7.2. Жизненный уклад, быт, обычаи и нравы славян

Оставивший сведения о древних славянах историк востока Гардизи в работе использовал утраченный труд ал-Джайхани (ок. 922 г.). Был знаком Гардизи и с трудом Ибн Хордадбеха, родившегося около 820 г. и впоследствии правившего Табаристаном, провинцией к югу от Каспия, а также заведывавшего почтой на северо-западе Ирана.

Ибн Русте-Гардизи, описывая жизненный уклад славян, писал: “В их стране холод до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывают деревянную остроконечную крышу, и на крышу накладывают землю. В такие погреба переселяются со всем семейством, и взяв дров и камней, разжигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда же камни раскалятся до высшей степени, их обливают водой, отчего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают одежду. В таком жилье остаются они до весны” [34, с.135–138].

Н.М. Карамзин, предприняв источниковедческий анализ работ историков древности по вопросу нравов и обычаев древних славян, писал: “Современный Историкъ говоритъ, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравовъ, неизвьстную тогдашнимъ Грекамъ” [11, т. I, гл. I, с. 35].

Прокопий Кесарийский – советник византийского полководца Велисария и автор “Истории войн”, в своей работе приводит данные об общественном устройстве современных ему славянах: “Ведь племена эти, склавины и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии, и оттого у них выгодные дела всегда ведутся сообща...” [34, с. 136–138].

Одним из составляющих этнохарактер древних славян компонентов являлось возведенное в своеобразный культ гостеприимство. По сообщениям Псевдо-Маврикия: “К прибывающим к ним иноземцам относятся они ласково и, оказывая им знаки своего расположения (при переходе их) из одного места в другое, охраняют их в случае надобности, так, что, если бы оказалось, что, по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний претерпел (какой-либо) ущерб, принимавший его раньше начинает войну (против виновного), считая долгом чести отомстить за чужеземца” [39, с. 100].

Н.М. Карамзин, рассматривая аспекты взаимодействия славян с чужеземцами, отмечал, что: “Славянинъ, выходя изъ дому, оставлялъ дверь отворенную и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посъщали Славянъ, между которыми не было для нихъ ни воровъ, ни разбойниковъ” [11, т. I, гл. III, с. 36].

Ибн Русте в работе “ал-А’лак ан-нафиса”, анализируя аспекты этнохарактера славян, отмечал: “Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, так же как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто из них обидит или притеснит чужеземца, то помогают и защищают последнего” [34, с. 135–138].

Гостеприимство древних славян базировалось как на сложившихся морально-нравственных нормах, так и на экономической заинтересованности в бесперебойной торговле с окружающими племенами. Ибн Русте в работе “ал- А’лак ан-нафиса”, характеризуя древних славян, акцентировал внимание на том, что: “Единственное их занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса” [34, с.135–138].

Подводя итог свидетельствам как западных, так и восточных авторов о нравах гостеприимства славян, Н.М. Карамзин писал: “Всякой путешественникъ былъ для нихъ какъ бы священнымъ: встрьчали его съ ласкою, угощали съ радостію, провожали съ благословениемъ и сдавали другь другу на руки. Хозяинъ отвьтствовалъ народу за безопасность чужеземца, и кто не умьлъ сберечь гостя отъ бьды или непрятності, тому мстили сосьды за сіе оскорбленіе какъ за собственное” [11, т. I, гл. III, с. 36].

При этом Н.М. Карамзин отмечал, что в рассматриваемый период столь великое радушие и гостеприимство было характерно отнюдь не для всех племен, народов: “Столь же единогласно хвалятъ льтописи общее гостеприимство Славянъ, рьдкое въ другихъ земляхъ и донынь весьма обыкновенное во всьхъ Славянскихъ: такъ сльды древнихъ обычаевъ сохраняются въ теченіе многихъ вьковъ, и самое отдаленное потомство насльдуетъ нравы своихъ предковъ” [11, т. I, гл. III, с. 36].

Для древних славян были присущи высокие морально-нравственные качества. Так, Псевдо-Маврикий, характеризуя древних славян, особо отмечал в своих трудах: “Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считают смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь” [39, с. 100–101].

Н.М. Карамзин, обобщая свидетельства западных и восточных историков, подчеркивал: “Славянки не хотьли переживать мужей, и добровольно сожигались на кострь съ ихъ трупами. Вдова живая безчестила семейство. Думаютъ, что сіе варварское обыкновеніе, истребленное только благодьтельнымъ учениемъ Христіанской вьры, введено было Славянами (равно какъ и въ Индіи) для отвращенія тайныхъ мужеубійствъ: осторожность ужасная не менье самого злодьянія, которое предупреждалось ею!” [11, т. I , гл. III, с. 36–37].

В сочинении Ибн Русте “ал-А’лак ан-нафиса” сообщается о следующих обычаях у древних славян: “Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают. Женщины же, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. На другой день после сожжения покойника они идут на место, где это происходило, собирают с того места пепел и кладут его на холм. И по прошествии года после смерти покойника берут они бочонков двадцать (больше или меньше) меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют и затем расходятся. И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба, их вбивают стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, она становится на скамейку и конец завязывает вокруг своей шеи. После того как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь, где она и сгорает” [34, с. 137–138].

Женщина-славянка являлась своеобразной берегиней древнеславянского общества: “Удаленный отъ дьлъ народныхъ, Славянки ходили иногда на войну съ отцами и супругами, не боясь смерти: такъ при осадь Константинополя въ 626 году Греки нашли между убитыми Славянами многіе женскіе трупы. Мать, воспитывая дьтей, готовила ихъ быть воинами и непримиримыми врагами тьхъ людей, которые оскорбили ея ближнихъ: ибо Славяне, подобно другимъ народамъ языческимъ, стыдились забывать обиду” [11, т. I, гл. III, с. 37].

Источниковедческие изыскания Н.М. Карамзина позволили ему сделать следующие обобщения относительно славянских женщин: “Древние писатели хвалятъ цьломудріе не только женъ, но и мужей Славянскихъ. Требуя отъ невьстъ доказательства ихъ дьвственной непорочности, они считали за святую для себя обязанность быть вьрными супругамъ” [11, т. I, гл. III, с. 36].

Гардизи в труде “Зайн ал-ахбар”, характеризуя положение женщины в древнеславянском обществе, отмечал: “И между ними распространены прелюбодеяния, и если женщина полюбит мужчину, то сближается с ним, и если она окажется девственницей, то он делает ее женой, если же нет, то продает и говорит: “Если бы в тебе был прок, то сохранила бы себя... Если же, став женой, предается прелюбодеянию, то (муж) убивает ее, не принимая извинений” [34, с. 137].

Некоторые обычаи древних славян, восходя к периоду первобытнообщинного строя отличались архаичностью. Н.М. Карамзин, обобщая свидетельства историков древности, писал: “Говоря о жестокихъ обычаяхъ Славянъ языческихъ, скажемъ еще, что всякая мать имьла у нихъ право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишкомъ многочисленно, но обязывалась хранить жизнь сына, рожденнаго служить отечеству. Сему обыкновенію не уступало въ жестокости другое: право дьтей умерщвлять родителей, обремененныхъ старостію и бользнями, тягостныхъ для семейства и бесполезныхъ согражданамъ” [11, т. I, гл. III, с. 37].

Н.М. Карамзин объяснял эти архаичные нравы язычеством славян: “Такъ народы самые добродушные, безъ правилъ ума образованнаго и вьры истинной, съ спокойною совьстію могутъ ужасать природу своими дьлами, и превосходить звьрей въ лютости! Сіи дьти, сльдуя общему примьру какъ закону древнему, не считали себя извергами: они, напротивъ того, славились почтеніем къ родителямъ, и всегда пеклись объ ихъ благосостояніи” [11, т. I, гл. III, с. 37].

Восточный мыслитель Шараф аз-Заман Тахир ал-Марвази в труде “Таба и алхайаван”, характеризуя славян древности, отмечал: “Храбрость их и мужество хорошо известны, так что один из них равноценен многим из других народов. Если бы у них были лошади и они были наездниками, то они были бы страшнейшим бичом для человечества” [34, с. 138].

Псевдо-Маврикий, характеризуя общественное устройство древних славян, отмечал: “Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но, ограничивая (срок рабства) определенным временем, предполагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там (где они находятся), на положении свободных и друзей” [39, с. 101].

Ибн Русте, рассматривая положение рабов в славянском сообществе, констатировал: “С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют. У них много городов и живут они правильно”. Гардизи в труде “Зайн ал-ахбар” так характеризовал один из источников рабства у славян: “У них много рабов. Если схватят вора, забирают его имущество, а его самого затем отсылают на окраину страны и там наказывают” [34, с. 137].

К архаичным обычаям относился обычай кровной мести, практикуемый славянами в древности: “Страхъ неумолимой мести отвращалъ иногда злодьянія: въ случаь убійства не только самъ преступникъ, но и весь родъ его безпрестанно ожидалъ своей гибели отъ дьтей убитаго, которыя требовали крови за кровь” [11, т. I, гл. III, с. 37].

Ибн Русте в своем труде “ал-А’лак ан-нафиса” следующим образом характеризует обычаи и нравы славян, их общественное устройство: “И если один из них возбудит дело против другого, то зовет его на суд к царю, перед которым и препираются. Когда же царь произносит приговор, исполняет то, что он велит. Если же обе стороны недовольны приговором царя, то по его приказанию дело решается оружием, и чей из мечей острее, тот и побеждает. На этот поединок родственники приходят вооруженные и становятся. Затем соперники вступают в бой, и кто одолеет противника, выигрывает дело” [34, с. 137].

Значительный интерес представляют данные о роли жречества в древнеславянском обществе: “Есть у них знахари, из которых иные повелевают царем как будто бы они их начальники. Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак невозможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает на бревно и ждет, пока жертва не задохнется, и говорит, что эта жертва богу” [34, с. 137].

Фатализм смелости, отмечается в арабских источниках, был характерен для славян древности: “Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют и обращают в рабство. Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях” [34, с. 137–138].

Ибн Русте приводит данные о значительной имущественной дифференциации у славян: “Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении” [39, с. 137–138].

Материалы сравнительного языкознания свидетельствуют, что земледелие издавна было основой хозяйства славян. Археологические данные подтверждают господство земледелия в экономике восточных славян и знакомят нас с формами земледельческих орудий и видами сельскохозяйственных культур (рожь, пшеница, ячмень, овес, горох и др.). Первое письменное свидетельство об озимых посевах относится к середине X в. Арабский писатель Ибрахим ибн Якуб сообщает: “...они (славяне) сеют в два времени года – летом и весною – и пожинают две жатвы”. Общие для славянских языков слова “яр”, “ярина” и “озимь”, “озимина” позволяют предполагать, что чередование озимых и яровых посевов в сельском хозяйстве славян применялось значительно раньше.

Псевдо-Маврикий в труде “Стратегикон” отмечал: “У них большое количество разнообразного скота и плодов земных, лежащие в кучах, в особенности проса и пшеницы” [39, с. 100–101].

Далее Ибн Русте отмечал, повествуя о древних славянах: “Большая часть их посевов из проса. Во время жатвы они берут ковш с просяными зернами, поднимают к небу и говорят: “Господи, ты, который снабжал нас пищей, снабди и теперь нас ею в изобилии”.

Гардизи особо подчеркивает значение производства меда у славян. Бортни устраивались на деревьях. Владелец дерева поднимался по стволу, закреплял себя на нем сыромятными ремнями и принимался выдалбливать в стволе полость, призванную служить ульем или бортью. В одном стволе могло быть несколько бортей. В колоде выдалбливали полость и устанавливали ее среди сучьев дерева, подальше от поедающих мед “хозяев леса” – медведей. Индоевропейское название медведя таково: eisber (нем.) – ursus (лат.) – rksas (санскр.). Славяне же постоянно сталкивались с медовым пиратством бурого (biorn (шв.) – медведь) великана и характеризовали его через главную его слабость – мед.

Н.М. Карамзин отмечал: “Медъ былъ ихъ любимымъ питіемъ вьроятно, что они сначала дьлали его изъ меду льсныхъ, дикихъ пчелъ; а наконец и сами разводили ихъ” [11, т. I, гл. III, с. 39]. Ибн Русте в труде “ал-А’лак ан-нафиса” писал следующее о добыче меда: “И есть у них нечто вроде бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи и мед. Называется это у них улишдж, и из одного бочонка добывается до 10 кувшинов меду” [31, с. 137–138]. Арабские источники сообщали: “Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Их свирели длиной в два локтя, лютня же их восьмиструнная. Их хмельной напиток из меда. При сожжении покойника они предаются шумному веселию, выражая радость по поводу милости, оказанной ему богом” [34, с. 137–138].

Обычаи, нравы, славянская ментальность вызывали интерес, порой и удивление у представителей западной цивилизации. Ярко и образно передал это летописец “Повести временных лет”, описывая впечатление святого Андрея Первозванного от соприкосновения со славянским миром: “И поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: “Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся, и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья гибкие, и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва слезут, еле живые, обольются водою студеною, и тогда только оживут. И творят так всякий день, никем не мучимые, но сами себя мучат и этим совершают омовенье себе, а не мученье”. Те, услышав об этом, удивлялись; Андрей же, побывав в Риме, пришел в Синоп” [25].

Данные Первокрестителя Руси характеризуют, в какой глубине веков зарождались современные нравы и обычаи.

Характеризуя процесс формирования ментальности древних славян, становление их этнохарактера, истоков многих обычаев, нравов, необходимо отметить, что в условиях экспансии как с Запада, так и с Востока на ареал обитания древних славян, ставившей под вопрос само существование данного этноса, последний не только выстоял под натиском, но и частично ассимилировал представителей как западной, так и восточной цивилизации, впитав многие навыки, обычаи, достижения, которые частично легли в основу славянской ментальности, этнохарактера.

В славянском этносе, испытывавшем воздействие как западного фактора развития, так и восточного, наблюдался органичный сплав этих начал, обеспечивавший высокую жизнестойкость данного этноса, повышенную адаптацию к изменяющимся условиям существования. Все это обусловило, что славянский мир – значительный фактор в развитии как западной, так и восточной этнокультур. Особенности становления ментальности славян в ходе этногенеза – важный фактор прошлого, вектор осмысления настоящего и будущего.

Славянское общество дважды подступало к стадии формирования государственности, превращения в общество классовое: в VI–IV веках до н.э. и в III–IV веках н.э.

Высокая точка почти государственного периода появилась за полторы тысячи лет до общепризнанного периода Киевской Руси.

Б.А. Рыбаков