Семнадцатый раз

Он упал.

— Спок?

Мои руки были скользкими от его крови, и он упал…

— Спок?

Я взглядывал вниз каждые 0.796 секунд, но вид не менялся; они были все так же отвратительно влажными.

Я не смог поймать его. Он упал, упал, упал…

Люди вокруг кричали, и всех их перекрывал все более эмоциональный и отчаянный голос доктора МакКоя, который выдавал громкие инструкции движущимся белым фигурам, носившимся по ярко освещенной белой комнате. Затуманенное зрение — симптом человеческого шока. До сих пор я полагал, что не подвержен столь нелогичной эмоциональной реакции.

Он был один в конце, когда падение завершилось, меня не было рядом…

Парализованный разрывающей скорбью, я стоял посреди комнаты, не видя ничего, кроме резкого силуэта Джима. Никто со мной не говорил, но они встречались со мной глазами и тут же отводили взгляды. Возможно, несмотря на то, что мое лицо никогда не было настолько пустым, сила моих эмоций сделала их видимыми, осязаемыми.

— Спок.

Без причудливой яркости его синих глаз мир превратился в тени, кровь и боль, а мои руки блестели.

— Спок!

Я жалким усилием пытался прогнать агонию из головы, зная с самого начала, что это бесполезно, и действительно — боль не исчезла, даже не ослабла. И тяжесть на моей груди не ослабла ни на йоту, и не перестал болеть взбесившийся желудок, и уставшее сердце, громко колотящееся в боку, и глаза, горло, легкие, руки… мои руки, скользкие от ярко-красной жизни Джима, и я стоял и кричал изнутри, кричал, кричал, кричал…

— Проснись!

Он произнес приказ так резко и твердо, что даже в бессознательном состоянии мое тело немедленно подчинилось.

— Джим.

Я выпрямился. Я был в своей каюте. Капитан смотрел на меня из тени — в комнате царила полутьма. Не без труда я собрался и оборвал мысли о смерти, живые воспоминания об эмоциях. Мне требовалась минутная пауза, чтобы не высказать вслух все свои мысли, а Джим молча ждал, пока я заговорю.

Вполне возможно, сон был последствием вчерашних химикатов и необычного дождя — я нечасто такое переживал. Я сожалел, что не сумел взять образец жидкости для лабораторного изучения и анализа; вне сомнений, исследования оказались бы очаровательными. Разумеется, наши жизни зависели от того, чтобы этого не произошло. Мы с Джимом материализовались на платформе совершенно сухим.

— Какова цель вашего присутствия здесь в такой час? — спросил я, едва мои чувства были успешно классифицированы, отложены в сторону и тщательно забыты.

Снова найти равновесие и контроль было не так уж сложно, когда присутствие капитана подтверждало ложность моих видений, и быстрый взгляд на руки подтвердил, что мне больше не о чем волноваться. Джим был жив; несомненно, мое подсознание создало этот сценарий по причинам, которые будут яснее в покое медитации.

Джим не ответил, просто сел на краешек постели и пристально уставился на меня.

— Капитан, пожалуйста, назовите свою…

Но я не закончил вопрос, потому что он вдруг протянул руку к моему лицу… и я мгновенно забыл, что он не вулканец, и подумал: «Да, твои мысли нужны мне прямо сейчас».

— Я никогда… никогда не видел тебя…

Он опустил руку и несколько секунд открывал и закрывал рот, видимо, не находя нужных слов.

Я заставил себя приподнять бровь и притвориться, что не понял, возможно, надеясь, что ужасное выражение его лица исчезнет, если я вызову у него смех. Если я еще мог вызвать у него смех.

Потому что если Джим был жив, чтобы смеяться, это… много значило для меня.

— Неверно, капитан. Вы видели меня хотя бы раз в день с тех пор, как…

— …Плачущим, — перебил он, и его голос надломился.

— Понимаю. Да, это верно, вы никогда не видели меня… — Я снова не закончил предложение.

Я не плакал. Мне не удавалось контролировать слезные протоки только два раза в жизни, и оба раза я был неопытным ребенком. Я не плакал.

Так почему он смотрел на меня, будто это было не так?

— Я не плачу, Джим.

— Я знаю. Теперь я знаю.

Он глубоко втянул воздуха и устало опустил голову.

— Так, ладно, можно я сделаю кое-что совершенно неуместное и наверняка некомфортное для тебя?

Две десятых секунды я почему-то считал, что он собирался коснуться моего лица: щек, век, теплой кожи, которую я бы подставил под его пальцы… чтобы он мог убедиться, что там не было слез, будто зрения не хватало, будто ему требовалось ощупать, чтобы поверить.

А потом странная вспышка исчезла, и я рационально заключил, что это была выдумка.

— Полагаю, вы говорите не об объятии: такая мелочь не стоит упоминания.

Его полные губы чуть дернулись.

— Отлично, могу я сделать кое-что еще совершенно неуместное и наверняка некомфортное для тебя?

Чувство покоя стало реальнее, когда он лукаво взглянул на меня из-под ресниц.

— Возможно, — утомленно ответил я.

Я был в кровати. В своей каюте. И Джим тоже был. Тоже на кровати. Занимал то же пространство. Все эти факторы не способствовали безобидной беседе.

Но внезапно он потерял свою шутливость, и его взгляд затуманили сомнения.

— Нет, если подумать, все нормально. Забудь. — Я даже не озаботился тем, чтобы сообщить о невыполнимости его просьбы. — Я, ну… мне лучше уйти. Ага. Я пошел. Извини, что побеспокоил, я не хотел.

— Твое присутствие было приемлемо, Джим, — проинформировал я.

Он практически улыбнулся и встал, чтобы уйти.

— Эй, прежде чем уйти, я хотел спросить… — Он снова повернулся ко мне и едва ли не подозрительно сузил глаза. — Тебе приснился кошмар?

Я задумался, как долго он пробыл в моей каюте, прежде чем я проснулся.

— Что заставило тебя задать этот вопрос?

Он моргнул.

— Это странно, что я не знаю? По крайней мере, не уверен.

Возможно, в бессознательном состоянии я утратил контроль над мимическими мышцами. Но вероятность была не слишком высока; такая оплошность скорее указывала на смятение разума наподобие пон-фарра или, возможно, хаос, в котором была моя катра до того, как меня постигло озарение. Теперь, когда я принял эту… привязанность к капитану как часть себя, с которой следует считаться (поскольку мне никогда ее не искоренить), я более не страдал от эмоциональных вспышек, как прежде; подобные эпизоды опасны и неестественны для истинного вулканца.

— Поясните.

— Ты выглядел совершенно… — он прочистил горло, — невозмутимым. Обычно тот, кому снится кошмар, извивается на кровати или… по крайней мере, выглядит встревоженно, но ты выглядел… нормально, только глаза закрыты, так что я не мог… в общем, не знаю. Понятия не имею, откуда я узнал, что ты кричишь.

— Кричу? — тихо переспросил я.

Он оказался проницательнее, чем я думал. Возможно, причиной этого нервирующего понимания моего разума был его необычно высокий пси-уровень.

— Извини. Нет. Конечно нет, забудь то, что я сказал, пожалуйста.

Он сделал шаг назад, к двери. Я напомнил себе, что протянуть руку и отчаянно попросить его остаться было бы нелогично.

— Если бы вы не хотели уходить, я не возражал бы продолжить этот разговор, дабы прояснить некоторые моменты, — сообщил я.

— То есть ты просишь меня не уходить. — Он тепло улыбнулся и шагнул обратно ко мне. — Ладно. Не хочешь рассказать, о чем был сон? От этого может стать легче, если ты не против… если это не слишком личное и все такое. Тебе случайно не гигантская пицца-маньяк приснилась?

Он подбадривающе улыбнулся, но я совершенно ясно помнил каждый момент своего сна; при желании я мог увидеть каждую мельчайшую деталь. Таковы неизбежные последствия фотографической памяти. Ненависть к способности помнить то, что я там видел… она не была рациональна. Зная это, я мог заставить себя не чувствовать ее.

— Извини, Спок. — Должно быть, что-то отразилось на моем лице. Мне необходимо было сдерживать свои порывы, если Джим так легко меня читал. — Ты не… хочешь позвонить отцу? Это из-за Вулкана?

— Нет, в этом нет необходимости.

— Ладно.

Он терпеливо ждал. Я предположил, что он все еще хотел услышать о моем «кошмаре» (термин используется, чтобы прибавить отрицательный оттенок смысла, и потому не совсем точен).

— Мне снилась твоя смерть.

Шок — единственное слово, которым я могу описать выражение лица Джима после этих слов.

— Что?

Сначала он как будто собирался встряхнуть головой в полном неверии. Но вместо этого он пристально посмотрел мне в глаза, дыша с трудом, и повторил немного спокойнее:

— Что?

— Я сказал, что в моем сне ты умер.

— Да, это я слышал.

— Тогда я не понимаю вопроса.

— Я… ничего. — Он провел рукой по волосам и выдохнул. — Как… как я умер?

Неожиданная резкая боль будто наполнила мою кровеносную систему, и это было еще более странно от того, что я мог сделать себя нечувствительным к физическим ранам, а отстраниться от этого не получалось.

— Я не хочу обсуждать детали, Джим.

— О. — Мой тон заставил его попятиться, почти оказываясь в радиусе действия дверного сенсора, хотя я пытался смодулировать голос и снизить напряжение в нем. — Извини. Я пошел.

Он отвернулся. Сведенные мышцы его плеч были очень хорошо видны под обтягивающей майкой.

— Джим.

Я отбросил в сторону одеяло и сел на постели, мгновенно замечая, что было бы разумнее надеть что-нибудь под спальное облачение (свободный узел на поясе стал еще свободнее за ночь), после чего встал.

— А?

— Каковы были причины твоего присутствия в моей каюте, когда я проснулся?

Все еще стоя ко мне спиной, он ответил очень, очень тихо:

— Мне тоже приснился кошмар.

Он сжал кулак, и я шагнул к нему ближе, отчаянно желая утешить его и приласкать его пальцы. Я бы, конечно, не стал, но мысль была настойчива.

— Вы взломали замок, потому что хотели обсудить это со мной? Это было бы полезно?

Он покачал головой и несколько разрушил эффект от жеста, добавив шепотом:

— Так странно… я был в темноте… было темно, но так красиво, Спок… — Его голос был пропитан тоской, которая вынудила меня стряхнуть отрицательные эмоции. — Почему-то — не могу объяснить почему — это было успокаивающе. А потом… все изменилось. И возникла боль, такая слепящая боль в голове, я не понимал, почему, как, что вообще… а она все нарастала, пока я не решил, что сдохну, и ничего не мог поделать.

Не поворачиваясь ко мне, он ссутулился, и на его шее вздулись жилы.

— Наверное, пребывание на этой планете было не совсем курортом, — пробормотал он, не дождавшись от меня ответа.

— Вероятно, — согласился я.

— Так, эм… ничего, если сейчас я тебя обниму?

Землянину это не показалось бы колебанием: мне потребовалось не больше секунды, чтобы прийти к выводу, что это снова было ради капитана, необходимо ему, а значит, сомнениям не было места.

— Ничего.

Он неожиданно быстро развернулся и, как в первый раз, бросился на меня, прижался грудью к моей груди и вплел пальцы в мои волосы, оперевшись на меня в поисках поддержки.

— Я так рад, что ты в порядке, Спок, — сказал он. — Это необходимо. Не для меня, просто… необходимо, чтобы ты был жив. Так что, ну, спасибо за это. — Он тихо засмеялся и прижался ближе. Ткань моей одежды натянулась почти до предела. — Это так глупо и неловко! — со смехом добавил он, и если ему уже становилось лучше, то мои усилия стоили того.

Поверхностный порез на шее чуть защипал от натяжения кожи, но физическая боль, естественно, потеряла значение, когда я сосредоточился на том, чтобы сохранять… приемлемое положение по отношению к телу капитана. Я поддерживал его вес почти полностью, потому что он поднялся на цыпочки, и хотя человеческое тело Джима было легким, соприкосновение такой площади привлекло мое внимание к столь примечательным научным фактам, как соотношение касательных в параболической траектории…

Через четырнадцать секунд он отстранился, положив руку мне на бедро и скользнув другой рукой с моей шеи к талии. Внезапно он отскочил назад и посмотрел на меня по-настоящему; его глаза расширились, и он закрыл их рукой.

— Господи, Спок! Пожалей меня!

Еще один нелогичный скачок мысли, заставивший меня потерять нить разговора.

— Вас что-то беспокоит, капитан? — осторожно спросил я.

С его губ сорвался короткий истеричный смешок. Он взглянул на меня сквозь пальцы и расхохотался.

— А, ничего. — Он опустил руку и подчеркнуто уставился в потолок. — Ничего. Наверно, это даже становится смешным. Я лучше решу, что это смешно, а не… другое. Другое — это плохо. Плохие вещи, это просто прелесть… Ой, да кого я обманываю?..

— Капитан?

Порой ход мыслей Джима становился настолько невероятным, что я мог лишь наблюдать и ожидать пояснений, которые часто не следовали.

— Спок, мне надо быть на мостике через полчаса, так что лучше не надо.

Раздражение в тот момент не было логично. Как и разочарование.

И все же.

— Вы не будете так добры пояснить, что вы имеете в виду, пожалуйста?

— Нет, не буду, — пылко ответил Джим. — Но знаешь, я очень рад убедиться, что ты в порядке, и еще не мог бы ты немножечко затянуть этот пояс, пожалуйста?

Я исполнил его просьбу. Мои мысли разбегались. Факты. Его смена начиналась через тридцать минут, моя — через три часа. Капитан был «рад» знать, что состояние моего разума положительно. Джим также находился в состоянии возбуждения, возможно, в связи с моей обнаженной плотью, которая, как он уже говорил в прошлом, не была ему неприятна. Строго говоря, она оказывала на него совершенно противоположный эффект, и потому логично было бы предположить, что схожие обстоятельства вызвали соответствующую реакцию…

— И прежде, чем ты станешь весь такой снисходительный и «я вулканец, я охрененен, смотрите, как я себя подавляю, мои навыки самоконтроля войдут в легенды», да будет тебе известно, что я могу отомстить, так что если не хочешь, чтобы я разделся прямо сейчас на этом месте, прекрати выглядеть таким отвратительно самодовольным.

— В самом деле, капитан, слабая угроза.

— Что? Это… ты не боишься, что я разденусь? — с надеждой спросил он.

Щека привычно заныла, когда я сдержал эмоциональное проявление веселья.

— Страх в таком случае был бы совершенно нелогичен.

— Точно? — Его невинно-насмешливый тон слегка изменился, стал более вызывающим.

— Вне сомнений, — ответил я, и хотя это нельзя было с уверенностью назвать ложью, я уже некоторое время не подходил к ней так близко.

Губы Джима изогнулись в очаровательной улыбке.

— Приятно слышать. Ну, я пойду приму душ…

— Но вы уже одеты для гамма-смены.

Я не стал добавлять, что во время объятия уловил отчетливый аромат чистой кожи и мыла — следовательно, он недавно принимал душ. Кроме того, его волосы были слегка влажными, когда я случайно коснулся их.

— Эм, ну да. — Он неопределенно взмахнул рукой, и мгновение его взгляд блуждал по моему телу (времени вполне достаточно, чтобы я тут же был вынужден подавить определенные… чувства). — Мне нужно кое с чем разобраться, знаешь. Дело.

— …Дело, капитан?

— Ага. Работенка в душевой… эй, это ведь гениально, все должны иметь возможность это делать! — Он как будто всерьез рассматривал эту мысль, его глаза вспыхнули. — Я имею в виду, серьезно, круто же было бы! Почему никто раньше об этом не подумал?

— Не знаю, капитан.

Джим снова усмехнулся.

— Хмм, я тут подумал: а ведь моя каюта совсем близко к твоей! Это… кое-что!

Я никогда раньше не считал Джима жестоким.

— Она примерно в 5.2389 метрах от моей, это факт, сэр.

— Ух ты, опять сэр? — Он подмигнул. — В общем, да, пойду-ка приму свой чудесный горячий душ с паром и всем прочим…

— Вы можете покинуть эту комнату.

— О, ты же не злишься, да, Спок? Ну, это же только справедливо, верно?

А сейчас что он имел в виду? Каким образом эта странная пытка может быть «справедливой»?

— Я… я не знаю…

— Извини, извини еще раз, я уже ухожу. Тебе неплохо бы еще поспать. Сладких снов!

И без всякого пояснения, даже без еще одного сбивающего с толку комментария, а особенно — не дав мне поймать его руку, проникнуть в его разум сквозь кожу, кровь и ткани и насладиться его запутанными мыслями…

Он ушел.

Он попросту удалился.

Он покинул каюту, оставляя меня одного, и вернулся в свою, чтобы принять звуковой душ и, согласно его словам, сделать «дело», что было непонятно, потому что его брови намекали на иное занятие, которое ассоциировалось у землян с наготой…

Я определенно не собирался спать. Ни той ночью, ни следующей… и если бы это было физиологически возможно, я бы вряд ли когда-нибудь уснул.