Двадцать первый и двадцать второй раз

— Спок!

Я ускорил шаг.

— Спок, я знаю, что ты меня слышишь.

Его настойчивый, упрямый тон говорил, что капитан действительно здоров и твердо решил найти меня. Я остановился, логично решив, что, раз уж он захотел поговорить со мной, ему достаточно пройти за мной на мостик.

— Ха! Так и знал.

Он хлопнул меня по спине и остановился, одетый в свои (как я предполагал, торопливо натянутые) форменные брюки и черную нижнюю майку.

— Давай, выкладывай.

Я не уловил в его тоне, добродушном и целеустремленном, никаких негативных эмоций.

— Этот вопрос — не для публичного обсуждения, капитан, — сообщил я. Несколько членов экипажа явно находились под впечатлением, что их попытки подслушать остались незамеченными.

— Ну ладно, тогда пошли в мою каюту, — пожал плечами он, направляясь к турболифту.

Двери закрылись. Джим отправил лифт на нужную палубу и повернулся ко мне.

— Не хочешь знать, как я догадался, что ты хочешь сказать мне что-то важное? — с усмешкой спросил он.

— Я сообщил, что нам необходимо поговорить, три целых две…

— Я догадался, когда ты меня обнял! Сам! И я подумал: «Погоди, это точно реальность?», потому что, ну, я тогда наполовину дремал, а еще…

Лифт притормозил, чтобы впустить двоих офицеров из научного отдела, Карла Джегера и лейтенанта Доаа, которых я поприветствовал кивком, а Джим — легкой улыбкой и «Вольно, джентльмены».

Мы вышли через 6.115 секунд, и, продолжая путь, я заметил, что выражение лица Джима стало более собранным и почти… меланхоличным.

— Прошу вас, — принужденно пошутил он. Я воздержался от комментария в адрес его неожиданной смены «настроения». — Ну так что? — потребовал он ответа, прекратив изображать благодушие, едва за нами закрылась дверь. — О чем ты хотел поговорить?

— Я… это нечто глубоко личное.

— Гм?

У меня создалось впечатление, что заявление его удивило.

— Это… полагаю, наиболее верным словом будет… признание.

— Признание, — подозрительно повторил Джим. — Я же уже не сплю, нет?

— Нет, капитан.

— О. Ты имеешь в виду… что-то не так?

Я не мог подробно проинформировать его о случившемся, пока он не получит необходимые знания о наших обычаях.

— Вы знакомы с концепцией вулканских телепатических уз?

На этот раз лицо Джима изменилось довольно пугающим образом: из любопытного и доброжелательного оно стало нездорово бледным и отстраненным.

— Да, — быстро ответил он. — Да, ты это хотел мне сказать? Что ты с кем-то связан?

— Да, капитан, я…

— Правда? — поперхнулся он, отшатываясь, словно я его ударил. 0.746 секунд я думал, что он отреагирует с отчаянием — иррациональное заключение без визуальных подтверждений, которое замедлило мою реакцию. — Да это же прекрасно! Поздравляю!

Некогда я умел точно определять, что Джим лжет, — еще до эмоциональных проблем и сложных отношений… и эхо знакомого ощущения коснулось меня, когда он улыбнулся и продолжил говорить так, словно это была лучшая новость в его жизни.

Что-то было не так.

— Узы, вау! Это ведь почти как брак? Помолвка, по крайней мере?

Я сумел отыскать источник своего дискомфорта: его радостный тон не сочетался с чем-то вроде беспомощности в глазах.

— Спасибо, что сказал, Спок! Для меня очень важно, что ты сообщил мне первому… так кто эта счастливица? Она вулканка? Или землянка?

— Капитан, он землянин, позвольте мне…

— Это отлично, это… постой, он?

— Джим…

— Ты!.. — Он безо всякой грации рухнул на кровать, будто не мог устоять на ногах. — Что? Но… но я всегда думал… в смысле, спутник всей жизни должен быть… противоположного пола, так? Однополые отношения не могут… ну, иначе воспроизведение вида… вы ведь даже в любовь не верите! Важна только передача наследственной информации, разве нет? Особенно в такое время… — Он в ужасе закрыл рот рукой. — Твою мать, я опять веду себя как бесчувственная сволочь. Прости. Просто… я думал, тебе… нельзя. Что это нелогично. Я всегда… я не знал, что ты всерьез рассматриваешь… ну чтоб тебя.

Он помассировал виски, как будто пытаясь подавить головную боль.

— Такое случается редко. Однако выбор партнера — логичный процесс, и если идеальный кандидат неспособен произвести потомство, то на нынешнем уровне развития генной инженерии есть и другие методы, капитан. Само мое существование доказывает это.

— Ну да. Конечно. Как глупо с моей стороны. — Он издал сухой, мучительный смешок, больше похожий на кашель, и с видимым усилием улыбнулся. — Я так рад за тебя!

— Вы не проявляете типичных для людей признаков радости, — после короткой паузы сообщил я.

— Заткнись, все я проявляю, — огрызнулся он. — Просто… надеюсь, это кто-то потрясающий. Если он планирует хотя бы попытаться заслужить тебя… да, ему придется быть охренеть каким потрясающим.

У меня не было логичной причины выражать раздражение или выпускать из легких воздух заметным образом, что могло быть истолковано как «вздох». Но он понял меня совершенно неправильно, и я знал, что должен исправить его предположение как можно скорее.

— Джим… узы могут создаваться неосознанно.

— Что? — Он взглянул на меня, снова проявляя признаки растерянности. — А при чем тут?.. Зачем ты мне это говоришь? Что это вообще значит?

— Это редкое событие, но известны случаи…

— Спок. — Джим встал, широко расставив ноги и положив руки на бедра. — Слушай. Если тебе нужно что-то мне сказать, умоляю, просто скажи. Без обиняков.

— Я пытаюсь предоставить информацию, необходимую для полного понимания…

— Говори уже! — рявкнул Джим. — Я неглупый парень, разберусь. Говори!

— Мы связаны.

Пауза длиной в 3.901 секунды.

— Ты и кто?

— Джим… мы связаны.

— Да, я расслышал с первого раза, — нетерпеливо сказал он. — Ты и?.. — Его голос оборвался. — Погоди.

— Джим…

— Погоди. «Мы» в смысле… мы с тобой?

Наконец-то он понял.

— Так точно.

— Так точно? Но… что? Ты издеваешься надо мной? Мы… но… как? Это значит?.. Но я думал, узы случаются, только когда оба… Но ты-то не… ведь так?

— Прости.

Его взгляд сказал, что он заметил мою ошибку, даже в своей абсолютной панике он заметил этот крохотный просчет. Их предстояло еще немало.

— Я не знал… я уже говорил об этом. Мои извинения. — Я должен был взять себя под контроль. Спокойствие. Безмятежность. — Я не намеревался… я никоим образом не хотел навредить вам. Я не хотел лишить вас будущего с женщиной, которую вы полюбите, я не хотел… красть… — Это слово было некорректным, неподходящим, неуместным, мне следовало помнить, кто я такой. Вулканец. — Простите еще раз, я не хотел, чтобы вы… я лишь хотел, чтобы вы были счастливы. Это мое единственное желание.

А теперь я лгал. Ведь я хотел столько всего, помимо его счастья… Я выбрал его, всего целиком, Джима с его смехом, храбростью, умом и… и перечисление его положительных качеств ничем не могло мне помочь на тот момент, так зачем я это делал?

— Простите. Пожалуйста, простите, мне очень жаль. Мне… чрезвычайно жаль.

— Спок…

— В качестве демонстрации моего глубочайшего раскаяния и сожаления, возможно, я мог бы обнять вас?.. Это было бы уместно?

Растерянному Джиму потребовалось 0.244 минуты, чтобы сформулировать целое предложение. Наконец он неверяще выдохнул:

— Ну ладно.

Я двинулся к нему и замер. Колебание было результатом противоречивых импульсов и странного ощущения, что это не «хорошая идея». К сожалению, это вызвало нежелательную видимую паузу, прежде чем изначальная решительность взяла верх и я сумел притянуть его к себе; я осторожно направил его голову в изгиб плеча, положив ладонь на его шею, я был очень осторожен со своей сверхчеловеческой силой, но, возможно, не так уж осторожен…

Как тактильный телепат, я без труда мог передать ему эмоции через объятие (собственно, сложнее было этого не сделать), но мои инстинкты следовали не этому курсу действий; несмотря на свою растерянность, я интуитивно предоставлял поддержку, некий метафорический якорь.

По сей день я не уверен, предназначалось ли это для капитана или для меня.

— Спок, — сказал Джим, касаясь губами моей плоти, и о, как я наслаждался этим ощущением. — Спок, я буду очень, ну просто очень рад, если ты мне сейчас все объяснишь. Потому что я начинаю нервничать и даже не понимаю почему. Так что… эм, ты лезешь из кожи вон, чтобы меня утешить, из-за моей трагически похищенной невинности, и это клево и все такое, и не то чтобы я возражал против обнимашек… просто я не совсем понимаю, за что ты извиняешься.

Способность связно выражаться часто покидала меня перед лицом его… перед ним. Что ж, мою туманность следовало исправить.

— Конечно.

Одной рукой я бережно отстранил его, заметив, как он немного утрированно сжал губы, а потом ожидающе уставился на меня.

— Джим, эти узы возникли ненамеренно. Я осознаю, что, несмотря на мое неведение, а может, и из-за него, вина лежит на мне. Мои… эмоции сделали меня слепым даже к собственным… желаниям. Сначала.

Он уронил челюсть.

— Однако теперь, когда ситуация стала мне ясна, из нее можно найти выход. Теоретически, наши узы могут быть разорваны…

— Ты ж идиот.

Я запнулся и умолк, ничего не понимая. Джим едва не трясся от смеха.

— О господи, ты идиот.

Я не понимал, почему меня оскорбляли, но безудержный экстаз Джима совершенно не вязался со словом «идиот».

— Капитан?..

Он обхватил меня ослабевшими от смеха руками и ткнулся лицом мне в шею. Я машинально приобнял его, совершенно растерянный.

— Ты слепой… твердолобый идиот, — с пылом прошептал он.

Я перестал понимать происходящее: мне непонятно было, почему он счел необходимым назвать меня идиотом три раза подряд, и я даже не рисковал делать предположения насчет смысла неожиданного объятия.

Если я спрошу, он ответит? Столько противоречий, столько нелогичности…

— Я… я не понимаю. — Запинки были неприемлемы. Я глубоко вздохнул, успокаиваясь, и попытался повторить вопрос. — Вы не могли бы пояснить, капитан?..

— Я думал, ты знаешь. — Джим отодвинулся, взял мое лицо в ладони и широко ухмыльнулся. — Я думал, ты был мил и вежлив, как всегда, деликатно не упоминал об этом, потому что ты всегда такой напряженный, да и вообще, как начнешь такой разговор, правда? Но клянусь, клянусь, я понятия не имел, что ты настолько… тупой!

Боль… эмоциональную боль сложнее сдерживать, чем физическую, я говорил об этом уже не раз.

— Джим, прости за мое непонимание, пожалуйста, поясни…

— Я люблю тебя, идиот!

Неподвижность. Тишина. Концентрация. Рефлексия и вопросы, множество вопросов.

Он любил меня? Лгал ли он? Нет, в этом не было смысла… как человек мог полюбить меня?.. Как могло такое существо, как Джим, полюбить меня?.. Невозможно. Возможно ли? Он только что произнес это, само собой, это было возможно, если это было реально, если это было фактом, если я все правильно понял, если, конечно, я не придал словам Джима неверного смысла и он не имел в виду нечто неромантическое, или, может быть…

— Ты жив.

— Господи, ты и правда что-то с чем-то, а, Спок?

— Ты сказал, что я могу обнимать тебя.

— О, хотеть-то я хочу.

— Поцелуй меня.

— Мне нужен Споооооок!

— Извини. Я опять тебя лапаю. Просто это так соблазнительно!

— Как здорово, что я могу делать это когда в голову взбредет.

— Я даже не думаю, что ты что-то ко мне чувствуешь в… ну, романтическом смысле. В смысле, мы друзья, и меня это целиком устраивает, я в восторге. Это круто. Я счастлив, что мы друзья. Но если бы ты чувствовал ко мне влечение, ну, в этом не было бы ничего страшного. Я это имел в виду. Потому что я…

— По-моему, ты горячая штучка.

— Я только что признался, что считаю тебя привлекательным, и ты не собираешься даже предупредить, прежде чем начать раздеваться?

— Ты что, читаешь мои мысли?

— Обними меня?

— Я не говорю, что влюблен в тебя!

Не говоришь… но и не отрицаешь.

Возможно, это просто было правдой.

— Спок? Проще будет уложить в голове, если я повторю? Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты разрывал связь, потому что я люблю тебя. — Он наклонился ко мне, по неким таинственным причинам крепко сцепив руки за спиной. — Я очень, очень хочу поцеловать тебя, постоянно, но я уже привык, так что все нормально. Ну, если тебе нужна минутка, можешь просто продолжить стоять столбом. Если хочешь.

Значит, мне позволят сохранить этот зачаток уз, эту бесценную ниточку?..

— …и хотя, честно говоря, это немножко нервирует, мне придется просто выдержать еще минутку без того, чтобы зажать тебя в уголке…

Такое количество нерешенных проблем. А передо мной стоял Джим с сияющими глазами, Джим, отвлекающий меня бессмысленной болтовней, по всей вероятности, все еще полезной даже сейчас — особенно сейчас.

— …о, а еще извини, что я столько раз назвал тебя идиотом…

— Четыре.

Мягкий смешок.

— Ну, четыре раза. Слушай, твоя минута закончится где-то через пятнадцать секунд. — Джим нерешительно усмехнулся, глядя на меня из-под золотистых ресниц. — Скажи уже что-нибудь, а то я поцелую тебя и не остановлюсь. А ты не сможешь пожаловаться, потому что я только что честно тебя предупредил.

Уже девять секунд. Недостаточно времени, чтобы хоть что-то выразить. Восемь, семь, шесть…

Так что я ничего не сказал, но позволил невысказанному тронуть мои черты, и Джим издал громкий рык, или, может, это был сдавленный стон раздражения, и через две целых три десятых секунды…

Наши губы соединились, а потом разошлись, и языки начали танцевать, и метафоры здесь были дозволены, потому что точные науки больше не могли сдерживать всю мощь моих эмоций, потому что стало невозможно отрицать, что у меня есть эмоции, когда они переполняли меня с каждым поцелуем, будто приливные волны земного моря.

— Ты солгал, — сообщил я, дав ему секундную передышку, чтобы вдохнуть кислорода. — Ты не выждал обещанную минуту, прежде чем…

— Заткнись, Спок, — рассмеялся Джим. — По-моему, мы оба достаточно ждали.

Крайне веский аргумент.

Как же восхитительно выразительны земляне; Джим издавал песню стонов, сдавленных вздохов и низкой-низкой гортанной вибрации, которую я уже научился узнавать. И его руки быстро нашли мои, и его мысли слепо стремились к моим, и безумие медленно поднималось в моем разуме, пока я не сосредоточился достаточно, чтобы испугаться его хватки.

— Джим.

Он отстранился. Его тяжелое дыхание казалось мне громом.

— Что случилось? Что-то не так?

— Я… ты должен быть осторожен. Возможно… возможно, я не смогу полностью контролировать… я боюсь, что покалечу тебя или не… не смогу остановиться, если ты захочешь этого…

— Нет. Нет, я вряд ли этого захочу. — Джим ухмыльнулся, бесстрашный там, где страх был необходим, где страх необходимо испытывать ради собственной безопасности. — И я доверяю тебе, Спок, хотя ты пока сам себе не доверяешь.

— Я… — Прилагать усилия, чтобы высказать свою мысль, было нелогично. И все же. — Я испытываю… — Джим задержал дыхание, пристально глядя на меня расширенными глазами. Он должен был знать. Это важно, и ему следовало знать. — Я испытываю страх, Джим.

Этот звук раздался снова — слабый, болезненный стон, и он поцеловал меня.

— О господи. Спок, ты… я так люблю тебя.

Сначала я усомнился в уместности этого утверждения в свете того, что я только что объявил, но секунды шли, а Джим не делал ничего, просто сжимал меня широкими человеческими ладонями и дышал, и я начал понимать.

— Спасибо, — пробормотал я, касаясь губами его лба. Возможно, мне следовало ответить тем же. Неожиданно меня наполнило острое желание посвятить его в каждую деталь, в то чувство, которое я осмелился назвать любовью под ядовитым дождем и которое теперь подкармливало нашу связь. — Джим, ты ведь понимаешь… ты наверняка знаешь, что мои намерения… мои намерения… — Нет, он ослепительно улыбался, но нет, это слово не подходило. Но как же объяснить…

— Тебе не нужно говорить со мной о любви, Спок, — уверил Джим. — Я и так знаю… я знаю это. Мне не обязательно слышать постоянные уверения… одного хватит за глаза. Эти узы, их… их достаточно, а я скажу тебе, что люблю тебя, столько раз, сколько захочешь это услышать (и я знаю, что ты никогда не признаешься в этом вслух, но ты захочешь это услышать, и тут нет ничего такого, потому что я восхитителен и читаю твои мысли, буквально), но что касается тебя… я попрошу только показать.

Светлая улыбка превратилась в порочную усмешку, которая каким-то образом оказалась еще светлее.

— Покажи мне.

Я взял его за руку и безуспешно попытался подавить чувство, с которым мне редко приходилось бороться. Я испытывал к Джиму много непривычного и кое-что знакомое (что угодно, только не обычное блаженное равнодушие): сначала гнев и презрение, со временем — уважение, даже почтение, и… и теперь пришло недостойное, почти неуютно мощное благоговение перед этим мужчиной, который был, в конце концов, всего лишь землянином.

— Что ж, для полной демонстрации вам придется раздеться. Капитан.

Это, несомненно, шокировало его.

— Да, сэр.

Ненадолго.

Майка, ботинки и брюки разлетелись в разные стороны с достойной восхищения скоростью. Мое сердце забилось быстрее, а зрачки расширились, как и у Джима, тяжело дышавшего и вызывающе красивого. Хотя от меня не ускользнуло, что один весьма заметный предмет одежды остался на месте.

— Твоя очередь.

— Возможно, позже…

— Ну уж нет. Твое тело покрыто тканью на восемьдесят семь процентов. Это нечестно, и мы это исправим.

Я ощутил положительную реакцию на то, что можно было расценить как «подтрунивание».

— Если ты хочешь заключить справедливую сделку, я могу предложить условия…

— Спок. — Джим довольно вздохнул. — Пора бы тебе знать, что я не играю по правилам.

И внезапным прыжком он повалил меня на пол, с хохотом разрывая на мне одежду, и я чувствовал, как улыбка счастья неудержимо изгибает губы.

— Ну так… ай! — Он увернулся от стратегического удара и разорвал рукав моей голубой форменной рубашки. — Просто чтобы… уф, прояснить!.. — Он задыхался: от смеха и активного движения его организм требовал больше кислорода. Я не пытался победить его всерьез; на самом деле, тот факт, что я мог, но предпочитал этого не делать, составлял прелесть игры. — Чтобы прояснить ситуацию: ты… в смысле, я… ай, могу… обнимать тебя, да же?

Немало ткани было повреждено; как неудобно.

— Джим, мы… — Его хихиканье перешло в вопль, когда я перевернул нас и прижал его к полу. — Мы обнимались двадцать два раза. Я не уверен, стоит ли рассматривать текущий момент как двадцать третий.

— Ты считал?

— Конечно.

Он громко рассмеялся.

— Я и не думал, что буду разбит наголову, — сказал он. Заметив мое недоумение, он пояснил с ухмылкой: — Я хочу сказать, я даже не представлял себе, что ты будешь способен свести меня с ума с, если честно, возмутительной легкостью.

Я легко поцеловал его в губы, надеясь, что ситуация все еще соответствовала его словам.

— В таком случае, ты готов признать поражение и смириться с моей одеждой?

В ответ Джим попытался стряхнуть меня, дернув бедрами. Он не достиг этой конкретной цели; однако движение вызвало во мне просто очаровательную реакцию…

— О.

— Мне очень нравится, когда ты так делаешь. Продолжай говорить, — радостно приказал Джим.

— Я… это… я…

— Ух ты, Спок невнятно запинается. Это день, когда вселенная официально начинает называть меня капитан Великолепный!

— Эта версия развития событий… ах, крайне невероятна.

— Ничто не может быть крайне невероятным! Еще очко в мою пользу!

— Джим…

Он снова поцеловал меня, дольше, глубже, вызывая слишком много реакций, чтобы я успел их каталогизировать, и я освободил его руки и позволил ему приподняться, обнять меня за шею, снова притянуть вниз…

Нелогично было оставаться на полу, когда, потратив всего четыре секунды, можно было переместиться на куда более комфортную кровать. Не было причины пожалеть эти несколько секунд, которые у нас еще будет время как следует возместить.

Но в тот момент я знал только… что это невозможно.

Эпилог

Спок сказал (в своей восхитительной натянутой споковской манере), что теперь мне более или менее можно трогать его когда захочу, и это мило, потому что я и так бы его трогал (как будто мне нужно разрешение, чтобы трогать моего… человека, в которого я, возможно, неплохо так влюблен, о, и с которым я занимаюсь сексом и связан телепатически… вот).

И хотя он уточнил, что на людях обниматься нельзя (как будто мне пришло бы в голову обнять его на мостике перед клингонами, а? господи), я почти уверен, что он шутил, потому что у него глаза блестели черным. Или так, или он настолько обожает обнимашки и, ну, настолько скован, что ему неуютно быть счастливым в присутствии других.

Само собой, в первую очередь я хотел рассказать Боунзу… но почему-то вышло так, что это была Ухура. Честно говоря, я не помню, о чем вообще думал, просто в голову ударило желание… э, поделиться. Она хорошо отреагировала. Почти раздражающе хорошо, с самодовольной улыбочкой и кивком, как будто я просто подтвердил ее давние подозрения. А потом она логично и ожидаемо прошлась по обычному набору угроз (и я готов сознаться, что был весьма впечатлен их… изобретательностью), пока не убедилась, что мои намерения совершенно джентльменские… конец цитаты (увы, она не сумела удержать лицо на этом моменте. Я не обиделся).

С сельским доктором было куда забавнее, так что я долго и мучительно описывал некоторые детали, прежде чем таки рассказать ему про узы и мою тайную уверенность, что я теперь официально состою в браке.

Вообще-то Боунз — лучший друг, какой у меня когда-либо был, и его ворчливая поддержка много для меня значила. Я все еще помню тот день, когда он потребовал рассказать ему правду — я тогда валялся в койке после гадости, которая, видимо, заставила меня укусить Спока за ухо. Он, скорее всего, знал о моих чувствах к Споку раньше, чем я сам (тоже бесит), а когда я все-таки признался, он помог мне, чем мог.

Остальная часть экипажа в основном догадывалась сама: я, может, с полсекунды раздумывал о том, чтобы сделать официальное объявление, но потом решил, что выброситься из люка умнее, чем рассказывать о любви всей своей жизни по общекорабельной связи. Сплетни есть сплетни, и через неделю после того, как они начали распространяться, меня подошел поздравить Скотти. А если Скотти знал, значит, знал весь корабль, включая компьютер, которому я надиктовывал официальное (и адски неловкое) письмо адмиралтейству с публичным сообщением о моих отношениях с членом экипажа.

Пайк позвонил мне вскоре после этого, и у нас состоялась кошмарная беседа, включавший слова «удивление» (отсутствие такового), «вулканские детишки», «пан фар» (или что-то в этом духе, но он это выдумал, точно говорю), «бондаж» (хотел бы я, чтобы это было шуткой), «сынок» и фразу «Ты такая женушка», с которой я совершенно не согласен, если что.

В общем, после этого было вопросом времени, когда история разнесется по сети, так что я связался с мамой. Она плакала. Я, к счастью, нет, и когда мы оба взяли себя в руки, началось безудержно веселое празднование, в основном состоящее из шутливых пикировок, потому что Вайнона Кирк — женщина с чрезмерно развитым чувством юмора и заразной ухмылкой. Спок при этом присутствовал, но молчал, видимо, впитывая все эти человеческие фигуры речи.

Мы пока не сообщили его отцу, и очень, очень стараюсь не думать об этом (не сказать, чтобы успешно).

Телепатия — охрененная штука. Я все еще работаю с ней, потому что для любого действия с разумом требуется долгая и упорная концентрация, а после каждого раунда у меня жутко раскалывается голова, но я делаю успехи. Спок уже научил меня удерживать барьер, чтобы мы могли общаться, но ему не приходилось чувствовать все, что я чувствую, до мельчайших деталей, и наоборот.

Это не значит, что периодически мы не опускали его, если вы знаете, о чем я. Кхм. А мелдинги просто… мм, боюсь, неописуемы. Я неспособен сказать ничего, что могло бы выразить, что… как восхитительно, как исступленно, как легко, как бесценно это ощущение. Иногда, в неудачные дни, когда я работаю на нервах и страхе, воспоминание об этом (чем-то таком интимно нашем и больше ничьем, как секрет) держит меня на плаву.

Подумать только, что все началось с измученного объятия на чистом адреналине. Или, может, все началось раньше, когда в один прекрасный день я обернулся и увидел Спока, привычного и при этом совершенно нового, и мне в голову пришло: «Вау, он красивый». Или позже, когда мы целовались руками на незнакомой кровати и его сознание начало просачиваться в мое, и это было блаженство…

И возможно, просто возможно, теперь все будет хорошо и мы сможем сохранить это, а завтра, среди перемешанных криков и бегущих фигур, мы будем отчаянно искать друг друга, пока наши взгляды наконец не встретятся, и я буду бежать, бежать, пока не остановлюсь перед ним, и он упадет на меня, согнувшись, добровольно обнимая меня или позволяя мне обнимать его, и тихо, с облегчением прошепчет:

— Ты жив, — так тихо, что я едва услышу.

— Да. Благодаря тебе.

КОНЕЦ

264