¹ Здесь мы в первую очередь ссылаемся на следующие работы: «Gemeinschafts- fremde». Quellen zur Verfolgung von «Asozialen» 1933-1945 / hg. von W. Ayaß. Koblenz, 1998. С. XI; Ayaß W. Asoziale im Nationalsozialismus. Stuttgart, 1995; Wagner P. Volksge- meinschaft ohne Verbrecher. Konzeptionen und Praxis der Kriminalpolizei in der Zeit der Weimarer Republik und des Nationalsozialismus. Hamburg, 1996; Wachsmann N. From In- definite Confinement to Extermination «Habitual Criminals* in the Third Reich // Social Outsiders in Nazi Germany / ed. by R. Gellately, N. Stoltzfuss. Princeton; Oxford, 2001. P. 165-191.

2 Сравни рассуждения о социалистической дисциплине: Крыленко н. В. Проект уголовного кодекса Союза сср. С. 6.

Оба государства, немецкое и советское, характеризует безгра- ничный социально-политический оптимизм, который отталкивался, в свою очередь, от радикального преобразования общества — в фор- ме сообщества. Целью и самоочевидной вещью было полное осво- бождение общества от социальных проблем и конфликтов. Таким образом, на первый план выдвигались социально-технологические аспекты, т. е. защита общества — народного сообщества в Герма- нии — от вреда и опасностей и исключения из него «чуждых эле- ментов». Отклонение от общественной нормы, основывающейся на дисциплине и принуждении к труду, могло привести к заключению в лагерь, а с 1937-1938 гг. — стать причиной смерти². Политика реин- теграции «уклонистов» — здесь мы включаем и Веймарскую респуб- лику — развивалась от филантропических начал к насильственно осуществлявшемуся перевоспитанию трудом. Как в Германии, так _и в Советском Союзе чрезвычайно усилилась социальная и госу- дарственная чувствительность в отношении нарушения норм. Оди- наковым в отношении обоих государств является и то, что в конце концов было осуществлено массовое уничтожение или изоляция соответствующей клиентуры. Главной целевой группой политики борьбы с преступностью обеих систем в результате стали мелкие уголовники-рецидивисты, злостные хулиганы и попавшие в поле зре- ния карательных органов безработные и бездомные. Акцент при этом был сделан на рецидивном девиантном поведении. В случае рецидива как конкретное содержание преступления, так и величина ранних су- димостей, особенно в Советском Союзе, отступали на задний план и были, скорее, второстепенными факторами.

Серьезное различие между Германией и Советским Союзом со- стояло в теоретической легитимации репрессий. В Германии в основе «исключения неполноценных из среды цвета немецкой нации» ле- жал евгенический вариант расизма, подкрепленный биологической моделью преступности, которая трактовала социальную девиацию и преступность как генетически обусловленный феномен и таким об- разом оправдывала их «искоренение»¹. Подоплеку эскалации обус- лавливали вызванные действиями национал-социалистического ре- жима военные условия, которые в конце концов придали социальной дезинтеграции массовые размеры.

В Советском Союзе, напротив, расистско-биологическая модель не играла никакой доказуемой роли². Почва для систематического ис- требления в этой стране была подготовлена тем, что размышлениям и исследованиям о причинах преступности и социальной девиации были положены жесткие теоретические границы. Социологическая модель была объявлена для социалистического общества недействи-

¹ Сравни размышления по этому поводу: Korzilius S. «Asoziale» und «Parasiten» im Recht der SBZ/DDR. Randgruppen im Sozialismus zwischen Repression und Ausgrenzung. Köln; Weimar; Wien, 2005. S. 705.

² Принадлежность к обществу является в первую очередь актом, сознательно осу- ществляемым индивидуумом.

³ Усиленно поощряемое государством коллективистское мышление в советском обществе, утверждавшее приоритет общества над индивидуумом, образует базис для того, чтобы по меньшей мере в случае с рабочим классом не стоило ожидать от него со- лидарности с теми, кого интеллектуалы обозначали как «социально близкий элемент». См.: Ignatieff М. State, Civil Society and Total Institutions. A Critique of Recent Social Histories of Punishment // Social Control and the State / ed. S. Cohen, A. Scull. Worcester, 1986. P. 75-105.

¹ МВД России: Энциклопедия / гл. ред. В. Ф. Некрасов. М., 2002; Министерство внутренних дел. 1902-2002. Исторический очерк. М.. 2004 и др.

Папчинский А. А., Тумшис М. А. Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК. М, 2001; Наумов Л. Борьба в руководстве НКВД в 1936-38 гг. М., 2003; Лубянка. Ста- лин н Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы выс- ших органов партийной и государственной власти. 1937-1938 / под ред. А. Н. Яковле- ва. М., 2004 и др.

³ Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. С. 342. ¹ Лунеев В. В. Преступность XX века. Мировые, региональные и российские тен- денции. М„ 1997. С. 58.

тельной. Первоначально ситуацию спасала теория рудиментов и инфильтрации, видевшая причины преступности и социальной де- виации в остатках старого капиталистического порядка (переходное общество)¹. Перед лицом катастрофической социальной ситуации, вызванной в конце 1920-х гг. собственными действиями авангарда рабочего класса (коллективизация и индустриализация), теория ру- диментов и инфильтрации была доведена до крайности, ключевым словом стало понятие «классовый враг». Но взрывчатая смесь обра- зовалась только с помощью очередной идеологической конструкции, не нуждавшейся в биологическом обосновании: ответственность за девиантное поведение, точно так же как и в классической консерва- тивной теории преступности, снова приписывалась свободной воле или свободному решению индивидуума, поскольку центральная со- циологическая категория — невинная «жертва социальных отноше- ний» — утратила в социалистическом обществе свою действенность. Деформирующие личность капиталистические структуры были лик- видированы. У индивидуума теперь был выбор: либо интегрироваться в новое общество, либо поставить себя вне его². Если же он слишком часто отвергал предложение социалистического общества об интегра- ции, что было четко видно по его повторяющемуся асоциальному по- ведению, то государство оставляло за собой право в массовом порядке изолировать (с 1935 г. через милицейскую тройку) или даже физиче- ски ликвидировать (в 1937-1938 гг. с помощью «кулацкой» тройки) эти особенно общественно вредные преступные элементы и социаль- ных маргиналов³. Индустриализация социально-политического мыш- ления достигла тем самым своего смертельного пика.

В. А. Иванов (Санкт-Петербург) ПРЕСТУПНИКИ КАК ЦЕЛЕВАЯ ГРУППА ОПЕРАЦИИ ПО ПРИКАЗУ № 00447 В ЛЕНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ

Замечено, что во времена «реабилитационных пандемий», не менее впечатляющих, чем «малые» и «большие» терроры в России, рано или поздно начинали говорить об уголовниках как жертвенных агнцах, сви- репо перемолотых жерновами всеохватывающего репрессивного моло- ха, или, напротив, о чрезвычайной последовательности государственной политики по отношению к ним, послаблениях и даже всепрощенчестве.

В этой связи нельзя было назвать последовательными позиции как Министерства внутренних дел Российской Федерации, уклоняв- шегося от дискурса по этой проблеме¹, так и Федеральной службы безопасности страны, предпочитавшей идентифицировать лишь «по- литический» контекст деятельности своих недавних предшественни- ков². Возможно, это происходило потому, что эксперты названных ведомств, анализируя тенденции уголовной преступности в стране в 1937-1938 гг., на основе имеющихся статистических данных при- шли к заключению, что массовый террор якобы способствовал успе- ху в борьбе с уголовной преступностью вообще. Первый раз такой тезис был выдвинут Н. И. Ежовым в спецсообщении И. В. Сталину 8 сентября 1937 г., в котором говорилось, что «в городах и на селе рез- ко сократились грабежи и кражи»³.

Вне сомнений, что теоретическое обоснование своим выводам современные специалисты находили в весьма солидных научных трудах, посвященных данному вопросу. Даже такой известный кри- минолог, как В. В. Лунеев, утверждал, что «советский народ, жестко схваченный в "ежовые" рукавицы, посаженный в лагеря и беспо- щадно уничтожаемый, действительно все меньше и меньше совер- шал уголовных деяний»⁴.