Бремя истории

Лучше всего анализ ситуации в Советском Союзе давался историкам, а вовсе не советологам, поскольку первые видели перспективу, а вторые — выбирали крупицы информации из напыщенных и лживых выступлений того или иного советского начальника. С возвратом России к своей старой форме и самобытности история приобретает еще большее значение как основа для наших оценок⁶⁹.

Очень точно подмечено, что «самое тяжелое и неумолимое бремя России из всех, которые ей доводилось нести, — это груз ее прошлого»⁷⁰. Россия вполне могла пойти другим путем. Ход истории не является неизбежным. Однако он, бесспорно, необратим. Чтобы обнаружить хотя бы отзвук какой-нибудь истинно русской традиции, которая могла породить либерализм, подобный западному, нужно углубиться далеко в историю. Стиль правления царей, с конца Средних веков владевших необъятными территориями, делает понятным многое в современной России.

Во-первых, они не признавали ничьих прав собственности, кроме своих: распоряжались государством так, словно оно принадлежало им, а в собственниках (за исключением Церкви) видели лишь ответственных арендаторов. В условиях полного отсутствия частной собственности — прежде всего собственности на землю — и речи не могло идти ни о каких законах, кроме самодержавных указов. В отсутствие законов не могло быть процветающего среднего класса, поскольку не было безопасности, необходимой для накопления богатства, развития торговли и предпринимательства. Российские города оставались немногочисленными, мелкими и неразвитыми.

Во-вторых, цари не допускали ни малейшего институционального или даже теоретического контроля над своей властью. Им совершенно не требовалось согласие со стороны подданных на установление налогов. Российские институты представительной власти конца XIX — начала XX века имели крайне слабую связь с народным большинством и воспринимались царем без должного почтения.

В-третьих, отношения между царями и Русской православной церковью приобрели форму необычного симбиоза. С одной стороны, царь полностью контролировал Церковь: традиции православия, уходящие корнями в Византийскую империю, чрезвычайно способствовали этому, не признавая четкого разделения между духовной и политической сферами. С другой стороны, русское православие, претендовавшее на объявление Москвы «третьим Римом», насадило в российском государстве такие установки, которые являлись совершенно антизападными.

Эти три элемента переплелись удивительным образом с четвертым — путем, на котором становление государственности в России совпадало с превращением ее в империю. И то, и другое было причудливым образом взаимосвязано, ибо, по словам одного из ведущих авторитетов, «с XVII столетия, когда Россия уже была крупнейшим государством мира, беспредельность владений служила россиянам своего рода психологической компенсацией за их отсталость и нищету»⁷¹.

Представителям западных стран, прибывавшим в царскую Россию, сразу же становилось ясно, что они сталкиваются с чем-то совершенно чужеродным и неевропейским. Более непредвзятым, чем те интеллектуалы, которые столетие спустя совершали псевдо-паломничество в Советский Союз, оказался маркиз де Кюстин, написавший воспоминания о посещении России в 1838 году. Он отправился туда как почитатель России, а возвратился ярым критиком.

Характеристику политическому состоянию России можно дать в одном предложении: это страна, в которой правительство говорит то, что ему нравится, поскольку право говорить имеет только оно. В России страх заменяет, т. е. парализует, мысль… В этой стране к историческим фактам относятся ничуть не лучше, чем к святости клятвы… даже мертвые не могут избежать капризов того, кто правит живыми⁷².

Не правда ли, очень похоже на описание советской коммунистической диктатуры? Это не простое совпадение, поскольку она сформировалась на традиции российского полицейского государства, которая к тому времени укоренилась очень глубоко.

Картина отсталости и репрессий, нарисованная де Кюстином, впрочем, далеко не полная. Опустошение, которое позднее принес России коммунизм (и все еще несет из своего политического гроба), намного превосходит все, что было придумано царями. Скажу больше, накануне большевистской революции положение, по крайней мере экономическое, стало меняться к лучшему. Россия отставала в развитии, однако бурная промышленная революция взяла реванш в последнее десятилетие XIX века. Вот что утверждает Норман Стоун:

Накануне [Первой мировой войны] Россия вышла на четвертое место среди промышленно развитых государств мира, обойдя Францию по производству продукции тяжелой промышленности — угля, чугуна, стали. Ее население выросло с 60 с небольшим миллионов человек в середине XIX века до 100 миллионов к 1900 году и почти 140 миллионов к 1914 году; причем эти данные касаются только европейской части России, т. е. территории к западу от Урала. В городах, суммарное население которых в 1880 году не превышало 10 миллионов человек, к 1914 году проживало 30 миллионов человек⁷³.

В России отсутствовали социальные и политические институты, способные справиться со столь стремительным экономическим ростом. Более того, империя находилась на грани вступления в ужасную войну, которая обнажила ее слабые места, привела сначала к анархии, потом к революции и, наконец, к навязыванию большевиками тотальной диктатуры в невиданных до того масштабах.