татарских древностей в Старом Крыму. Доказательством высокого уровня организации работы в археологическом отделе ЦМТ является интерес, который проявляли к его деятельности столичные исследователи. Так, в 1925–1926 гг. с материалами отдела работали сотрудники ГАИМК и ЛГУ Г. А. Бонч-Осмоловский, Т. Ф. Гелах, М. М. Кобылина, Н. И. Репников, Е. Ч. Скржинская, М. А. Тиханова-Клименко (г. Ленинград), А. С. Федоровский (г. Харьков) [19, л. 49 об.–50].

Основные направления работы археологического отдела ЦМТ во второй половине 20-х гг. ХХ в. отражены в специальном комплексе документов, отложившихся в ГААРК. Согласно не датированной записке Н. Л. Эрнста основной задачей работы подразделения исследователь видел «уяснение для посетителя из широких масс населения всех этапов культурно-исторического развития Крыма». Исполнению этой задачи способствовало размещение коллекций отдела в специальных группах, иллюстрирующих отдельные культурно-исторические эпохи. Данные группы размещались в нескольких, также хронологически расположенных, отделах. Полностью структура археологического отдела выглядела следующим образом. В составе доисторического отдела были выделены группы экспонатов эпохи палеолита, стоянок бронзового века в горном Крыму, курганов со скорченными погребениями бронзового века в степном Крыму. Античный отдел освещал для посетителей следующие темы: греческие колонии в Крыму, скифская степная курганная культура, скифская оседлая культура (городище Неаполис). Памятники эпохи Средневековья распределялись по следующим направлениям: византийская и готская культура горного Крыма; тюркская и мусульманская культура степного Крыма [24, л. 5]. Как видим, оправдывая статус главного музейного учреждения Крымской АССР, ЦМТ стремился к концентрации памятников из разных регионов Крыма. Вместе с тем, представленная структура демонстрирует избирательность в выборе экспонатов, связанную с одной стороны – объективной ограниченностью коллекций, с другой – персональными, в том числе и исследовательскими приоритетами заведующего Археологическим отделом Н. Л. Эрнста.

Внутри хронологически сгруппированных частей экспозиции наблюдалась внутренняя структуризация выставляемых материалов. Так, Н. Л. Эрнст указывал в записке следующие темы, согласно освещению которых должно было происходить размещение экспонатов: производство и торговля; жилище и домашний быт; одежда и туалет; искусство; религия и культ мертвых. При этом исследователь отмечал, что данные критерии не носят универсального характера и в зависимости от наличия тех или иных экспонатов элементы выставки могут подвергаться изменениям.

Просветительная функция работы отдела, помимо демонстрации памятников древности, заключалась в представлении широкого вспомогательного материала. К нему можно отнести профессионально оформленные иллюстрации, в т. ч. археологическую карту Крыма, вывешенную в начале осмотра экспозиции, на которую специальными значками были нанесены места находок древностей разных эпох. Историческое развитие региона демонстрировалось на специальном графике, изображавшем последовательное проникновение на территорию полуострова различных культур и этносов. Кроме того, экспозиция была снабжена специальным маршрутом осмотра, а в каждом выставочном зале были представлены специальные карты Крыма с указанием памятников каждой культурно-исторической эпохи, планы наиболее важных археологических памятников, поселений, захоронений, рисунки, объяснявшие способы изготовления и практику применения тех или иных экспонатов. Также в отделе были представлены фотографии наиболее значимых памятников древности на территории Крыма и памятников из Крыма, хранившихся в музейных учреждениях Москвы и Ленинграда [24, л. 5–5 об.].

Вышеизложенное позволяет сделать вывод о примере наиболее оптимальной организации работы экспозиции, осуществленной в Археологическом отделе ЦМТ по сравнению с примерами такой же практики в Херсонесском и Керченском музеях. С одной стороны, Н. Л. Эрнсту и его сотрудникам удалось избежать излишней догматизации экспозиции на основе т. н. «марксистской» концепции построения музея, озвученной К. Э. Гриневичем, с другой – внедрить в работу новые методы, прежде всего, расширившие познавательную и просветительную функцию музейной деятельности – в максимальном сопровождении экспозиции вспомогательными и пояснительными элементами. Данный подход оправдывал руководящее положение ЦМТ в структуре сети государственных музеев Крымской АССР, доказывал стремление сотрудников Археологического отдела показать по возможности полную по форме и синкретическую по содержанию картину прошлого региона по остаткам материальной культуры его жителей.

Непосредственное выражение основных данных направлений работы изложено в тексте «Производственного плана Археологического отдела ЦМТ на 1926–[19]27 год», составленного Н. Л. Эрнстом [24, л. 2–2 об.] Документ разделяет деятельность музейного подразделения на следующие составляющие: внутримузейная работа, пополнение отдела, научно-исследовательская работа, охрана памятников старины. К перовому направлению, в частности, относилось: проведение инвентаризации фондов отдела, поступлений 1926 г. и проверка инвентаризации 1923 г.; подготовка иллюстративного материала для демонстрации в выставочных залах – карт, планов и разрезов памятников древности, античных городов, средневековых укреплений, рисунков представителей ледниковой фауны, картин быта скифов и т. д. Предполагалась также перешивка экспонатов на новые картоны и пополнение ими витрин, изготовление подставок под неустойчивые экспонаты, обеспечение отдела новыми витринами, стеллажами. В связи с переездом этнографического отдела в новое помещение, планировалось перемещение коллекций Средневекового отдела, а фондовая часть экспонатов отдела должна была получить особое помещение для хранения [24, л. 2].

В рамках пополнения коллекций Археологического отдела ЦМТ отдела планировался прием экспонатов из других музейных учреждений Крымской АССР: из Херсонесского и Ялтинского музеев должны были поступить коллекции микролитов для доисторического отдела, античные древности также передавались в Симферополь из Керчи, Севастополя и Ялты, средневековые памятники материальной культуры – из Севастополя и Феодосии. Также пополнение коллекций планировалось осуществить за счет перевозки в Археологический отдел «беспризорных памятников» – как пример привозились т. н. «каменные бабы» из Симферополя, Перекопа, Алупки, Херсонеса, мраморные сооружения Партенитской церкви в Карасане, средневековые греческие надписи, обнаруженные в разных местах горного Крыма.

Осуществлялся и обмен с центральными музейными учреждениями РСФСР. Так, доисторический отдел должен был пополниться коллекциями из Русского музея, передавались также материалы из раскопок 1926 г., осуществленных сотрудником данного учреждения Г. А. Бонч-Осмоловским совместно с Н. Л. Эрнстом, а также древности из раскопок Н. И. Репникова и Т. Ф. Гелаха того же года, произведенных в горном Крыму. Наиболее ценным приобретением археологического отдела ЦМТ должна была стать передача скульптур и эпиграфических памятников Неаполя Скифского из собраний Государственного Исторического музея, Эрмитажа и Одесского музея.

Научно-исследовательская работа отдела предполагала обследование и изучение памятников, состоявших на учете КрымОХРИСа, конкретно: обмеры, зарисовки, фотографирование укреплений и насыпи Перекопского вала; изучение скифских городищ типа «Неаполис»; обследование и фиксация укреплений времен императора Юстиниана I в горном Крыму; обследование «пещерных городов» (завершение изучения Эски-Кермена изучение Качи-Кальона). Также предполагалось устройство раскопок палеолитической стоянки в Сюреньской пещере, курганов в степной части полуострова (в районе Джанкоя, Перекопа и Симферополя) и византийского могильника у деревни Скеля в Байдарской долине. В направлении памятникоохранительных мероприятий планировался объезд важнейших памятников и разъяснительная работа с населением методом бесед и сотрудничества с местными советами [24, л. 2 об.].

В целом, можно отметить, что археологический отдел ЦМТ пытался строить свою работу системно, учитывал все аспекты работы с памятниками старины, которые могли быть использованы в музейной работе и экспозиции. Данное стремление можно отнести к характеристике деловых качеств его руководителя Н. Л. Эрнста, современники которого отмечали высокую степень организованности, дисциплинированности и скрупулезности исследователя.

Отражение осуществления планов работы Археологического отдела ЦМТ можно проследить в «Отчете Археологического отдела за 1928–[192]9 год», составленном Н. Л. Эрнстом [25, л. 1–2]. Так, в отношении экспозиционной работы были восполнены пробелы построения отдела в хронологическом порядке, выставлены новые витрины с артефактами: «а) культуры крымских дольменов; б) культуры бедного поселка римской эпохи; в) готских древностей». Было увеличено количество объяснительных надписей и этикеток. Главным приобретением экспозиции можно считать изготовление и демонстрацию двух масштабных карт – «Археологической карты Крыма» и «Карты мировых исторических торговых путей», а также двух хронологических таблиц палеолита на территории СССР и Крыма [25, л. 1].

Осуществление внутримузейной работы было сосредоточено на проверке, регистрации и каталогизации ряда крупных поступлений (около 2 000 предметов), в частности: коллекций археолога-любителя Сергея Ивановича Забнина (по доисторическим памятникам), палеолитических кремневых орудий из совместных раскопок с экспедицией Г. А. Бонч-Осмоловского в Сюрени, скифских памятников из самостоятельных раскопок Археологического отдела ЦМТ на городищах Симферопольского района и на средневековом городище Бакла, греческих средневековых артефактов из раскопок Н. И. Репникова на Эски-Кермене. Просветительная работа отдела выражалась в проведении объяснительных авторских лекций, читавшихся как самим заведующим отделом, так и подготовленными им экскурсоводами, для всех организованных экскурсий в экспозицию отдела. Проводилась работа с учащейся молодежью. Так, проработка материалов экспозиции проводилась с учениками школ II ступени г. Симферополя и студентами Крымского рабфака и Крымского государственного педагогического института им. тов. Фрунзе. Также проводились посещения раскопок, проводившихся отделом, как группами, так и отдельными добровольными посетителями. В связи с необходимостью способствовать охране культурного и исторического наследия заведующим отделом проводились разъяснительные беседы с крестьянами окрестных деревень при раскопках с целью осветить задачи исследований, указать на значение крымских древностей для мировой науки и значении археологии как науки в целом [25, л. 1 об.–2].

Таким образом, можно констатировать, что Археологический отдел ЦМТ во второй половине 20-х гг. ХХ в. смог организовать системную работу по пополнению музейного фонда, наладил обмен экспонатами между музеями в рамках Крымской АССР, способствовал возвращению в Крым ряда памятников, вывезенных ранее и экспонировавшихся в центральных музейных учреждениях Москвы и Ленинграда. Удалось качественно обеспечить все направления музейной работы, создать универсальную экспозицию, формировавшую фундаментальное представление о древнем и средневековом периодах в истории Крыма на основе памятников материальной культуры, подкрепленных качественным иллюстративным и разъяснительным вспомогательным материалом. В этом контексте практику деятельности Археологического отдела ЦМТ можно считать образцовой для музеев археологического профиля Крымской АССР.

Относительно деятельности археологического отдела Евпаторийского археолого-этнографического музея можно констатировать следующую информацию, изложенную его заведующей Полиной Яковлевной Чепуриной (1880–1947) в открытых публикациях журнала «Крым» [26; 27] и в докладной записке, направленной в ГАИМК в 1927 г. [28, л. 2–7]. Согласно ей Евпаторийский музей начал свою работу в 1916 г. благодаря стараниям Л. А. Моисеева, проводившего раскопки в Евпатории под научным руководством профессора Петроградского университета М. И. Ростовцева. Первоначально коллекции музея составляли материалы, полученные в результате этих раскопок, соответственно, музей в первые годы своего существования носил сугубо археологическую специализацию, получая при этом финансирование от городских властей. Пополнение коллекции в первой половине 20-х гг. ХХ в. значительными поступлениями этнографических материалов по истории и культуре крымских караимов. В связи с этим, специализация музея была скорректирована: основное внимание стало уделяться развитию этнографической коллекции, разбору коллекций и рукописей ценной караимской национальной библиотеки «Карай Битиклиги».

Вместе с тем, П. Я. Чепурина отмечала необходимость продолжения раскопок древностей на территории Евпатории ввиду расширения городской застройки и постоянных находок горожанами памятников античной эпохи при строительстве. Однако для осуществления таких мероприятий было необходимо выделение целевых средств, а влияние П. Я. Чепуриной на городские власти, очевидно, было недостаточным, поддержка же со стороны контролирующих органов (Главнаука Наркомпроса РСФСР, ГАИМК), в основном оказывалась исследователю в рамках ее затяжного конфликта с руководством КрымОХРИСа, который касался экспонатов этнографических коллекций музея. В связи с этим, в тексте докладной записки П. Я. Чепуриной в ГАИМК, датированной 1927 г. упоминание об археологическом отделе также фрагментарно, отмечается только важность данных экспонатов для изучения древней истории Керкинитиды и Евпаторийского региона в целом [28, л. 2].

Рубеж 20–30-х гг. ХХ в. стал судьбоносным для развития музейного дела археологической специализации в Крымской АССР. В СССР происходил процесс окончательного установления единоличного тоталитарного режима, в связи с чем происходило повсеместное выявление различных контрреволюционных заговоров, начинались открытые преследования неудобных или самостоятельных исследователей. В конце 1928 года К. Э. Гриневич покинул пост директора Государственного Херсонесского историко-археологического музея, переехав на постоянную работу в Москву на должность заместителя заведующего Музейным отделом Главнауки Наркомпроса РСФСР. Параллельно административной работе в столице, ученый производил масштабные исследования по выявлению и раскопкам т. н. «Страбонова Херсонеса», наиболее древнего античного греческого поселения на территории Херсонеса, свидетельство о котором сохранились в сочинениях древнего географа. Раскопки результатов не принесли. Однако они сыграли значительную роль в дальнейшей судьбе ученого [29, с. 76].

В ходе обобщения и формулирования результатов своих исследований, Константин Эдуардович был арестован органами ГПУ в 1932 г. Однозначную причину ареста выявить сложно, скорее всего, она имела комплексный характер. С одной стороны, К. Э. Гриневич принадлежал к ярким представителям нового поколения советских ученых, воспитанных на досоветских научных традициях, но вместе с тем, воспринявших Советскую власть и активно претворявших в своей работе ее идеологические парадигмы. Однако, наличие элитарного образования, критического отношения к действительности и самостоятельного научного мышления было достаточным для привлечения таких как К. Э. Гриневич к уголовной ответственности. Ученый имел связи с кругами ленинградских историков уже пострадавших в ходе первой волны репрессий на рубеже 20–30- х гг. ХХ в., либо притеснявшихся официальными властями (академик С. Ф. Платонов, С. А. Жебелёв, Г. А. Бонч-Осмоловский и др.). Еще более опасным было упоминание, допущенное Ю. Ю. Марти в очерке, посвященном столетию Керченского музея, о назначении К. Э. Гриневича директором Керченского музея в 1919 г. по приказу отдела народного образования Вооруженных сил Юга России, т. е. армии генерала А. И. Деникина. В то время это квалифицировалось как сотрудничество с «классовым врагом» [9].

Ключевым в интересе ГПУ могло быть сотрудничество и участие ученого в руководстве Музейным отделом Главнауки. Само учреждение было ликвидировано в структуре Наркомпроса РСФСР в 1930 г., однако главной «виной» могло было то, что руководила Музейным отделом на протяжении значительного периода его существования Н. И. Троцкая, а К. Э. Гриневич c 1928 г. был в течение нескольких месяцев ее заместителем. Неудачные раскопки «Страбонова Херсонеса» также сыграли роль: на допросах в ГПУ К. Э. Гриневичу было предъявлено обвинение в выдаче иностранным разведкам подходов к севастопольским бухтам [14, c. 194–195]. Итогом ареста и разбирательства стала ссылка в Новосибирск, а оттуда – этапирование в Каргопольский лагерь заключенных. Из него ученый вышел в 1939 г. и был отправлен на спецпоселение в Томск, где возглавил кафедру древней истории в Томском государственном университете. В 1944 г. в Московском государственном университете состоялась защита докторской диссертации К. Э. Гриневича. После увольнения из Томского университета в 1948 г. «за пренебрежение достижениями советской науки», ученый преподавал в вузах Кабардино-Балкарии, а с 1953 по 1966 г. занимал должность заведующего кафедрой древней истории Харьковского государственного университета, в котором в 1915 г. началась его научная карьера [4, с. 30–31; 7, с. 124]. Судьба более не сводила основателя Государственного Херсонесского историко-археологического музея со своим детищем.

Место директора Херсонесского музея на короткое время занял профессор Виктор Федорович Смолин (1890–1932), переехавший в Севастополь из Казани в феврале 1929 г. по состоянию здоровья. Заняв пост директора 15 марта 1929 г., ученый практически сразу почувствовал на себе маховик разворачивающихся репрессий. Уже в феврале 1931 г. он был арестован и находился под следствием по обвинению в контрреволюционной пропаганде, однако сумел отвести от себя подозрения компетентных органов и 18 марта того же года был выпущен на свободу [4, с. 33; 29, с. 76]. После освобождения последовал отъезд из Севастополя, переезд в Пятигорск и скоропостижная смерть 27 октября 1932 г. от болезни сердца [30].

Руководство Херсонесским музеем с 26 июня 1931 г. принимает на себя заместитель директора по научной работе Григорий Дмитриевич Белов (1898–1979), с его именем связывают возобновление активного археологического изучения Херсонесского городища, прерванного после отъезда К. Э. Гриневича. Вместе с тем, наблюдались изменения в экспозиционной работе Херсонесского музея, которые стали еще больше соответствовать содержанию идеологических установок партийного руководства. Так, в путеводителе «Музей и раскопки Херсонеса», изданном в 1936 г., Г. Д. Белов представлял иную концепцию соответствующих выставок. В античном отделе добавлялись стенды с информацией о местном населении Крыма, как в эпоху, предшествовавшую греческой колонизации, так и синхронно ее осуществлению, появились в экспозиции памятники скифского и таврского происхождения. Посвященные экономике Херсонеса витрины были разделены на более узкие по содержанию тематические части: «сельское хозяйство», «виноградарство и виноделие», «землевладение в Херсонесе», «рыболовство», «гончарное производство», «обработка металлов», «текстильное производство», «строительное дело», «торговля». В разделе «Общество и государство» также был усилен идеологический принцип: появился сюжет о «классовой борьбе» в античном полисе. Большое внимание было уделено внешней и оборонной политике Херсонса. Такой же план экспозиции был осуществлен и в средневековом отделе, теперь носившем название феодального [31, с. 7–28].

Очевидно, соображениями необходимости партийного контроля за деятельностью музея в середине – второй половине 30-х гг. ХХ в., а также особенностями кадровой политики в тот период, можно объяснить частую смену директоров Херсонесского музея: с апреля 1933 по ноябрь 1934 гг. должность занимал Ф. Ф. Жилинский, с ноября 1934 по май 1935 гг. – профессор М. Н. Даян, с мая 1935 по июль 1937 гг. – Т. И. Никитина-Орлова, с июля 1937 по июль 1938 гг. – В. Л. Боголюбов. Только в 1938 г., с приходом на должность руководителя представителя партийного руководства города И. Д. Максименко, ситуация стабилизировалась [4, с 34].

Аналогичные изменения произошли и в экспозиции Государственного Керченского историко-археологического музея. Ю. Ю. Марти сумел сохранить в годы репрессий и гонений на представителей досоветской науки пост заведующего музеем, а в 1939 г. – в связи с пенсионным возрастом и состоянием здоровья – перешел на должность заместителя директора по научной работе. В 1937 г. в память 100-летия со дня гибели А. С. Пушкина музею было присвоено имя поэта [32, л. 10].

30-е гг. ХХ в. характеризуются значительным снижением исследовательской инициативы в работе Керченского музея, основным стало совершенствование экспозиции в соответствии с необходимыми идеологическими установками. Так, в структуре экспозиции появился отдел «Доклассовое общество», называемый также отделом «первобытно-коммунистической» формации. В нем были представлены памятники палеолита, предметы микролитической индустрии, обнаруженные на территории Керченского полуострова. Особое внимание уделялось родоплеменному строю скифов – зал истории архаического Боспора теперь назывался «Залом Скифии и архаического Боспора». Хронологически последовательно представлялись предметы материальной культуры киммерийских, таврских, скифских племен. Отдельно освещались хозяйственные аспекты жизни скифов (коневодство), по данным памятников искусства (электровая ваза из кургана Куль-Оба) интерпретировались сюжеты военной жизни обитателей причерноморских степей [33, с. 3–8]. В остальном экспозиция мало изменила свое содержание: корректировке подверглись только названия ее подразделений. Прежние «Античный отдел» и «отдел Средневековья» были заменены на «Античную рабовладельческую формацию» [33, с. 8–43] с сохранением прежней внутренней периодизации отдела и «Эпоху феодализма на Боспоре», также в экспозиции отдельно выставлялись экспонаты по истории Тьмутараканского княжества (в контексте присутствия славян на территории Керченского полуострова), Крымского ханства и «докапиталистического» периода жизни города – в период суверенитета Османской империи над Крымским ханством [33, с. 44–47]. Совокупно, экспозиция музея охватывала период истории города и региона с VI в. до. н. э. до середины XVIII в.

Показательной в отношении уровня музейной работы в Крымской АССР во второй половине 30-х гг. ХХ в. является оценка работы ЦМТ, отраженная в статье К. Врочинской «Музеи Крыма», опубликованной органом Музейного отдела Наркомпроса РСФСР журналом «Советский музей» в 1938 г. [34]. Высказывалась комплексная критика работы всех подразделений музея, отмечалось, что массовая политическая, просветительная, школьная работа находились в неудовлетворительном состоянии. Отмечалось, что критические замечания к работе музея не воспринимаются его руководителями. Из чего следовало, что в таких условиях невозможно правильно организовать работу учреждения [34, с. 37].

Наряженная политическая обстановка в Крыму в конце 30-х гг. ХХ в., массовые репрессии, направленные против представителей интеллигенции и регионального академического сообщества, «чистки» и «проработки» сотрудников учебных, исследовательских и музейных учреждений отразились и на судьбе руководителя Археологического отдела ЦМТ. 15 февраля 1938 г. Н. Л. Эрнст был арестован, ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Германии, а также в «германофильской пропаганде в крымской науке», что соответствовало духу внешнеполитической ориентации СССР на тот момент. В контексте организации музейной работы ученому было поставлено в вину стремление сбалансировано подавать исторический материал. Так, указывалось на якобы умышленное им завышение процента грамотности населения Крыма в досоветский период (до 30% от общего числа жителей региона), в то время как отдельные документы свидетельствовали о действительной цифре в 20%. Археологическая экспозиция, организованная Эрнстом, по мнению обвинителей, не раскрывала классовой сущности антично-рабовладельческого строя в Крыму и классовую борьбу в нем, а ограничивалась демонстрацией бытовых предметов рабовладельцев. Политические расправы в указанное время проводились достаточно быстро. Однако, в случае с Н. Л. Эрнстом механизм дал сбой, ученый провел в предварительном заключении более двух лет. За это время успел поменяться внешнеполитический контекст, СССР и нацистская Германия стали ситуативными государствами-союзниками, скрепленными «Пактом о ненападении» 23 августа 1939 г. В связи с этим, обвинения в шпионаже в пользу Германии пропали, а Н. Л. Эрнст 21 сентября 1940 г. Особым совещанием при НКВД СССР был приговорен к 8 годам лишения свободы, которые отбывал в Унжинском исправительно-трудовом лагере Горьковской области. Из крымской науки навсегда ушел самобытный и профессиональный исследователь [17, с. 233–355, 367–398].

В целом, можно констатировать, что период второй половины 20-х–30-е гг. ХХ в. в развитии крымских музеев являлся временем совершенствования работы учреждений, начавших экспозиционную и научно-исследовательскую деятельность в досоветское время (Государственный Керченский историко-археологический музей), а также периодом создания новых, научно и профессионально организованных исторических экспозиций памятников материальной культуры (Государственный Херсонесский историко-археологический музей, Археологический отдел Центрального музея Тавриды), отражавших основные этапы истории Крыма с древнейшего периода истории региона вплоть до начала XVIII в.

Таким образом, основными объектами для изучения музейными учреждениями Крымской АССР во второй половине 20-х–30-е гг. ХХ в. были наиболее значительные памятники прошлого, сосредоточенные в регионе – городища Херсонеса, Пантикапея, Керкинитиды, памятники эпох каменного века, эпох меди, бронзы, раннего железного века, периода «Великого переселения народов» и Средневековья. Возможность непосредственного соприкосновения исследователей с объектами изучения позволяла осуществлять в археологических музеях Крымской АССР полный цикл исследовательских работ с памятниками материальной культуры: производить сбор, учет, анализ, камеральные описания, музеефикацию, подготовку к экспонированию и экспозицию в составе единых тематических коллекций;

Наиболее значительной и масштабной в контексте устройства самостоятельной музейной экспозиции стала деятельность, осуществленная в Государственном Херсонесском историко-археологическом музее. Благодаря активности директора учреждения К. Э. Гриневича (1924–1928 гг.) музей начал свою работу как постоянно действующее учреждение, была сформирована его структура, а также – сформулирована авторская концепция построения экспозиции на «марксистской» основе. Данная экспозиция впервые позволила проследить историю города и Севастопольского региона в целом в античный и средневековый периоды на основании тематического представления памятников материальной культуры. Наиболее характерными чертами концепции «самоговорящего музея» К. Э. Гриневича стали: общедоступность, информативность, последовательность изложения материала, комплексность музейной экспозиции. Результатом деятельности К. Э. Гриневича, В. Ф. Смолина и Г. Д. Белова на посту директоров Государственного Херсонесского историко-археологического музея стало формирование музея как самостоятельного комплексного профильного учреждения, способного проводить как непосредственно экспозиционную, так и исследовательскую, педагогическую, популяризаторскую деятельность;

Преемственность опыта и его соединение с новыми методологическими принципами работы было продемонстрировано в работе Государственного Керченского историко-археологического музея. Благодаря стабильности руководства в лице директора Ю. Ю. Марти и непрерывности работы учреждения стало возможным сохранение коллекций музея, обеспечение музея новым помещением способствовало структурированию его работы, предоставило возможность организации научных исследований в лапидарии. Важнейшей формой популяризаторской работы Государственного Керченского историко-археологического музея стал осмотр посетителями его отдельных подразделений: Царского и Мелек-Чесменского курганов, «склепа Деметры», раскопок на горе Митридат.

В деятельности археологического отдела Центрального музея Тавриды в г. Симферополе на протяжении 20-х–30-х гг. ХХ в. наблюдалась тенденция к обобщению коллекций, формированию единой экспозиции, отражавшей современную на тот момент концепцию истории региона. В этой связи стоит отметить как прогрессивную практику хронологического принципа построения экспозиции, разработанную заведующим отделом Н. Л. Эрнстом. При этом немаловажным являлся фактор личных исследовательских интересов ученого, что позволяло археологическому отделу ЦМТ сосредоточить у себя значительные коллекции памятников первобытной материальной культуры, периода «Великого переселения народов» и раннего Средневековья. Также экспозиция ЦМТ исследуемого периода может считаться наиболее оптимальной в контексте соответствия критериям объективности, полноты коллекций и научной обоснованности экспозиции.

3.2. Экспедиционная деятельность музеев. Охранные раскопки.

В начале 20-х гг. XX века наблюдалось значительное оживление археологических исследований в Крыму. Это было связано с началом активной деятельности общегосударственных учреждений, призванных регулировать и курировать изучение и сохранность памятников истории и культуры: Главнауки Наркомпроса РСФСР, его специализированного подразделения – Музейного отдела Главнауки, ГАИМК, профильного регионального подразделения – КрымОХРИСа, находившегося в ведении Наркомпроса Крымской АССР. Работы по изучению памятников древности получали финансовую поддержку со стороны республиканских властей. Процесс непосредственной организации раскопок памятников должны были обеспечить подразделения единой государственной сети музеев республики. На них же возлагалось техническое сопровождение сбора, описания, учета и хранение найденных объектов. В связи с этим, первоначально роль крымских музеев в изучении памятников истории региона можно охарактеризовать как вспомогательную. Данная работа стала основой деятельности профильных археологических музеев Крыма – Государственных Херсонесского и Керченского историко-археологических музеев, самостоятельно работу по обследованию памятников древности также смог организовать Археологический отдел ЦМТ. Использование новых, методологически обоснованных принципов и форм исследований археологических объектов позволили названным учреждениям вывести процесс изучения памятников прошлого Крыма на новый качественный уровень, сделать археологические раскопки и охранные мероприятия постоянными, обеспечить оперативную публикацию результатов исследований. В связи с этим, можно сделать вывод о выходе коллективов крымских профильных музеев к концу исследуемого периода на уровень основных организаторов раскопок, ведущей роли местных исследователей в контексте определения перспектив изучения, составления соответствующей текущей документации экспедиций, отчетов перед контролирующими органами, во многом – о завершении эволюции крымских музеев в полноценные научно-исследовательские учреждения.

Наиболее масштабно и стабильно археологические исследования были организованы на территории Херсонесского городища. Это объяснялось наличием преемственной базы в виде «Склада местных древностей», существовавшего с 1882 г. и выполнявшего роль учреждения первичной музеефикации найденных при раскопках экспонатов. При этом статус «Склада», как и само положение городища к 1921 г. оставалось неурегулированным. События Первой Мировой войны и эвакуация большей части музейной коллекции в Харьков, последующая нестабильность периода Гражданской войны, серьезный материальный урон, нанесенный территории раскопок при отступлении из Севастополя соединений «Русской армии» генерала П. Н. Врангеля в ноябре 1920 г., последующее присутствие на территории памятника войск Красной армии и размещение на территории монастыря городских учреждений социального презрения создавало объективные трудности, а зачастую – делало невозможным проведение археологических работ, а также – мероприятий по охране памятников [35, с. 8–10].

Вместе с тем, отдельные археологические исследования в эти годы организовать удалось. Так, в 1920–1922 гг. заведующим раскопками Л. А. Моисеевым было продолжено изучение западной части городища, где основным объектом интереса ученого стал неизвестный ранее северный отрезок оборонительной стены. Также в ходе этих работ удалось обнаружить фрагмент надгробной стелы, датируемой первыми веками нашей эры [36, c. 18; 37, с. 419; 38, с. 160–161]. В 1922–1923 гг. были проведены раскопки и разведки на территории акрополя городища, материалы которых остались неопубликованными [39].

Новый этап археологического изучения городища был связан с деятельностью на посту заведующего музеем К. Э. Гриневича в 1924–1928 гг. Учитывая, что приоритетом деятельности ученого было создание постоянной музейной экспозиции, а также закрепление за Херсонесским музеем статуса научно-исследовательского центра эпохи античности и средневековья в Крыму, проведение данных экспедиций и раскопок следует охарактеризовать как практическое оформление наиболее актуальной задачи музейного строительства в рамках отдельно взятого музейного учреждения. Более того, раскопки, организованные К. Э. Гриневичем заложили основу для дальнейшего систематического изучения памятников городища, создали необходимую базу для их охраны на государственном уровне.

О масштабе и уровне начатых исследований свидетельствует интерес со стороны ГАИМК – уполномоченного специализированного органа, который контролировал ход и результаты, а также осуществлял научное руководство всеми археологическими изысканиями на территории СССР. Для осуществления помощи, а возможно – и для наблюдения за действиями нового директора летом 1925 г. в Херсонес для проведения осмотра был направлен заведующий отделом византийских памятников ГИМ, крупный знаток крымских памятников средневекового периода Николай Дмитриевич Протасов (1886–1940). Его отчет, представленный в ГАИМК, подробно и объемно рисует состояние объектов памятника на момент создания Государственного Херсонесского историко-археологического музея. Ученый определял цель своего визита как «скромную»: определить датировку отдельных предметов древности из Херсонеса, хранившихся в отделе византийских памятников ГИМ. В связи с этим, исследователь определял и методику своей работы – изучение археологических дневников и отчетов в фондах музея, сравнение датировки экспонатов ГИМ с аналогичными в собраниях Херсонесского музея, определение топографии тех или иных объектов. Однако состояние городища и музея в действительности вынудило Н. Д. Протасова отказаться от намеченных планом штудий и рассмотреть более широкий круг проблем изучения херсонесских древностей. Так, ученый констатировал отсутствие в распоряжении администрации музея археологических дневников и отчетов о раскопках после 1912 г. При этом сами находки этого периода и более ранние предметы находились в складских помещениях музея. Именно на сопоставлении непосредственного археологического материала и смог построить свои выводы Н. Д. Протасов, анализируя сначала предметы, найденные во время раскопок до 1912 г. и имевшие датировку, соответственно, наличие хронологических рамок позволяло ученому датировать и предметы из раскопок позднее 1912 г. Данные сравнения позволили усомниться в датировке коллекции изделий из стекла, бронзы и ожерелий всех типов ввиду того, что по «формальным особенностям» экспонатов они могли быть отнесены как к античному, так и к византийскому периоду истории Херсонеса. В результате специальных экспертиз Н. Д. Протасову удалось все же определить особенности интересовавших его предметов и установить приблизительную датировку. Относительно еще одной большой группы предметов, находившихся на сохранении в Херсонесском музее – глиняной поливной посуды, исследователь обратил внимание на ее недостаточную изученность, как следствие отсутствия внимания к ней как к ценному историческому источнику у предшествовавших исследователей. Наиболее интересными, по определению Н. Д. Протасова экспонатами были экземпляры глиняной поливной посуды с звериным рельефным орнаментом, датировка и происхождение которых стала возможной только благодаря случайным заметкам в отчетах и идентичностью либо близким сходством обнаруженных предметов с аналогичными из Малой Азии и Египта. Благодаря этим находкам становилось возможным определить основные пункты внешних экономических контактов Херсонеса в средневековый период, а также проследить основные статьи экспорта и импорта города. Н. Д. Протасов также отмечал, что согласно просьбы КрымОХРИСа и дирекции Херсонесского музея он проводил и другую работу – по организации Византийского отдела музея. Ученый констатировал, что использование экспонатов происходило по «социологическому принципу» и отражало основные сферы жизни городища в средневековый период, для экспозиции были определены необходимые датировки, составлен историко-культурный план и план осмотра отдела [40, л. 9–11].

Однако, кроме фиксации характера коллекций фондов Херсонесского музея, Н. Д. Протасовым была составлена и специальная «Докладная записка», направленная в Комиссию по раскопкам ГАИМК. В преамбуле этого документа ученым была обозначена основная причина его появления: «такой, мирового значения памятник, как Херсонес <…> находится в совершенно угрожаемом состоянии». В развитие данного тезиса были приведены достаточно весомые аргументы. Отмечалось, что не установлены границы музейной зоны и территории, находившейся в ведении военной крепости Севастополя. Это влекло за собой «априорную невозможность для музейной администрации» нести ответственность за охрану и целостность памятников. Указывал Н. Д. Протасов и на неиспользование представителями военных властей ряда, сооружений, бывших в прошлом в их ведении, но покинутых и не закрепленных за музеем, а следовательно – предоставленных для разрушения и разграбления или вандализма. Логичным выводом московского исследователя стало заключение о том, что дирекция Херсонесского музея объективно не может контролировать неприкосновенность памятников даже на территории, формально подведомственной ей ввиду отсутствия четкого территориального разграничения. Сама территория городища произвела на Н. Д. Протасова «впечатление заброшенного пустыря или каменоломен», при полном отсутствии необходимых элементов охраны памятников под открытым небом и активном выпасе скота на территории городища, осуществляемом местным населением [40, л. 14]. Относительно состояния сохранности музейного материала в Херсонесском музее была дана такая же негативная оценка. Мраморные предметы, терракоты и черепица, помещенные в лапидарии, находились под прямым воздействием морской воды и воздух, что приводило к образованию патины. Водопроводные трубы античного периода «редчайшей конструкции и формы» были превращены в «совершенно разложившуюся массу». Раскопочный материал при этом, по словам исследователя, оставлял «самое хаотическое впечатление»: он был свален на полу, разложен на случайных стеллажах, датировка на экспонатах отсутствовала. Констатировал Н. Д. Протасов и отсутствие сводной и ссылочной инвентарной базы, отметив при этом, что с лета 1925 г. новая администрация музея начала учетно-регистрационную работу чернового характера, которая при этом не могла исправить общего неудовлетворительного положения [40, л. 14–14 об.].

Кроме изложенных объективных замечаний, Н. Д. Протасовым были внесены и конкретные предложения по оптимизации положения Херсонеса и музея на его территории. Так, ученый предлагал официально закрепить на уровне декрета центральных органов Советской власти «признание мирового значения Херсонеса». Следующими пунктами следовали: точное разграничение территорий, подотчетных музейному и военному ведомствам; систематический зондаж наиболее опасных с точки зрения геологии мест – всей береговой полосы Карантинной бухты и северной части городища до района Западных стен; запрет на посещение городища (и территории раскопок непосредственно) гражданами без соответствующего разрешения дирекции музея; запрет на выпас скота; своевременная и систематическая очистка раскопанных территорий городища. Целесообразной также представлялась постройка специального обводного мола в северо-восточной части Карантинной бухты, где морская вода сильно подмывала берег и угрожала музейным сооружениям. Предлагался перенос мраморных и терракотовых экспонатов в закрытые помещения. Отдельное внимание Н. Д. Протасовым было уделено необходимости проведения срочной музейно-научной инвентаризации всего музейного материала, к которой, по его мнению, можно было привлечь во время летних каникул студентов-археологов Первого МГУ, а руководство доверить сотрудникам музеев из Москвы и Ленинграда. Последний тезис наглядно демонстрировал слабость научной и кадровой базы крымских музеев в середине 20-х гг. ХХ в., необходимость руководящей роли сотрудников центральных музейных учреждений РСФСР процессом сохранения памятников и музеефикационными мероприятиями. Оговаривалась в записке и необходимость полного обмера всех памятников городища, для чего предлагалось организовать специальную экспедицию для составления новых планов и чертежей. Мотивацию своих действий Н. Д. Протасов еще раз объяснял тревогой за «действительно ужасное положение Херсонеса, которое вынуждает самым серьезным образом позаботиться о его целости как памятника исключительного значения и научного интереса» [40, л. 14 об.]. Подтверждением серьезности и принципиальности намерений Н. Д. Протасова следует считать его заявление, направленное в разряд византийской археологии и искусства ГАИМК, датированное 31 декабря 1925 г., относительно разрешения со стороны руководящей организации на продолжение работ ученого в Херсонесе в 1926 г. [41, л. 1].

Исследованные внутренние протокольные документы ГАИМК позволяют сделать вывод о том, что ситуация с состоянием памятников Херсонесского городища и создаваемого специализированного музея стала предметом пристального рассмотрения сотрудниками научного учреждения. Уже в сентябре 1925 г. была создана комиссия по обсуждению мер охраны Херсонеса, которая провела ряд заседаний. 15 сентября 1925 г. состоялось первое ее заседание, утвердившее программу работы комиссии. В состав органа вошли авторитетные специалисты по античной и средневековой археологии: профессор В. А. Городцов (стал председателем комиссии), К. Э. Гриневич, С. Г. Матвеев (секретарь комиссии), Н. Д. Протасов и представитель Музейного отдела Главнауки Наркомпроса РСФСР С. П. Григоров. Центральным вопросом рассмотрения стал вопрос «О современном состоянии раскопок и музея Херсонеса», по которому с содокладом выступили К. Э. Гриневич и Н. Д. Протасов (что, очевидно, подтверждает наличие неких контролирующих функций от ГАИМК у последнего). К. Э. Гриневич в своем выступлении также указал на факт критического состояния памятников городища, которые были вызваны действием ветра, моря и людей. Директор музея отмечал, что в год подготовки к открытию учреждения были приняты «возможные меры охраны»: засыпаны мраморные ступени Уваровской и Западной базилик, укреплены участки внутренней оборонительной стены Херсонеса – протейхизмы в районе «башни Зенона». В целом же, основные усилия коллектива музея, по словам К. Э. Гриневича «были направлены на приближение Херсонеса к массам, путем организации античного и византийского отделов Музея», также руководитель учреждения перечислил основные мероприятия, осуществленные по его инициативе перед открытием Херсонесского музея как постоянно действующего экспозиционного и научно-исследовательского центра. К. Э. Гриневичем также были представлены материалы проведенных в 1925 г. под его руководством раскопок перемычки, соединявший оборонительную стену городища с протейхизмой. Отмечалось, что необходимые дневники, протоколы раскопок и опись найденных предметов была выслана своевременно в Главнауку.

В свою очередь, Н. Д. Протасов отметил, что К. Э. Гриневичем был достаточно точно изложен характер работ, проведенных в Херсонесе. Московский исследователь снова обратил внимание на необходимость установления датировки экспонатов из резной кости, стеклянной посуды и других предметов, находившихся в распоряжении фондов ГИМ и Государственного Эрмитажа. Мероприятия, предпринятые дирекцией музея и представленные в докладе К. Э. Гриневича, Н. Д. Протасов оценил как «весьма важные меры по охране Херсонеса». В дополнении к своему докладу К. Э. Гриневич сообщил комиссии, что сотрудниками музея был составлен карточный научный каталог, дублетный вариант которого, состоявший из 540 фотографий, был привезен для дальнейшей работы в Ленинград и очевидно мог быть предоставлен в распоряжение ГАИМК. В итоге, комиссией было принято решение принять к сведению содоклад К. Э. Гриневича и Н. Д. Протасова, а проделанную в Херсонесе работу – одобрить [41, л. 6–6 об.].

Дальнейшие вопросы рассмотрения комиссии касались непосредственных мер по охране памятника от разрушения. Так, было постановлено для прекращения обвалов и оползней морского берега просить К. Э. Гриневича организовать обследование угрожаемых мест берега, пригласив для этих целей профессоров-геологов А. С. Слуцкого и А. С. Федоровского, по результатам работы которых заслушать на заседании комиссии; относительно спасения каменных кладок и предметов, находившихся под открытых небом от выветривания, было предложено обратиться к Реставрационному подотделу Музейного отдела Главнауки Наркомпроса РСФСР с просьбой о проведении закрепления наземных памятников городища посредством сооружения футляров, крыш и ограждения колючей проволокой, для привлечения реставраторов к проблеме, К. Э. Гриневичу и Н. Д. Протасову предлагалось выступить перед сотрудниками ЦГРМ со специальным докладом. Касательно проблемы разрушения памятников городища о действий людей, комиссия постановила просить Музейный отдел Главнауки Наркомпроса РСФСР принять меры к «совершенному прекращению доступа публики на городище в неорганизованном порядке», К. Э. Гриневичу же предлагалось разработать и представить план изоляции Херсонеса, также была высказана идея поставить перед Совнаркомом Крымской АССР задачу запретить купание в пределах херсонесских памятников [41, л. 4–4 об., 7–8 об.].

Важность задач, рассматриваемых комиссией, подтверждает факт продолжения ее заседаний 16 сентября 1925 г. Центральным стал вопрос о юридическом статусе городища. Комиссия постановила разработать докладную записку во ВЦИК, а также подготовить проекты декрета о национализации и положения об управлении Херсонесом. Предложенный К. Э. Гриневичем проект внутреннего распорядка музея был утвержден с дополнением пункта о порядке взимания входной платы и посещения экскурсиями и отдельными лицами только в организованном порядке. Также предлагалось рассмотреть сметы на осуществление мер по охране и содержанию памятников городища. Комиссия также признала положительным факт поступления в архив Херсонесского музея дневников раскопок за 11 предшествовавших лет (т. е. с 1914 г.) и постановила снять копии с соответствующих дневников, находившихся в распоряжении РАИМК. Публикация исследований К. Э. Гриневича «о стенах и склепе Херсонеса» была признана желательной, а предложенный директором музея план дальнейших раскопок и смету к нему было решено направить в Археологический подотдел Главнауки Наркомпроса РСФСР для дальнейшего рассмотрения [41, л. 5–5 об., 9–10].

Одним из наиболее характерных аспектов изучения древностей Крыма в данный период является наличие заметной конкуренции среди исследователей разного уровня, обусловленной несколькими факторами. Наиболее актуальными из них стоит признать: возможность стабильного финансирования подобных исследований из средств, отпускавшихся специализированными учреждениями как научного (ГАИМК, Музейный отдел Главнауки, ГИМ), так и непосредственно государственного характера (ЦИК СССР, органы власти Крымской АССР); научную конкуренцию и противоборство между «московской» и «ленинградской» группами ГАИМК, которые во второй половине 20-х гг. ХХ в. приобрели характер ожесточенного конфликта интересов. Свидетельством названной тенденции в среде советских археологов за право контролировать ход раскопок и исследований в Херсонесе, является письмо, направленное К. Э. Гриневичем 11 апреля 1926 г. в Ленинград на имя ученого секретаря ГАИМК Бориса Владимировича Фармаковского (1870–1928). Директор Херсонесского музея делился свежими новостями, а именно: 10 апреля 1926 г., после доклада К. Э. Гриневича в Музейном отделе Главнауки Наркомпроса РСФСР было принято решение о создании комиссии при Херсонесском музее в новом составе. ГАИМК в этом органе должны были представлять Б. В. Фармаковский и Д. В. Айналов, ГИМ – Н. Д. Протасов (при этом, в письме специально оговаривалось, что ГИМ выделяет небольшую субсидию на проведение раскопок), профессор П. И. Голландский (очевидно, как представитель КрымОХРИСа) и К. Э. Гриневич – как представитель собственно Государственного Херсонесского историко-археологического музея. В тексте письма также делается специальная оговорка, что бывший глава соответствующей комиссии В. А. Городцов «почти не возражал» против изменения ее состава, а «ответственность за все» теперь ложится на сам Херсонесский музей и лично на К. Э. Гриневича как «распорядителя кредитов» [41, л. 15]. Освобождение от опеки ГАИМК, а точнее – сокращение влияния контролирующего органа, конечно, стоит рассматривать как важную победу местной, крымской музейной общественности в лице сотрудников Херсонесского музея, доказавших свое право на самостоятельную научно-исследовательскую работу. При этом следует признать ключевой в этом вопросе и роль К. Э. Гриневича, который смог добиться автономности от влияния ГАИМК, прежде всего, разработкой современных и новаторских методов музейной работы, которые он активно внедрял в экспозиционной и научно-исследовательской деятельности музея.

Паланы раскопок Херсонеса на 1926 г. были представлены К. Э. Гриневичем на специально созванном совещании в ГАИМК в Ленинграде 6 апреля. На него были приглашены все сотрудники академии, по выражению Б. В. Фармаковского «ближайшим образом интересующиеся древностями Херсонеса». В итоге доклад К. Э. Гриневича был обсужден и одобрен такими авторитетными представителями советской археологии как: академики Д. В. Айналов, С. А. Жебелёв, А. А. Миллер, А. П. Удаленков, профессора Г. И. Боровко, А. П. Смирнов, Б. В. Фармаковский, молодыми, но уже авторитетными исследователями Т. Н. Книпович, Е. О. Прушевской, М. А. Тихановой-Клименко. КрымОХРИС представлял Я. П. Бирзгал. План раскопок К. Э. Гриневича содержал два основных пункта. Первый касался принятия мер охраны к уже открытым памятникам городища в результате раскопок Р. Х. Лёпера, а также к иным предметам, добытым в предшествовавшие года. Второй предполагал проведение археологических разведок в местности вблизи «башни Зенона», с главной целью – выяснить систему археологических напластований Херсонеса, что помогло бы внести ясность в работу по разбору находок прежних лет в музее. К работе в Херсонесе предполагалось пригласить П. И. Голландского, а представителям ГАИМК было необходимо высказать свое видение намеченного плана работ и, по возможности, командировать своего представителя для участия в работе экспедиции. Большинство участников совещания одобрили намерения К. Э. Гриневича и согласились с необходимостью командирования своего представителя [41, л. 11–11 об.]. 30 апреля 1926 г. Н. Д. Протасов дал свое согласие стать представителем ГАИМК на раскопках в Херсонесе [41, л. 17].

Результатом раскопок Херсонеса летом 1926 г. стали значительные дискуссии в среде советских археологов. Уже 24 июня 1926 г. на заседании Московской секции ГАИМК, которое было собрано совместно с представителями Музейного отдела Главнауки Наркомпроса РСФСР, Историко-этнологическим отделом ВНАВ, НИИ археологии и искусствознания РАНИОН, был заслушан доклад Н. Д. Протасова о проведенных работах в Херсонесе. Указав на малую сумму, выделенную на раскопки, Н. Д. Протасов кратко осветил их ход: согласно одобренному плану, предложенному К. Э. Гриневичем, раскопкам должен был быть подвергнут небольшой участок в южной части оборонительной стены городища. Работы были начаты, участок оказался нетронутым более ранними раскопками, и поэтому стало возможным исследование культурных напластований, характерных как для этого участка, так и для всего городища в целом. Они предполагали наличие культурных слоев византийского, римского и древнегреческого периодов. Однако при проведении дальнейших работ возникли препятствия, вызванные обвалом части базилики «Святого Лаврентия», реконструкция либо другие меры по спасению которой предполагали необходимость использования специального оборудования, что оказалось невозможным ввиду нехватки финансирования. В итоге, по словам, Н. Д. Протасова, работы были свернуты, а он, как представитель ГАИМК, вернулся в Москву для получения указаний от Музейного отдела Главнауки Наркомпроса РСФСР. В развернувшейся дискуссии основными предметами спора выступавших специалистов стали три позиции: насколько проведенные исследования были санкционированы профильными контролирующими органами (ГАИМК, Музейный отдел Главнауки), насколько выполнены рекомендации, высказанные специальной комиссией по результатам работы Н. Д. Протасова в 1925 г. и насколько адекватным является уровень внимания контролирующих органов к проблеме охраны памятников Херсонеса? Конфликтный момент в обсуждение также внес Б. В. Фармаковский, заявивший, что никакой специальной комиссии при ГАИМК по исследованию Херсонеса весной 1926 г. создано не было, чем опроверг соответствующую информацию К. Э. Гриневича.

В своих ответах Н. Д. Протасов отметил, что большинство из высказанных в 1925 г. рекомендаций так и осталось невыполненными ввиду причин, которые ему либо неизвестны, либо касаются бездеятельности ряда учреждений (конкретно был назван Реставрационный подотдел Музейного отдела Главнауки). Свидетельством развития конфликта между К. Э. Гриневичем и представителями ГАИМК стала дискуссия о существовании либо отсутствии специальной комиссии ГАИМК по исследованию Херсонеса. В итоге, стало ясно, что данный орган так и не был сформирован, а представленная в этом контексте К. Э. Гриневичем информация не являлась достоверной. Итогом совещания стало постановление о необходимости создания специальной комиссии при ГАИМК для выработки плана обследования Херсонеса и руководства работами в дальнейшем с привлечением «представителей научно-исследовательских учреждений всего Союза», продолжении раскопок по утвержденному плану и произведении общего технического осмотра городища [41, л. 29–31 об.]. Такая комиссия была создана в следующем составе: Д. В. Айналов, В. А. Городцов, К. Э. Гриневич, С. П. Григоров, Б. Н. Засыпкин, Н. И. Новосадский, Н. Д. Протасов, Б. В. Фармаковский [41, л. 33].

Результаты экспедиции 1926 г. ее руководитель К. Э. Гриневич представил в специальной статье, опубликованной в научном журнале «Крым». Им были изложены основные цели работы экспедиции: подтверждение или опровержение предварительных сведений экспедиции 1909–1910 гг. под руководством Р. Х. Лёпера о существовании поселения VII–VI вв. до н. э. на территории Гераклейского полуострова, в районе «Базилики Св. Лаврентия», то есть в центре южной части городища [42, с. 112–113]. Стратиграфическое исследование, определило наличие четырех геологических слоев в раскапываемом участке: первый – содержал предметы XV–XIX вв.; второй – относился к X–XI вв.; третий – к позднеэллинистическому времени (рубеж эр); четвертый – к IV–II вв. до н. э. [42, с. 115–116]. К. Э. Гриневич сформулировал характеристику каждому из 6 строительных периодов, в разное время присутствовавших на данной территории: они начинались с III в. до н. э. и последовательно сменяли друг друга до рубежа XIII–XIV вв., когда средневековый город был окончательно разрушен монголами [42, с. 118–121]. Главными выводами исследований К. Э. Гриневича были подтверждение версии К. К. Косцюшко-Валюжинича о существовании на исследуемой территории в X–XII вв. монастыря и опровержение гипотезы Р. Х. Лепера о существовании эллинского поселения на Гераклейском полуострове в VII–VI вв. до н. э.: его основание произошло не ранее III в. до н. э., скорее всего, самими жителями Херсонеса [42, с. 121].

Качественным развитием археологических исследований в Херсонесе стоит считать выработку пятилетнего производственного плана научно-исследовательской работы на территории памятника, который был утвержден на заседании Комиссии по выработке плана исследования Херсонеса 18 октября 1926 г. [41, л. 48]. Данный проект был предложен К. Э. Гриневичем и содержал в себе несколько положений. Первым из них было признание приоритета публикации уже раскопанного археологического материала перед проведением дальнейших раскопок, мотивацией данного шага было названо разрушение памятников, вызванное стихийными причинами. Высказывалась даже идея о том, чтобы первые три года с момента утверждения производственного плана все силы посвятить составлению и печати раскопанных материалов. Проект издания включал в себя выпуск дневников раскопок с 1907 по 1911 гг., а также более поздних сохранившихся работ, его формой должны были стать выпуски «Херсонесского сборника», причем ответственность за публикацию К. Э. Гриневич был готов разделить с ГАИМК, предложив в структуре издания два раздела – «Труды Херсонесского музея» и «Труды Академии истории материальной культуры». В 1926–1927 гг. предполагались к выходу в свет материалы раскопок 1907, 1909–1910 и отчасти 1911 г., которые охватывали южную территорию городища. Ожидалось, что завершение данных работ должно осуществиться к сентябрю 1927 г., когда было запланировано празднование столетнего юбилея начала раскопок в Херсонесе. В 1927–1928 гг. к опубликованию должны были быть отнесены раскопки 1909–1912 гг. в восточной части Херсонесского городища, которые должны были составить 3 том «Херсонесского сборника», предполагавший наличие той же двойной структуры – «Трудов Херсонесского музея» и «Трудов АИМК». Наконец, в 1928–1929 гг. должны были быть подготовлены материалы раскопок 1909–1912 гг. и раскопки последующих годов под руководством Л. А. Моисеева в западной части городища. Они должны были составить 4 том «Херсонесского сборника» [41, л. 44–45].

Относительно же проведения самих раскопок К. Э. Гриневич предлагал сосредоточиться на формулировке новых принципов их проведения. Они подразумевали начало системной работы на городище, которая могла быть основана на постепенном его изучении. Такой путь означал учет всех имеющихся разведок и начатых раскопок для формирования их очереди и приоритетности. Впервые К. Э. Гриневичем была сформулирована мысль о необходимости выхода раскопок за пределы границ собственно территории оборонительной стены древнего города. Как источник для определения приоритетности проведения раскопок планировалось также использование имеющихся конкретных исторических данных, которые можно было бы опубликовать в «Херсонесском сборнике». В итоге, основным методом будущего плана работ на городище были определены работы послойно-квадратным методом, который должен был обеспечить вскрытие территорий подряд. При этом К. Э. Гриневич снова подчеркивал, что непосредственно раскопки не должны играть главенствующей роли вплоть до опубликования выпусков «Херсонесского сборника», а вопрос утверждения соответствующего плана предлагал обсудить на торжествах столетнего юбилея раскопок в Херсонесе осенью 1927 г. [41, л. 45].

В итоге исследования Херсонеса Таврического в 1927–1928 гг. стали скорее оформлением подготовки к систематическому изучению городища в дальнейшем. В 1928 году объектом работ стали остатки масштабного многоуровневого здания, содержавшего в себе четыре культурных слоя (от V в. до н. э. до находок времен Крымской войны 1853–1856 гг.), находившегося на территории бывшего «хутора Бермана», в античное и средневековое время не входившей в городскую черту, что следует считать реализацией пункта о выходе раскопок за пределы собственно территории городища [43, с. 47–71]. Параллельно К. Э. Гриневич руководил обследованием оборонительных сооружений Херсонеса римского периода (первые века нашей эры), основываясь при этом на материалах работ А. Л. Бертье-Делагарда, как первого серьезного их исследователя [44, с. 18–32]. Последующие исследователи истории изучения Херсонеса (В. И. Кадеев, В. М. Зубарь, С. Б. Сорочан) отмечали ключевую роль работ К. Э. Гриневича в возобновлении систематических научных исследований на территории Херсонеса, что позволило создать на территории СССР эталонный памятник греко-римского и византийского периодов. Авторы исследований также соглашаются с выводами К. Э. Гриневича, которые он сформулировал относительно предназначения и роли объектов раскопок под его руководством во второй половине 20-х гг. ХХ в., эти данные заняли прочное место в реконструкции истории древнего города и не были опровергнуты или подданы сомнению [35, с. 17–20; 45; 46, с. 42–45].

Отчетная документация Херсонесского музея за 1927–1928 гг. доказывает выполнение основных положений, озвученных в пятилетнем производственном плане работ на городище. Так, «Годовой отчет Государственного Херсонесского музея и площади раскопок за 1927–1928 год» [47, л. 6–8] отмечает, что за отчетный период была произведена значительная работа по инвентаризации музейных предметов, было обработано 8845 экспонатов, и общее число, подвергшееся инвентаризации к 1 октября 1928 г. составило 21338 пронумерованных и необходимым образом зафиксированных «предметов-номеров». При этом была завершена работа по инвентаризации непосредственно экспонируемых предметов, к которым также были составлены необходимые охранные ключи. Составитель отчета – заместитель директора Херсонесского музея по научной работе Г. Д. Белов отмечал, что данная работа, хотя и принесла положительный результат, все еще являлась незавершенной, т. к. как таковая инвентаризация памятников Херсонеса началась только в 1925 г., а предметов, требующих инвентаризации, в музее накопилось с 1888 г. Г. Д. Белов также обращал внимание, что основной научной работой коллектива музея стала подготовка к печати материалов неизданных раскопок 1908–1912 гг. Относительно раскопок, проводимых музеем, в отчете упоминаются продолжение исследований в районах оборонительной стены и первое исследование за пределами Херсонесского городища на «хуторе Бермана». В целом, документы о работе Херсонесского музея подтверждают, что основные предложения К. Э. Гриневича по систематическому изучению Херсонеса, изложенные до этого в производственном плане археологического изучения городища, получили реальное воплощение в жизнь. В специальном дополнении к отчету Г. Д. Белов представлял персональный состав экспедиции, работавшей в 1927–1928 гг. в Херсонесе: руководил работами К. Э. Гриневич, производил раскопки на Гераклейском полуострове и был их секретарем (то есть оформлял всю отчетную документацию для ГАИМК) исследователь из Ленинграда Н. И. Репников, секретарем раскопок на территории городища был Г. Д. Белов, дежурными научными работниками были: Е. В. Веймарн и А. К. Таратынов (студенты Первого МГУ), В. Ф. Гайдукевич и М. П. Ваулина (стажеры ЛГУ), сотрудники музея Л. Н. Белова-Кудь и Н. М. Янышев [47, л. 9].

Производственный план работы музея на 1928–1929 гг. также был выдержан в ключе намеченных задач. В зимний период планировалось осуществить масштабную работу по подготовке издания материалов раскопок восточной части городища в 1908–1914 гг., составлению отчетов о раскопках 1927–1928 гг. и изданию материалов раскопок западной линии оборонительных стен Херсонеса. В плане проведения раскопок намечалось продолжение исследование оборонительных стен и завершение работ на «хуторе Бермана» [47, л. 10–10 об.].

В дальнейшем стоит отметить продолжение систематического характера археологических работ, проводившихся сотрудниками Херсонесского музея. Так, в 1930 г. под руководством К. Э. Гриневича, уже сложившего с себя исполнение обязанностей директора музея, производились небольшие археологические разведки на Гераклейском полуострове, а в 1931 г. – была организована комплексная экспедиция на Маячном полуострове, для исследования усадьбы IV–II вв. до н. э. Одновременно с этими работами, К. Э. Гриневич предпринял масштабные подводные археологические исследования, предполагавшие поиск т. н. «затонувшего города» у берегов Гераклейского полуострова. Гипотеза, высказанная К. Э. Гриневичем о существовании под водой остатков масштабных архитектурных и оборонительных сооружений не получила поддержки со стороны научного сообщества, однако, сыграла одну из ключевых ролей в трагической судьбе самого ученого [35, с. 28–30].

После освобождения К. Э. Гриневича от должности директора Государственного Херсонесского историко-археологического музея в связи с переездом в Москву на работу в Музейный отдел Главнауки и приходом на эту должность профессора В. Ф. Смолина основные раскопки проводились в западной части городища, где были исследованы остатки жилого дома эллинистического периода, а также была раскопана часовня XII–XIII вв. Также Г. Д. Беловым на восточном берегу Карантинной бухты были исследованы два ограбленных склепа первых веков нашей эры. Единственным масштабным мероприятием, осуществленным под руководством В. Ф. Смолина, стоит считать раскопки прибрежных кварталов на северной части городища, которые подвергались активному разрушению морем [46, с. 43–45]. Эти исследования позволили сделать участок северной части городища основным участком раскопок на всем протяжении 30-х гг. ХХ в. и выявить ряд значительных по своему значению археологических памятников: были обнаружены остатки поселения догреческого периода, обнаружен древнейший некрополь, подробно изучена жилищно-хозяйственная застройка эллинистического периода и эпохи средневековья. Были открыты две базилики, часовни позднего средневековья, прослежена хронология застройки данного района городища с IV в. до н. э. до конца XIII в. [35, с. 34–45].

Таким образом, главным результатом археологического изучения Херсонесского городища, предпринятого силами сотрудников Государственного Херсонесского историко-археологического музея, стало создание самостоятельного центра комплексного изучения прошлого на территории отдельного эталонного памятника эпохи античности и средневековья. Заложенные К. Э. Гриневичем основы и принципы систематического изучения городища, были удачно и последовательно развиты Г. Д. Беловым, принявшим на себя научное руководство раскопками в 30-е гг. ХХ в. К середине 30-х гг. ХХ в. Государственный Херсонесский историко-археологический музей занял свое самостоятельное место в системе археологической науки в СССР.

Работу по археологическому изучению памятников Керчи и на территории Керченского полуострова с июля 1921 г. возглавил Ю. Ю. Марти – преемник В. В. Шкорпила и К. Э. Гриневича на должности директора Государственного Керченского историко-археологического музея. С именем Ю. Ю. Марти связан процесс активного развития как непосредственных археологических исследований в регионе, так и охраны памятников в 20-х–30-х гг. ХХ в., который можно считать качественно новым этапом в истории изучения древностей Восточного Крыма.

В ноябре 1922 г. Ю. Ю. Марти обращался к руководству Российской академии истории материальной культуры с описанием перспектив дальнейшего изучения памятников в Керчи. Исследователь обращал внимание координирующего органа археологов (предшественника ГАИМК) на предложение представителей власти по выполнению работ по исследованию памятников города в рамках общественных работ. Директор музея предлагал также конкретные объекты для исследований. Согласно его наблюдениям и разведками наибольшую научную ценность представляли христианская катакомба, открытая в 1895 г., расположена «во дворе Абрамова по Госпитальной ул., д. № 40» и древнейший некрополь античного Пантикапея вблизи заброшенного городского кладбища, который был первоначально исследован директором Керченского музея древностей В. В. Шкорпилом в 1911 г. Приоритетность изучения именно этих памятников Ю. Ю. Марти аргументировал отсутствием препятствий со стороны владельца дома в первом случае (дом был разрушен) и ослаблением религиозных чувств граждан – во втором. Также ученый рассчитывал, что затраты на проведение памятникоохранительных работ не перевисят 1000 рублей, которые он и просил выделить РАИМК. Ю. Ю. Марти ходатайствовал о выдаче ему разрешения на раскопки на зиму 1922 – весну 1923 гг. [48, л. 2–2 об.]. Обращение Ю. Ю. Марти было направлено на рецензирование к академикам РАИМК – Д. В. Айналову и С. А. Жебелёву. В докладной записке от 23 января 1923 г., ученые полностью поддержали предложения Ю. Ю. Марти относительно приоритетов изучение памятников Керчи, подчеркивая, что христианская катакомба «входит в число самых замечательных памятников» города, а изучение некрополя предоставит возможность для ценных открытий по истории древнейшего периода Пантикапея. Также академики РАИМК подтвердили квалификацию и знания Ю. Ю. Марти для руководства соответствующими полевыми исследованиями [48, л. 3].

Согласно документам рукописного отдела Научного архива ИИМК РАН ходатайство Ю. Ю. Марти о разрешении на раскопки было удовлетворено. Сохранились его отчеты о выполненных работах за 1923–1924 гг., которые фиксируют масштабы и характер работ. В частности, попытки провести исследования в 1923 г. на территории древнего некрополя, согласно первичным раскопками К. Е. Думберга и В. В. Шкорпила, не дали ожидаемых результатов. Поэтому было решено перенести работы «до заброшенного двора Ковалева на углу Эспланадной и Шлагбаумской улиц». Работы на новом месте позволили выявить и зафиксировать 38 захоронений античного и раннесредневекового (т. н. «готских») периодов. Исследования в другом направлении работ – «на углу Эспланадной и Госпитальной» – имели неожиданные результаты. Вместо некрополя здесь были обнаружены следы древней башни, входившей в систему оборонительных сооружений Пантикапея. Ю. Ю. Марти отмечал, что найденные стены башни доказывают гипотезу В. В. Шкорпила о первичности нахождения в этом районе некрополя (на котором хоронили в VI–III вв. до н. э.), позже застроенного (не позднее II в. до н. э.). Направление городских стен, которые связывала обнаруженная в ходе работ 1923 г. башня, исследовать не удалось, что стало аргументом для продолжения экспедиции в следующем году [49, л. 2–2 об.].

Подтверждением результативности археологических исследований Керченского музея для руководящих органов является открытый лист на работы в течение 1924 г., который был выдан Ю. Ю. Марти за подписями заведующих Главнаукой и Музейным отделом Главнауки Наркомпроса РСФСР А. П. Пинкевичем и Н. И. Троцкой (Седовой) [50, л. 11]. В ноябре, после окончания работ, ученый состав отчет, который был подан в КрымОХРИС [50, л. 17]. Ю. Ю. Марти отмечал там, что содержанием робот 1924 г. было продолжение раскопок остатков башни, обнаруженной за год до того. Результатом исследований стало обоснование датировки сооружения – II в. до н. э., к этому выводу Ю. Ю. Марти пришел, опираясь на найденные остатки посуды, черепицы и амфорных ручек с клеймами. Для продолжения результативных работ Ю. Ю. Марти считал необходимым со стороны КрымОХРИСа отчуждение несколько дворов, что позволило бы проследить связь башни с основной городской стеной Пантикапея, которая была отражена на планах, составленных И. П. Бларамбергом, и обнаружена во время полевых исследований В. В. Шкорпилом [50, л. 17].

В дальнейшем экспедиционные исследования Государственного Керченского историко-археологического музея под руководством Ю. Ю. Марти вышли за пределы Керчи и распространились на территорию Керченского полуострова. В 1926 г. были проведены раскопки некрополя в Керчи на ул. Карантинной большинство захоронений на нем были датированы периодом римского господства в городе. В 1927 г., работники музея, на деньги выделенные Главнаукой, провели первую выездную экспедицию по исследованию древнегреческих городов сельской округи Пантикапея – Киммерика, Китея и Акры. Эти экспедиции можно считать первым научно организованным системным изучением памятников старины Керченского полуострова, а в частности – первым изучением «малых городов» Боспорского царства. Общий ход работ и краткие выводы Ю. Ю. Марти описал в отчете работы Керченского историко-археологического музея за 1926–1927 гг., который был напечатан в журнале «Крым» [51]. Более обстоятельный научный анализ результатов исследований был изложен ученым в докладе «Экспедиции Керченского музея летом 1927 г.», который был прочитан в Ленинграде на заседании Крымской комиссии ГАИМК 10 апреля 1928 года. Протокол заседания, позволяет оценить масштаб работ, проведенных под руководством Ю. Ю. Марти [52, л. 25–27]. Во введении ученый утверждал локализацию первого из исследуемых городов – Киммерика, которая была четко зафиксирована у авторов античных времен, также Ю. Ю. Марти опирался на планы местности и описания, оставленные исследователями начала XIX в. – И. П. Бларамбергом и П. А. Дюбрюксом. Ю. Ю. Марти специально зафиксировал состояние, в котором находились остатки античного города, он отмечал, что «Киммерик полностью разрушен». Анализ подъемного материала и раскопки нескольких захоронений дали Ю. Ю. Марти возможность сделать выводы о назначении Киммерика в античные времена и хронологии его развития. Ученый отмечал, что следов поселения древнейшей, античной эпохи обнаружено не было. Среди найденных предметов преобладали артефакты скифской культуры, что свидетельствовало в свою очередь о значительном (а может быть и превалирующем) количестве представителей варварских народов среди жителей города. Ю. Ю. Марти датировал время возникновения Киммерика IV в. до н. э., а время упадка и гибели – эпохой «великого переселения народов», во время которого было разгромлено и Боспорское царство. Появление на территории Киммерика акрополя и цитадели ученый относил к позднеэллинистическому или раннеримскому периоду (то есть верхней границей здесь можно считать рубеж эр), а находки в захоронениях подчеркивали именно военное назначение города. Как задание для дальнейшего изучения Ю. Ю. Марти определял проверку плана города, составленного И. П. Бларамбергом и выяснения соответствия археологических объектов описанию, оставленному П. А. Дюбрюксом [52, л. 25–26]. Работа экспедиции и анализ трудов предшественников позволил Ю. Ю. Марти опровергнуть мнение относительно расположения античных поселений Китея и Акра. Согласно описаниям И. П. Бларамберга и П. А. Дюбрюкса Акра была расположена между Кизаульскским и Такильським маяками, но сопоставление описания с остатками поселений помогло выявить ошибку. Расположение же Акры Ю. Ю. Марти относил к Такильскому мысу, соглашаясь с мнением профессора К. Э. Гриневича.

Достаточно заметными были и исследования, проведенные Ю. Ю. Марти на месте античного города Китея. Обследованию подверглись некрополь города, где были обнаружены скифские и римские захоронения разных эпох, территория самого городища. Ю. Ю. Марти сформулировал следующие выводы: Китей был земледельческим центром, связанным с кочевым населением степи, население было представлено как греками так и скифами, что отразилось на бытовой культуре, время существования города определялось IV вв. до н. н.э.–IV в. н. э. Общими же выводами экспедиции стало определение расположения трех городов Боспорского царства античного периода, опровержения версий предшественников по этому поводу, составления новых, более точных планов городищ и сбор богатого подъемного материала. При обсуждении доклада Ю. Ю. Марти ученый секретарь ГАИМК Б. В. Фармаковский отметил, что продуктивным было бы сосредоточить исследования на одном из городищ и предложил сделать таким Китей [52, л. 26 об.–27].

Идея о необходимости тщательного изучения городища Китея получила развитие во время работы экспедиции Государственного Керченского историко-археологического музея в 1928 г. Отчет Ю. Ю. Марти о выполненных исследования был направлен в ГАИМК под названием «Город Китэй на Боспоре в свете новейших раскопок: предварительное сообщение» [53, л. 2–9]. В 1929 г. незначительно отредактированный текст этого документа был опубликован в журнале «Крым» как оригинальная статья Ю. Ю. Марти под названием «Раскопки Керченской экспедиции 1928 года: предварительное сообщение» [54].

В ходе исследования Ю. Ю. Марти сосредоточился на общей характеристике состояния городища до начала полевых работ, в тексте статьи был предоставлен археологический план Китея. Ученый подробно изложил ход раскопок оборонительных сооружений городища в 1928 г., что позволило определить время жизни на городище в античную и раннесредневековую эпохи – с V в. до н. э. до V–VI вв. н. э. [54, с. 6–9]. Интересные детали совмещения греческих и варварских (скифо-сарматских) форм погребальных обряда были представлены в разделе отчета, посвященного характеристике некрополя Китея [54, с. 11–13].

В целом, экспедиции Ю. Ю. Марти дали толчок и подготовили почву для дальнейшего системного научного изучения керченских памятников и древностей. В течение 20-х гг. ХХ в. благодаря деятельности экспедиций Государственного Керченского историко-археологического музея были заложены основы и определены основные направления изучения древней и средневековой истории Восточного Крыма.

Экспедиционная деятельность Археологического отдела ЦМТ входила в круг научных интересов и осуществлялась по инициативе главы подразделения – Н. Л. Эрнста. Уже в 1921 г. в сотрудничестве с первым заведующим КрымОХРИСом Глебом Анатольевичем Бонч-Осмоловским (1890–1943) были проведены археологические разведки у пещеры Кизил-Коба в Симферопольском районе. Находки, исследованные археологами, впоследствии составили основу для продолжения раскопок как непосредственно на Кизил-Кобе, так и на подобных памятниках в предгорном Крыму. Самобытность археологического материала позволила выделить их в самостоятельную – кизил-кобинскую – археологическую культуру, а итогом дискуссии поздних исследователей стало отнесение ее памятников к периоду раннего железного века и отождествление с этнической историей тавров [55, с. 126].

В 1923 г. раскопки были продолжены. К этому же времени стоит отнести сложение продуктивного и многолетнего исследовательского союза двух крупных ученых-археологов – Г. А. Бонч-Осмоловского, к тому времени перебравшегося обратно в Петроград и занявшего лидирующие позиции среди исследователей первобытной археологии и Н. Л. Эрнста. Данные экспедиции были организованы на средства Государственного Русского музея, роль крымского исследователя в них состояла в необходимом консультировании и обеспечении пребывания столичных коллег в Крыму. Первым объектом совместных исследований стали памятники в районе деревни Тав-Кипчак Симферопольского района. В экспедиции со стороны столичных ученых принял участие научный сотрудник Государственного Русского музея Федор Артурович Фиельструп (1889–1933), крымских краеведов представлял археолог-любитель Сергей Иванович Забнин [56; 57]. В этом же году, с 5 по 11 июня, во исполнение своих обязанностей главы Археологического отдела ЦМТ, Н. Л. Эрнст произвел обследование самовольных раскопок, которые были осуществлены местными жителями в селении Лимены в районе Алупки. Целью археолога было сохранить памятники от разрушения [58, л. 2–3 об.].

С 1923 г. на территории предгорных и горных районов Крыма начались постоянные исследования Г. А. Бонч-Осмоловского, главной целью которых было выявление следов присутствия в Крыму людей древнейшей эпохи. Данные экспедиции также организовывались на средства Государственного Русского музея и Главнауки Наркомпроса РСФСР. В них принимали участие те же крымские исследователи Н. Л. Эрнст и С. И. Забнин, а также студенты ленинградских и симферопольских вузов. В 1923 г. тщательному исследованию в крымских предгорьях подверглась пещера Кош-Коба. В ней удалось найти остатки ископаемых костей животных, непрямые следы пребывания первобытного человека. На следующий год исследование проходило уже в 14 пещерах в районе между Бахчисараем и Инкерманом. Ценный материал по эпохе верхнего палеолита удалось выявить только в одной из них – в Сюреньской пещере [59, с. 74–76]. Тогда же, при завершении экспедиции, в районе не предполагавшемся к изучению, случайно были сделаны «совершенно исключительные по своему значению» находки в гроте Киик-Коба в предгорной части Крыма. В слое четвертичного периода вместе с костями животных, кремневыми орудиями были найдены два человеческих костяка – ребенка и взрослого в самом нижнем геологическом слое. Остатки человеческих костей были расположены в специальном углублении грота, что говорило об осознанности погребения. В нетронутом положении остались только кости обеих стоп и правой голени взрослого, остальные кости были выброшены из могилы поздними жителями грота [59, с. 77].

Ввиду крайней важности находок в Киик-Кобе, в 1925–1926 гг. экспедиция продолжила свою работу на средства Русского музея, Главнауки и КрымОХРИСа в том же составе. При дальнейшем вскрытии грунта в пещере были обнаружены масса кремневых орудий, костей животных, несколько костных фаланг руки взрослого человека, практически неповрежденные [59, с. 78].

Кроме публикации отчета экспедиции, Г. А. Бонч-Осмоловский сформулировал в очерке оригинальную концепцию классификации археологических культур древнего Крыма. Значительное место в ней автор уделял анализу собственных находок в Киик-Кобе. Анализировалась местность, стратиграфия геологических слоев, строение очагов и каменных орудий [59, с. 79–84]. Отдельному описанию подверглись найденные человеческие кости, констатировалось отсутствие ключевого элемента в исследовании останков первобытного человека – черепа – позволяющего точно датировать находки по антропологическим данным. Отдельно характеризовалась могила, специально выдолбленная в скальной породе грота для погребения. Все объективные данные захоронения позволили Г. А. Бонч-Осмоловскому отнести его к эпохе древнего палеолита, времени существования людей неандертальского типа (в современной археологической науке произошла коррекция терминов – время жизни неандертальцев выделяют в отдельную эпоху – мустье, которая также имеет название среднего палеолита). Также исследователь сформулировал особо ценное научное значение открытия: впервые стопы человека-неандертальца были найдены в целом виде; погребение было совершено специально в гроте, следовательно, это указывало на наличие у древнейших обитателей Крыма примитивных сакральных представлений о загробной жизни. Наиболее важным результатом экспедиции стало выявление первых человеческих останков эпохи древнего палеолита на территории СССР на тот момент [59, с. 84–86].

Самостоятельные исследования Н. Л. Эрнста, позволявшие пополнять экспозицию Археологического отдела ЦМТ ввиду скудности средств и отсутствия специального инвентаря, а также – квалифицированных сотрудников для проведения раскопок, в основном, ограничивались локальными раскопками. Так, в 1924 г. археолог исследовал скифское погребение в деревне Бахчи-Эли близ Симферополя, о чем подробно информировал общественность посредством публикации хода раскопок в периодической прессе [60; 61]. Свидетельством активного процесса исследования крымских древностей экспедициями столичных научных учреждений является привлечение Н. Л. Эрнста к раскопкам средневековых татарских памятников в Бахчисарае в 1924 г. Данная экспедиция была комплексной, продолжалась с 1924 по 1926 гг., и включала в себя изучение как бахчисарайских древностей, так и масштабные раскопки в Старом Крыму – на месте первой столицы Крымского улуса Золотой Орды Солхата. Финансирование данных работ осуществлял Совнарком Крымской АССР в рамках осуществления программы изучения культуры коренных народов. Руководителем раскопок был утвержден заведующий историко-этнологическим отделом ВНАВ при ЦИК СССР, профессор Илья Николаевич Бороздин (1883–1959), его ближайшим помощником был авторитетный исследователь памятников средневекового периода Алексей Степанович Башкиров (1885–1963). В результате работ А. С. Башкирова и Н. Л. Эрнста в 1924 г. в Бахчисарае был раскопан ряд татарских надгробий, часть из которых была впоследствии датирована А. С. Башкировым периодом XIV–XV вв. [55, с. 128–129; 62, с. 136–144; 63].

Самостоятельная экспедиционная деятельность Археологического отдела ЦМТ в 1924 г. не ограничилась участием в раскопках столичных исследователей. Н. Л. Эрнстом было изучено городище в районе деревни Ягмурча у Симферополя, отчет был представлен в ГАИМК [64, л. 1–3]. Также специальная экспедиция ЦМТ произвела работы по исследованию курганов скифской эпохи в окрестностях Симферополя, о чем был составлен подробный дневник, отчет в ГАИМК и опись коллекции древностей, пополнивших фонды ЦМТ [65, л. 4–34, 41–42]. В 1925 г. раскопки курганов продолжались – теперь исследователь сосредоточил свое внимание на районе пригородов Симферополя – Бахчи-Эли и Красной горки [66]. Примером реакции руководителя Археологического отдела ЦМТ на сообщения об обнаружении древностей является начало обследования Н. Л. Эрнстом остатков средневекового укрепления Кыз-Кермен в горном Крыму, об обнаружении которого сообщил ученому краевед Е. Вавилов [67].

Наиболее заметными исследованиями Археологического отдела ЦМТ стали раскопки городища Неаполь в окрестностях Симферополя, начавшиеся в 1926 г. Предметом исследования стали участки южной оборонительной стены древней столицы скифского государства, включавшие в себя остатки городских ворот, каменных построек и полуземлянок. Согласно выводам экспедиции для материальной культуры Неаполя были характерны черты смеси различных культур эпохи раннего железного века – таврской, скифской, греческой и римской, что доказывало сложный этнический состав населения древнего города, а также – подтверждало стратегическую роль объекта в древней истории Крыма [68]. Согласно «Плану археологических раскопок и разведок Центрального музея Тавриды на 1927 год» были проведены исследования у деревни Топчи-Кой и обследованы самовольно раскопанные до этого погребальные склепы в районе немецкого поселения Нейзац вблизи села Зуя, продолжались раскопки и на Неаполе [55, с. 136–138].

В 1926–1927 гг., по данным «Производственного плана Археологического отдела ЦМТ на 1926 – [19]27 год», подписанного Н. Л. Эрнстом предполагалась организация комплексных самостоятельных археологических исследований [69, л. 3]. Так, документом предусматривалось проведение разведывательных работ памятников палеолита в пещерах Симферопольского района, стоянок соответствующего периода на Яйле, поселений и курганов в районе Симферополя. Планировалось начать изучение силами ЦМТ городищ Тепе-Кермен, Эски-Кермен, Чуфут-Кале, Мармара и Шулдан. Также внимание учреждения должно было быть обращено на татарские древности Старого Крыма. В дальнейшем – на 1929 г. – Н. Л. Эрнстом планировалось изучение памятников Мангупа и Карасубазара. Работа на территории Бахчисарайского, Джанкойского и Карасубазарского районов продолжала быть основной для сотрудников Археологического отдела ЦМТ и в 1928 г. [55, с. 141].

В 1928 г. по инициативе Совнаркома Крымской АССР была проведена масштабная археологическая экспедиция по изучению средневековых памятников татарской древности в Старом Крыму. Ответственным учреждением и разработчиком программы исследований выступил Государственный музей тюрко-татарской культуры в Бахчисарае, работы осуществлялись под руководством У. А. Боданинского и О. Н.-А. Акчокраклы. Н. Л. Эрнст руководил работами отряда, занимавшегося расчисткой остатков медресе, располагавшегося перед мечетью Узбека. Благодаря исследованию памятника были выяснены план здания, собраны значительные коллекции монет, обломков посуды, архитектурных, скульптурных и эпиграфических деталей и фрагментов, датированных XIII–XIV вв. [70]. В августе 1928 г. Н. Л. Эрнстом совместно с О. Н.-А. Акчокраклы и У. А. Боданинским был произведен осмотр памятников древности Карасубазара (8 августа) и Солхата (10 августа). По результатам этих мероприятий были составлены соответствующие акты, которые кроме констатации проблем, связанных с состоянием памятников, содержали перечень конкретных рекомендаций по их охране и дальнейшему использованию [71, с. 129–130].

В 1929–1930 гг. археологические изыскания в ЦМТ проходили согласно ранее намеченному плану – исследовались памятники в окрестностях Симферополя, Карасубазарском и Бахчисарайском районах. С 1930 г. – и на протяжении первой половины 30-х гг. ХХ в. основным объектом изучения Н. Л. Эрнста стали масштабные и комплексные раскопки палеолитической стоянки в пещере Чокурча в окрестностях Симферополя, соответствующее разрешение было получено исследователем от ГАИМК [55, с. 147–148].

Период 30-х гг. ХХ в. имел свою специфику в развитии исследований памятников древности Крыма. Проявлялась она в стремлении ряда столичных научных институций полностью контролировать их проведение, соответственно, закрепив право на проведение раскопок за собой. К таковым можно отнести ГАИМК, Московское отделение ГАИМК (конфликт внутри научного учреждения к этому периоду развивался, можно сказать, перешел в активную стадию, проявлением которой стали взаимные обвинения и жалобы в соответствующие государственные органы, результатом чего стали репрессии и разгром нескольких исследовательских коллективов советских археологов), Институт антропологии, археологии и этнографии АН СССР, Антропологический институт МГУ. Данные исследования носили разнообразный характер и не были сосредоточены на каком-то отдельном периоде или памятнике. Так, специалистами Института антропологии, археологии и этнографии АН СССР под руководством Сергея Николаевича Бибикова в 1935 г. были продолжены начатые в 1927 г. экспедицией Государственного Русского музея под руководством профессора Г. А. Бонч-Осмоловского раскопки первобытных стоянок в пещере Шан-Коба в Балаклавском районе. Найденные орудия труда, останки животных и предметы первобытного изобразительного искусства позволили датировать данный комплекс эпохой верхнего палеолита. В свою очередь, экспедиция Антропологического института МГУ 1935 г. под руководством Отто Николаевича Бадера проводила исследование первобытных памятников в Карасубазарском районе. Были обследованы около 150 объектов – пещер и гротов, часть из которых сохранила остатки следов пребывания человека в разные периоды эпохи палеолита. Кроме закрытых жилых комплексов древнейших людей, экспедицией были выявлены 20 древних открытых стоянок, отнесенных О. Н. Бадером ко времени палеолита. В сере интересов экспедиции также оказались более поздние памятники района: античные и раннесредневековые могильники, генуэзский замок XIV–XV вв., расположенный между деревней Ускут и Судаком.

Сотрудники Московского отделения ГАИМК, в свою очередь, сосредоточили свое внимание на раскопках крепости римского периода Харакс, расположенной на мысе Ай-Тодор в районе Гаспры. Данные работы проводились в сотрудничестве с московскими музеями – ГИМ, Государственным музеем изобразительных искусств и Государственным антирелигиозным музеем. Результатами работ стали раскопки площадью около 1000 кв. м. На этой территории были выявлен инвентарь 22 могил: амфоры с пеплом, обнаружено место сожжения покойников, также непосредственно на месте существования крепости были обнаружены ядра для оборонительных сооружений [72, с. 266–267]. Перечисленные примеры – доказательство локальности работ перечисленных экспедиций, отсутствия у исследователей на тот момент возможности проведения полномасштабных и постоянных экспедиций.

В целом, деятельность Государственных Херсонесского и Керченского историко-археологических музеев, Археологического отдела ЦМТ в период 20-х–30-х гг. ХХ в. по организации археологического изучения памятников Херсонесского городища, древностей Пантикапея и античных городов Керченского полуострова, памятников Симферопольского, Бахчисарайского и Карасубазарского районов позволила начать новый качественный этап постоянных археологических раскопок. В результате проведенного исследования этой деятельности можно сформулировать следующие выводы:

• Наиболее масштабно, методологически обоснованно и полно археологические и памятникоохранительные мероприятия проводились в течение 20-х–30-х гг. ХХ в. в Крыму на территории Херсонесского городища в Севастополе, городища Пантикапей в Керчи и на территории античных поселений Керченского полуострова. Разработка принципов и последовательного характера данных работ была предметом совместного обсуждения дирекций Государственных Херсонесского и Керченского историко-археологических музеев с профильными контролирующими органами – ГАИМК, Музейным отделом Главнауки Наркомпроса РСФСР, ВНАВ при ЦИК СССР;

• В ходе формулировки планов изучения античных и средневековых памятников Херсонеса наблюдалась активная и содержательная дискуссия между представителями дирекции музейного учреждения (в лице его директора в 1924–1928 гг. К. Э. Гриневича) и представителями ГАИМК, направившими для наблюдения за раскопками в 1925–1926 гг. своего представителя (Н. Д. Протасова). Результатом данного сотрудничества стал конфликт дирекции Херсонесского музея и ГАИМК, приведший к созданию осенью 1926 г. специальной комиссии по выработке плана обследования Херсонеса;

• Основным результатом работы К. Э. Гриневича на посту директора Херсонесского музея стало предложение перспективного пятилетнего производственного плана археологического обследования Херсонеса, который предполагал приоритет организации публикации материалов предшествовавших раскопок Херсонеса перед проведением непосредственных археологических изысканий. Осуществление этого плана позволило восполнить недостающую документальную базу для последующей организации раскопок в Херсонесе;

• Предложенные К. Э. Гриневичем принципы осуществления раскопок, предполагавшие последовательность и комплексность их проведения были осуществлены на практике в масштабных работах 30-х гг. ХХ в., производившихся на территории северной части городища под руководством Г. Д. Белова. Данные раскопки позволили впервые в полной мере проследить историю развития жизни в античную и средневековую эпоху на целостном участке городища, открыть одни из наиболее масштабных памятников музея;

• Предметом изучения экспедиций Государственного Керченского историко-археологического музея под руководством Ю. Ю. Марти стали памятники античного периода на территории Керчи, впервые были проведены полевые исследования античных и раннесредневековых городищ Керченского полуострова;

• Основными результатами экспедиций Ю. Ю. Марти стала новая локализация ряда археологических объектов на территории Керченского полуострова (конкретно – городищ Китея и Акры), проведенные на их территориях исследования позволили определить хронологию их существования, состав населения, а также – проследить основные особенности погребального обряда и принципов жилой застройки территории городищ. Данные результаты положили начало систематическому археологическому изучению Керченского района, сохранили памятники от однозначного разрушения и окончательной гибели;

• В период 20-х–30-х гг. ХХ в. Государственные Херсонесский и Керченский историко-археологический музей состоялись как самостоятельные административные и научно-исследовательские центры изучения древнего и средневекового периодов истории отдельных регионов Крыма. Масштаб и качество производимых исследований позволяют оценить данные работы как образцовые для уровня научных исследований изучаемого периода;

• Экспедиционная деятельность Археологического отдела ЦМТ, носившая как самостоятельный, так и вспомогательный характер участия в экспедициях столичных специализированных научных учреждений, выразилась в исследованиях памятников первобытной, античной и средневековой эпох. В ходе охранительных раскопок благодаря подвижнической работе главы отдела Н. Л. Эрнста был впервые изучен целый ряд памятников (стоянок, поселений, курганных погребений), спасенных от разрушения и разграбления. Находки, обнаруженные в ходе самостоятельных раскопок Археологического отдела ЦМТ, пополняли коллекции музея, делали его фонды основным хранилищем памятников первобытной эпохи, таврской и скифской археологических культур в Крыму;

• Актуальной для 30-х гг. ХХ в. стала проблема взаимосвязи исследовательской инициативы крымских археологов с интересами центральных исследовательских учреждений. Ввиду усиления контроля со стороны государственных органов за деятельностью научных учреждений экспедиции середины 30-х гг., направленные в Крым ГАИМК, ГИМ, Институтом антропологии, археологии и этнографии АН СССР, Антропологическим институтом МГУ носили локальный и эпизодический характер, а участие сотрудников крымских музеев в них ограничивалось технической помощью и не имело значения для пополнения коллекций фондов крымских музейных учреждений.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Закс А. Б. Областные музейные конференции в РСФСР 1926–1927 годов : по материалам ОПИ ГИМ / А. Б. Закс // Археографический ежегодник за 1980 год / Археографическая комиссия АН СССР. – М. : Наука, 1981. – С. 197–211.

2. Сорочан С. Б. Жизнь и гибель Херсонеса / С. Б. Сорочан, В. М. Зубарь, Л. В. Марченко. – Х. : Майдан, 2001. – 828 с.

3. Государственный архив Российской Федерации,

ф. А-2307. Главное управление научными и научно-художественными учреждениями (Главнаука) Народного комиссариата просвещения РСФСР,

оп. 3

д. 130. Анкеты, сведения о дворцах-музеях, присланные в Главнауку, 07.1922–02.1923 г., 318 л.

4. Зубарь В. М. Летопись археологических исследований Херсонеса–Херсона и его округи (1914–2005) / В. М. Зубарь // МАИЭТ / Ин-т востоковедения им. А. Е. Крымского ; Крымское отд. – Supplementum, вып 6. – Симферополь, 2009. – 496 с.

5. Романчук А. И. Исследования Херсонеса–Херсона. Раскопки. Гипотезы. Проблемы / А. И. Романчук ; Уральский гос. ун-т. – В. 2-х ч. – Ч. 2 : Византийский город. – Екатеринбург, 2007. – 664 с.

6. Романчук А. И. Из истории Херсонесского музея : дело Л. А. Моисеева / А. И. Романчук // LAUREA : К 80-летию проф. Владимира Ивановича Кадеева / Харьковский нац. ун-т им. В. Н. Каразина. – Харьков, 2007. – С. 239–251.

7. Герасимова Г. Гриневич Костянтин Едуардович // Українські історики ХХ століття : біобібліогр. дов. / Ін-т історії України НАН України – К., 2004. – Вип. 2, ч. 2. – С. 123–125.

8. Латышева В. А. К. Э. Гриневич как археолог / В. А. Латышева // Древности, 2004 / Харьковский нац. ун-т им. В. Н. Каразина. – Харьков, 2004. – С. 284–294.

9. Марти Ю. Ю. Сто лет Керченского музея : исторический очерк / Ю. Ю. Марти. – Керчь, 1926. – 96 с.

10. Гриневич К. Э. Вместо монастыря – Музей : письмо из Херсонеса / К. Э. Гриневич // Крым. – 1925. – № 1. – С. 80–81.

11. Кадеев В. И. К. Э. Гриневич как ученый / В. И. Кадеев // Вестник Харьковского университета. – 1992. – Сер. : История. – № 362. – Вып. 25. – С. 129–134.

12. Гриневич К. Э. За новый музей : Херсонесский музей, как первый опыт приложения марксистских идей в музейном строительстве / К. Э. Гриневич ; Государственный Херсонесский музей. – Севастополь, 1928. – 16 с.

13. Гриневич К. Э. Херсонес Таврический : История. Руины. Музей : иллюстрированный путеводитель / Государственный Херсонесский музей. – Севастополь, 1928. – 2-е изд. – 112 с.

14. Непомнящий А. А. Арсений Маркевич : страницы истории крымского краеведения / А. А. Непомнящий / Таврический нац. ун-т им. В. И. Вернадского. – Симферополь : Бизнес-Информ, 2005. – 432 с. – (Серия : «Биобиблиография крымоведения» ; вып. 3).

15. Государственный Исторический музей Российской Федерации, отдел письменных источников,

ф. 54. Коллекция документов по музейному строительству,

оп. 1

д. 1004. Документы Керченского отдела по охране памятников (Керченский ОХРИС), документы Керченского краеведческого музея, 1922–1925 гг., 122 л.

4. Государственный Исторический музей Российской Федерации, отдел письменных источников,

ф. 54. Коллекция документов по музейному строительству,

оп. 1

д. 1005. Документы Керченского и краеведческого музея (за 1925–1927 гг.), 1925–1927 гг., 95 л.

4. Непомнящий А. А. Профессор Николай Эрнст : страницы истории крымского краеведения / А. А. Непомнящий / Таврический нац. ун-т им. В. И. Вернадского. – К. : Стилос, 2012. – (Серия : «Биобиблиография крымоведения» ; вып. 15). – 464 с.

5. Марти Ю. Ю. Путеводитель по Керченским древностям / Ю. Ю. Марти. – Керчь, 1926. – 62 с.

19. Государственный Исторический музей Российской Федерации, отдел письменных источников,

ф. 54. Коллекция документов по музейному строительству,

оп. 1

д. 999. Документы Центрального музея Тавриды, 1921–1927 гг., 86 л.

20. Государственный архив в Автономной Республике Крым,

ф. Р-2865. Центральный музей Тавриды,

оп. 2

д. 2. Протокол заседания IV Всекрымской музейной конференции, 12.09.1926–13.09.1926 г., 22 л.

21. Непомнящий А. А. До біографії Миколи Ернста : нові документи з архівів Санкт-Петербурга та Києва // Краєзнавство. – 2009. – № 3/4. – С. 118–126.

22. Непомнящий А. А. Николай Эрнст и Российская Публичная библиотека : неизвестная страница биографии крымоведа / А. А. Непомнящий // Ученые записки Таврического нац. ун-та им. В. И. Вернадского. – 2010. – Сер. : «Исторические науки». – Спецвыпуск «История Украины». – Т. 23 (62). – № 1. – С. 140–147.

23. Непомнящий А. А. Неизвестные страницы биографии Николая Эрнста : новые документы архивов Киева, Москвы и Петербурга / А. А. Непомнящий // Сіверщина в історії України : зб. наук. праць / Нац. заповідн. «Глухів» ; Центр пам’яткознавства НАН України і УТОПІК. – К. ; Глухів, 2010. – Вип. 3. – С. 281–294.

24. Государственный архив в Автономной Республике Крым,

ф. Р-2865. Центральный музей Тавриды,

оп. 2

д. 4. Производственный план Археологического отдела Центрального музея Тавриды на 1926–1927 г. и пятилетний план археологических раскопок на 1926–1930 г., 1926 г., 4 л.

25. Государственный архив в Автономной Республике Крым,

ф. Р-2865. Центральный музей Тавриды,

оп. 2

д. 8. Отчет о работе Археологического отдела Центрального музея Тавриды за 1928–1929 г., 1928 г., 10 л.

25. Евпаторийский музей краеведения // Крым. – 1925. – № 1. – С. 73.

26. Чепурина П. Я. Евпаторийский музей / П. Я. Чепурина // Крым. – 1926. – № 2. – С. 200.

27. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2. Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 83. Раскопки в Евпатории, 1927 г., 1927 г., 27 л.

25. Бойцова Е. Е. Музейное строительство в Севастополе в 1920-е годы / Е. Е. Бойцова, М. В. Онучина / Севастопольский гор. гуманитарный ун-т. – Севастополь : Рибэст, 2011. – 117 с.

26. Старостин П. Н. Виктор Федорович Смолин : основные вехи жизненного и творческого пути / П. Н. Старостин, С. В. Кузьминых, Е. П. Михайлов, С. Н. Савенко // Абашевская культурно-историческая общность : истоки развития, наследие. – Чебоксары, 2003. – С. 35–47.

27. Белов Г. Д. Музей и раскопки Херсонеса : путеводитель / Г. Д. Белов. – Симферополь : Госиздат КрАССР, 1936. – 96 с.

28. Государственный архив в Автономной Республике Крым,

ф. Р-663. Центральный исполнительный комитет Крымской АССР,

оп. 9

д. 8. Протокол № 8 заседания Президиума ЦИК Крымской АССР, 4.04.1937 г., 61 л.

25. Путеводитель по Керченскому историко-археологическому музею имени А. С. Пушкина / сост. Ю. Ю. Марти. – Симферополь : Госиздат КрАССР, 1937. – 63 с.

26. Врочинская К. Музеи Крыма / К. Врочинская // Советский музей / Музейный отдел Наркомпроса РСФСР. – 1938. – № 2. – С. 36–40.

27. Зубарь В. М. Летопись археологических исследований Херсонеса–Херсона и его округи (1914–2005) / В. М. Зубарь // МАИЭТ : Supplementum / Ин-т востоковедения им. А. Е. Крымского ; Крымское отд. – Симферополь, 2009. – Вып 6. – 496 с.

28. Белов Г. Д. Херсонес Таврический : историко-археологический очерк / Г. Д. Белов. – Л.: изд-во Гос. Эрмитажа, 1948. – 147 с.

29. Гріневич К. Е. Досягнення радянських вчених в дослідженні античних міст Північного Причорномор’я / К. Е. Гріневич // Праці історичного факультету Харківського державного університету ім. О. М. Горького. – 1957. – Т. 6. – С. 416–431.

30. Соломоник Э. И. Новые эпиграфические памятники Херсонеса / Э. И. Соломоник. – К. : Наукова думка, 1964. – 196 с.

31. Національний заповідник «Херсонес Таврійський», науковий архів,

спр. 99. Моїсеєв Л. О. Розкопки Херсонесу в 1922–1923 рр. Щоденник розкопок та розвідок. Інвентарні описи знахідок, 1922–1923 рр., 60 л.

25. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 106. Работа в Херсонесе по изучению памятников Н. В. Измайловой. Отчет и переписка, 1925 г., 15 л.

25. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 197. Работа в Херсонесе. 1926 г., 1926 г., 130 л.

42. Гриневич К. Э. Раскопки в Херсонесе Таврическом в 1926 г. / К. Э. Гриневич // Крым. – 1927. – № 1 (3). – С. 112–113.

43. Гриневич К. Э. Раскопки Гераклейской экспедиции 1928 г. : предварительный отчет с описанием архитектурного комплекса / К. Э. Гриневич // Крым. – 1928. – № 2 (8), вып. 2. – С. 34–71.

44. Гриневич К. Э. Раскопки в Херсонесе в 1927 и 1928 гг. : предварительный отчет / К. Э. Гриневич // Крым. – 1929. – № 1 (9). – С. 14–32.

45. Кадеев В. И. К 75-летию К. Э. Гриневича / В. И. Кадеев // Советская археология. – 1967. – № 4. – С. 187–189.

46. Сорочан С. Б. Жизнь и гибель Херсонеса / С. Б. Сорочан, В. М. Зубарь, Л. В. Марченко. – Х. : Майдан, 2001.– 828 с.

47. Государственный архив Российской Федерации,

ф. А-2307. Главное управление научными и научно-художественными учреждениями (Главнаука) Народного комиссариата просвещения РСФСР,

оп. 13

д. 20. Отчеты о деятельности местных музеев : Херсонесского, Архангельского, Калязинского за 1927–1928 гг., 28.09.–27.11.1928 г., 26 л.

48. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 85. Раскопки Ю. Ю. Марти в Керчи, 1923 г., 6 л.

49. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 108. Раскопки в Керчи. переписка, 1924 г., 14 л.

50. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 107. Об археологических раскопках Ю. Марти, А. Маркевича и Н. Эрнста в Симферопольском округе и в г. Керчи. Переписка и отчеты, 1924 г., 36 л.

51. Марти Ю. Ю. Краткий отчет о деятельности Керченского историко-археологического музея за 1926-1927 г. / Ю. Ю. Марти // Крым. – 1928. – № 1 (6). – Вып. 2. – С. 99-101.

52. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 37. Протоколы заседаний Крымской комиссии ГАИМК, 1928 г., 64 л.

53. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 155. Рукопись Ю. Ю. Марти. Город Китей на Боспоре в свете археологических раскопок, 1929 г., 10 л.

54. Марти Ю. Ю. Раскопки Керченской экспедиции 1928 года : предварительное сообщение / Ю. Ю. Марти // Крым. – 1929. – № 1 (9). – С. 5–13.

55. Непомнящий А. А. Профессор Николай Эрнст : страницы истории крымского краеведения / А. А. Непомнящий / Таврический нац. ун-т им. В. И. Вернадского. – К. : Стилос, 2012. – (Серия : Биобиблиография крымоведения ; вып. 15).

56. В археологическом обществе // Красный Крым. – 1923. – № 290 (915). – 25 декабря. – С. 6.

57. Эрнст Н. Л. Летопись археологических раскопок и разведок в Крыму за 10 лет (1921–1930) / Н. Л. Эрнст / ЦМТ. – Симферополь, 1931. – С. 14.

58. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 88. Раскопки Н. Л. Эрнста в Крыму, 1923 г., 8 л.

59. Бонч-Осмоловский Г. А. Доисторические культуры Крыма / Г. А. Бонч-Осмоловский // Крым. –1926. – № 2. – С. 74-94.

60. Археологические раскопки у Симферополя // Красный Крым. – 1924. – № 183 (1101). – 12 августа. – С. 5.

61. Археологические раскопки // Красный Крым. – 1924. – № 188 (1104). – 17 августа. – С. 5.

62. Башкиров А. С. Художественные памятники Солхата / А. С. Башкиров // Крым. – 1927. – № 1 (3). – С. 123–144.

63. Эрнст Н. [Л.] Раскопки татарских древностей в Бахчисарае : кладбище XIV – XV веков / Н. Л. Эрнст // Красный Крым. – 1924. – № 245 (1163). – 23 октября. – С. 4.

64. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 110. Раскопки Н. Л. Эрнста в Крыму, 1924 г., 3 л.

65. Институт истории материальной культуры Российской академии наук, научный архив, рукописный отдел,

ф. 2, Государственная академия истории материальной культуры,

оп. 1

д. 109. Отчет о раскопках Н. Л. Эрнста в Симферопольском округе в Крыму, 1924 г., 44 л.

66. Эрнст Н. [Л.] Археологические раскопки у дер. Красная Горка / Н. Л. Эрнст // Красный Крым. – 1925. – № 243 (1461). – 22 октября. – С. 3.

67. Эрнст Н. [Л.] Кыз-Кермен, девичья крепость / Н. Л. Эрнст // Красный Крым. – 1925. – № 276 (1494). – 2 декабря. – С. 2.

68. [Забнин С. И.] Раскопки в Неаполисе / С. И. Забнин // Красный Крым. – 1926. – № 116 (1633). – 23 мая. – С. 2. – Изд. под псевд.: З-н С.

69. Государственный архив в Автономной Республике Крым,

ф. Р-2865. Центральный музей Тавриды,

оп. 2

д. 4. Производственный план Археологического отдела ЦМТ и пятилетний план археологических раскопок на 1926–1930 годы, 1926 г., 4 л.

70. Мусаева У. К. Народный учитель : документальный очерк деятельности выдающегося крымскотатарского просветителя Усеина Боданинского / РВУЗ «Крымский инженерно-педагогический университет»; под ред. А. А. Непомнящего. – Симферополь : СГТ, 2007. – 240 с. – (Биобиблиография крымоведения ; Вып. 9).

71. Охрана и изучение памятников истории и культуры в Крымской АССР : исследования и документы / Центр памятниковедения НАН Украины и УООПИК ; Авт.-сост. А. В. Хливнюк. – Симферополь: СГТ, 2008. – 240 с. – (Серия : «Биобиблиография крымоведения» ; Вып. 11).

72. Паничкина М. З. Обзор археологических находок по газетным сообщениям в 1934–1935 гг. / Паничкина М. З. // Советская археология. – М. ; Л., 1937. – № 3. – С. 257–270.