¹ Книга памяти жертв политических репрессий Калининской области. Мартиро- лог. 1937-1938 / гл. ред. Е. И. Кравцова. Том 1. Тверь, 2001. С. 27. А. И. Солженицын, цитируя своих критиков, писал: « Еще возражают: да ведь вы видели только ворячью мел- коту, главные-то, подлинные воры, головка воровского мира, все расстреляны в 37-м году. Действительно, воров 20-х годов я не видел». См.: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования. Ч. III—IV // Малое собрание сочинений. Т. 6. М., 1991. С. 273.

2 Самосудов в. М. Большой террор в Омском Прииртышье, 1937-1938. Омск, 1998. С. 67.

К примеру, в конце 1980-х гг. в СССР высокими тиражами издавались соответ- ствующие произведения А. Солженицына, Е. Гинзбург, Л. Копелева и В. Шаламова.

⁴ Ryklin М. Der «verfluchte Orden». Salamov, Solzenicyn und die Kriminellen // Osteuropa. 2007. Bd. 57. H. 6. S. 107-124; Rittersporn G. From the GULAG of the memorial to the history of penal policy in the Soviet Union. 1933-1953 // Rittersporn G. Stalinist Simplifications and Soviet Complications. Social Tensions and Political Conflicts in the USSR. 1933-1953. Chur, 1991. P. 229-318.

⁵ Ryklin M. Der «verfluchte Orden». S. 111-112. См. по этому поводу следующие произведения: Шаламов В. Очерки преступного мира // Собрание сочинений в че- тырех томах. Т. 2. М., 1998; Он же. Жульническая кровь // Там же; Он же. Красный крест // Шаламов В. Левый берег. Рассказы. М., 1989; Солженицын А. Социально- близкие // Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования. Ч. III-IV. С. 265-277, 263.

Ryklin М. Der «verfluchte Orden». S. 111-112; Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ.

С 265-277. 2

Ryklin М. Der «verfluchte Orden». S. 117. К вопросу о позиции А.И. Солженицы- на см.: Rittersporn G. From the GULAG... P. 231-232.

Ryklin M. Der «verfluchte Orden». S. 113, 123. To же самое см. у Солженицына: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Ч. III-IV. С. 265-277.

области историк В. А. Смирнов пишет: «Надо признать, что управле- ние [НКВД по Калининской области] приняло решительные меры по "очистке" нашего региона от уголовно-преступных элементов, неоднократно преследовавшихся за бандитизм, вооруженные грабе- жи, убийства, кражи и другие преступления уголовного характера»¹. Омский историк В. М. Самосудов в своей книге создает впечатление, что уголовники только случайно попадали в число лиц, осужденных тройкой по политическим мотивам в ходе массовых преследований².

Общественное мнение об уголовниках во многом сформировалось под воздействием «лагерной» литературы³. Французский историк Габор Риттершпорн (Gabor Rittersporn) и русский философ Михаил Рыклин первыми подвергли анализу наиболее влиятельные литературные про- изведения А. И. Солженицына и В. Шаламова на предмет того, как в них изображены уголовники⁴. Оба писателя описывают профессиональных уголовников — блатарей, которые изолированно от внешней социальной среды, совместно образовывают своеобразный тайный орден со своим специальным кодексом и эндогамным принципом его пополнения (ре- крутирования). Асоциально настроенные и всегда готовые к насилию блатари терроризировали в лагерях «политических заключенных»⁵.

Интересно, что Рыклин, несмотря на свои сомнения в отноше- нии описания преступного мира как непроницаемого и гомогенно- го образования, что приводит к его «демонизации» и оставляет вне внимания факт сотрудничества преступного мира с режимом, также поддерживает основной структурный элемент позиции Шаламова и Солженицына, а именно идею дихотомии преступного мира (профес- сиональные уголовники) и «политических», что служит еще больше- му укоренению стереотипа¹. Рыклин основывает на этом свой собст- венный тезис о «родственности [сталинского] режима и уголовного мира»². При этом он излагает критику Шаламова и Солженицына, направленную против таких советских писателей, как И. Бабель, В. Каверин, Л. Леонов, И. Ильф и Е. Петров, которые идеализирова- ли и поэтизировали уголовников. Далее Рыклин констатирует, что из этой литературы возникло представление об уголовниках как о «со- циально близком [по отношению к пролетариату] элементе», который может быть перевоспитан и «перекован». Наконец, Рыклин утверж- дает, что «усиленное повышение социального престижа уголовников было конституциональной составной частью советской [внутренней] политики», а «сближение советской идеологии с этой социальной [уголовной] средой, ее идеализированное превозношение» ни в коем случае не являлось недоразумением, а было свойственно этой идео- логии³. Рассуждения Рыклина имеют одно серьезное слабое место. И без того едва ли существовавшая где-либо, кроме сферы пропаган- ды, политика «перековки» была окончательно ликвидирована самое позднее в начале 1937 г., вместе с закрытием одноименной лагерной газеты. «Социально близкий элемент» к этому моменту уже давно мутировал в «социально вредный элемент».

Наряду с этим доминирующим и почти безнадежно негативным изображением преступного мира, потрясающе схожим с авторитар- ными сталинскими образцами мышления, в «лагерной» литературе снова и снова встречаются описания уголовников, которые с помо- щью своих превосходных знаний неписаных законов лагерной по- вседневности помогали выжить «политическим».

Едва ли можно принять стремление отмежевать уголовников от «политических» только на основании их якобы морально и социаль- но предосудительного поведения. Нам кажется разумной попытка Арч Гетти (Arch Getty), Габора Риттершпорна и Виктора Земскова «to separate ordinary criminality from genuine opposition to the system as well as from other reasons for which people were subjected to penal repression»: «отделить обычную преступность от оппозиции систе-

¹ Getty J. А., Rittersporn G. Т., Zemskov V. N. Victims of the Soviet Penal System in the Pre-war Years // American Historical Review. 1993. № 3. P. 1033.

² Ibid. P. 1034-1035,1044.

³ Иванов В. А. Органы государственной безопасности и массовые репрессии на Северо-Западе в 30-50-е годы. СПб., 1995; Он же. Миссия ордена. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-х — 40-х гг. (по материалам Северо-Запада РСФСР). СПб., 1997. С. 440.

⁴ Уже Гетти, Риттершпорн и Земсков предполагали отношение приказа № 00447 к этому контингенту: «some of whom were hardly more than notorious hooligans and yet were sometimes sent to the firing squad» («некоторые из них были едва ли больше, чем обычные хулиганы, но их иногда отправляли прямиком в уголовный розыск»). См.: Getty J. А., Rittersporn G. Т., Zemskov V. N. Victims of the Soviet Penal System in the Pre-war Years. P. 1032; Тепляков А. Преследование деклассированных элементов и уго- ловников // Тепляков А. Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М., 2008. С. 397-406.

⁵ См. в настоящем сборнике статью В. А. Иванова: «Преступники как целевая группа операции по приказу № 00447 в Ленинградской области».

⁶ Петер Соломон также сначала не заметил, что уголовники были целью репрес- сий времен Большого террора. Так, в 1996 г. он писал, что в 1937-1938 гг. «борьбой с обычной преступностью пренебрегали» («the handling of ordinary criminality suffered»). См.: Solomon P. Soviet Criminal Justice under Stalin. Cambridge, 1996. P. 230.

¹ Hagenloh Р. М. «Socially Harmful Elements» and the Great Terror // Stalinism. New Directions / ed. S. Fitzpatrick. London, 1999. P. 286-308; Yekelchyk S. The Making of a «Proletarian Capital». Patterns of Stalinist Social Policy in Kiev in the Mid 1930s // Europe-Asia Studies. 1998. № 7. P. 1229-1244; Rimmel L. A. A Microcosmos of Terror, or Class Warfare in Leningrad. The March 1935 Exile of «Alien Elements» //Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2000. № 4. S. 528-551; Shearer D. R. Crime and Social Disorder in Stalin's Russia. A Reassessment of the Great Retreat and the Origins of Mass Repression //

Cahiers du Monde russe. 1998. № 1-2. P. 119-148.

2

Bebel A. Die Frau und der Sozialismus. Berlin, 1904.

3

Цит. по: Катехизис революционера // Революционный радикализм в России: ^Век девятнадцатый / док. публ. под ред. Е. Л. Рудницкой. М., 1997. С 248.

ме, так же как и от других причин, по которым люди подвергались репрессиям»¹. Она открывает возможность исследовать, различал ли режим, и если да, то почему и в какой форме, «политических» и «неполитических» преступников. Упомянутые авторы констатируют в своей работе на основе использованных ими документов властных органов, что важной функцией лагерной системы было подавление, наряду с действительной и воображаемой оппозицией, также соци- альной девиации².

Научный подход к изучению преступности в период сталинизма находится пока в зародыше. В Российской Федерации первые до- кументальные материалы и статистические данные в отношении реализации этого аспекта приказа № 00447 были опубликованы санкт-петербургским историком Владимиром Ивановым³. Главным результатом его исследования является то, что автор не смог ни об- наружить понижение уровня преступности после окончания Боль- шого террора, ни подтвердить наблюдение о том, что якобы в ходе массовой операции главный удар был направлен против закоренелых преступников⁴. В большей степени речь шла о мелких уголовниках- рецидивистах⁵.

Если критически относиться к небольшому количеству англо-аме- риканских исследований по теме⁶, то можно констатировать излиш- нее подчеркивание и преувеличение — без сомнения имевшихся — политических мотивов в преследовании уголовников и социальной девиации, т. е. уголовники в этих работах в конечном счете причис- ляются к политическим противникам большевиков¹. Этой позиции мы можем противопоставить следующий тезис: во-первых, преследо- вание уголовников и социальных «уклонистов» носило отчетливые черты социальной технологии; во-вторых, доказуем факт специфи- ческого восприятия преступности и социальной девиации, начиная с момента возникновения Советского Союза.