III. В отношении потерпевшего по половым преступлениям дополнительно к вопросу, адресованному эксперту-психиатру, следует задавать вопрос эксперту-психологу в следующей редакции:

С учетом уровня психического развития, индивидуально-психологических особенностей и (или) эмоционального состояния подэкспертного, мог ли подэкспертный понимать характер и значение совершаемых с ним действий или оказывать сопротивление виновному?

Как указывалось выше, ответ на данный вопрос имеет значение для установления беспомощного состояния потерпевшего (ст.131, 132 УК РФ, п.3 постановления №11 Пленума Верховного суда РФ от 15.06.2004 г. “О судебной практике по делам, предусмотренным статьями 131 и 132 УК РФ”). Чаще всего объектом исследования при производстве таких КСППЭ становятся малолетние и несовершеннолетние потерпевшие по половым преступлениям. При совершении иных преступлений (например, при мошенничестве) ответ на данный вопрос может иметь значение для установления такого отягчающего наказание обстоятельства, как «совершение преступления в отношении беззащитного или беспомощного лица (п. «з» ст.63 УК РФ).

Допустимо задавать и общий вопрос, входящий в общую компетенцию и эксперта-психиатра, и эксперта-психолога:

С учетом психического состояния, уровня психического развития, индивидуально-психологических особенностей и (или) эмоционального состояния подэкспертного, мог ли подэкспертный понимать характер и значение совершаемых с ним преступных действий или оказывать сопротивление виновному?

В отношении потерпевшего, совершившего суицид (покончившего или пытавшегося покончить жизнь самоубийством), следует задавать следующие вопросы:

В каком психическом состоянии находился подэкспертный в период, предшествовавший самоубийству? Существует ли причинно-следственная связь между действиями обвиняемого (описать те действия, которые квалифицированы следователем как изнасилование, насильственные действия сексуального характера или такие действия, которые квалифицируются как угрозы, жестокое обращение или систематическое унижение человеческого достоинства) и возникновением и развитием психического состояния подэкспертного в период, предшествовавший самоубийству?

Ответы на данные вопросы имеют значение для квалификации ст.110 УК РФ (“Доведение до самоубийства”) или определения п.“б” ст.63 УК РФ (по которому самоубийство потерпевшего, на практике чаще всего обусловленного изнасилованием или насильственными действиям сексуального характера, признается “наступлением тяжких последствий в результате совершения преступления”, т.е. отягчающим наказание обстоятельством). И в том, и в другом случае на основании заключения КСППЭ суд имеет возможность доказать наличие или отсутствие причинно-следственной связи между действиями виновного и фактом самоубийства потерпевшего лица. Учитывая, что психическое состояние потерпевшего может достигать, а может и не достигать психопатологического уровня, ответы на данные вопросы входят в совокупную компетенцию экспертов – психолога и психиатра.

В реальной практике при назначении КСППЭ чаще всего встречаются ошибки двух видов. Во-первых, это ошибочная формулировка вопросов, обращенных к судебному эксперту-психологу. Во-вторых, неправильное определение рода экспертизы – однородной или комплексной.

Рассмотрим типичные ошибки (в дополнение к указанным выше – см. стр. 28–30) при формулировке вопросов в практике назначения КСППЭ.

1) Недостаточно полно с психологической точки зрения формулируется вопрос об индивидуально-психологических особенностях обвиняемого. Часто вместо обобщенного термина “индивидуально-психологические особенности” следователи используют более узкие понятия, отражающие лишь отдельные стороны личности человека – например, такие как “черты личности”, “особенности характера”, “особенности темперамента”, “тип высшей нервной деятельности” и т.п. При экспертном исследовании индивидуально-психологических особенностей обвиняемого предмет и объем психодиагностической деятельности психолог определяет, исходя из анализа фабулы каждого конкретного уголовного дела и представления о возможных механизмах и мотивации правонарушения. Очевидно, что на стадии назначения КСППЭ следователь, не обладая специальными знаниями в области психологии, не в состоянии точно указывать психологу предмет или объем предстоящего исследования личности.

2) Нередко ошибочно формулируется вопрос: “Какие индивидуально-психологические особенности обвиняемого способствовали совершению преступления?” Ответ на данный вопрос не входит в компетенцию эксперта-психолога, поскольку он касается причин и условий, способствовавших совершению преступления. Согласно ч.2 ст.73 УПК РФ (“Обстоятельства, подлежащие доказыванию”), установление обстоятельств, способствовавших совершению преступления, в том числе обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого (п.3 ч.1 ст.73 УПК РФ), находится всецело в компетенции суда. Заключение же психолога-эксперта о наличии у подэкспертного определенных индивидуально-психологических особенностей может служить только необходимой предпосылкой для такого установления.

3) Неверным является и вопрос: “Каковы мотивы инкриминируемого обвиняемому деяния?” Ответ на данный вопрос также не входит в компетенцию судебного эксперта-психолога, поскольку понятие “мотива” в уголовном праве наполнено несколько иным содержанием, нежели в научной психологии. Мотив в юридическом (а не психологическом) смысле этого слова является компонентом состава ряда преступлений – очевидно, что в таком случае квалификация мотивов преступления находится всецело в компетенции следствия и суда. Кроме того, в большинстве случаев перечень юридически устанавливаемых криминальных мотивов (“из хулиганских побуждений”, “корыстные” и т.п.) отражает их оценочную, а не психологическую сторону. Следовательно, экспертное установление мотивов преступления ничего не говорит о психологических предпосылках вины и ответственности в том смысле, который принято вкладывать в названные понятия в уголовном праве.

4) В связи с тем, что в современном Уголовном кодексе (по сравнению с предыдущим) существенно модифицирована квалификация преступлений, совершенных в состоянии сильного душевного волнения, теряет свое значение вопрос следователей “о наличии у обвиняемого в момент совершения правонарушения состояния аффекта или иного эмоционального состояния, оказавшего существенное влияние на его сознание и поведение”. Формулировка данного вопроса была связана с двояким использованием понятия “сильное душевное волнение” в отмененном УК РСФСР. Сильное душевное волнение у обвиняемого, наступившее в ответ на противоправные действия потерпевшего, без признака внезапности, выступало как смягчающее ответственность обстоятельство (п.5 ст.38 УК РСФСР), и обычно определялось на основании экспертного заключения о наличии у обвиняемого эмоционального состояния, оказавшего существенное влияние на его сознание и поведение. Внезапно возникшее сильное душевное волнение в ответ на определенные действия потерпевшего служило квалифицирующим признаком составов преступления по ст. 104 и 119 УК РСФСР и, как правило, устанавливалось на основании экспертного заключения о наличии у обвиняемого состояния аффекта. В действующим УК РФ “внезапно возникшее сильное душевное волнение (аффект)” используются только как квалифицирующий признак. Как смягчающее наказание обстоятельство в УК РФ выступает “противоправность или аморальность поведения потерпевшего, явившиеся поводом для преступления” (п.“з” ст.61 УК РФ), без указания на эмоциональное состояние обвиняемого. Кроме того, в современных научных психологических исследованиях различают аффекты, возникшие в ответ на противоправные или аморальные действия потерпевшего (“физиологические аффекты”) и возникшие вследствие длительной психотравмирующей ситуации, связанной с поведением потерпевшего (“кумулятивные аффекты”). Поэтому следует задавать вопрос только о состоянии аффекта (как обобщенного экспертного понятия), и не сужать это эмоциональное состояние до “физиологического аффекта”.

5) Основной ошибкой следователей при назначении КСППЭ несовершеннолетнего обвиняемого является формулировка вопроса: “Соответствует ли уровень психического развития несовершеннолетнего обвиняемого его паспортному (календарному) возрасту?” (варианты: “Достиг ли несовершеннолетний по своему психическому развитию 14 (16-летнего) возраста?”; “Если психическое развитие несовершеннолетнего не соответствует его календарному возрасту, то какому возрасту оно соответствует?”). Ответ на приведенные вопросы не может быть дан в силу нескольких причин.

В научной психологии психологический возраст рассматривается как качественно определенный возрастной период психического развития, охватывающий обычно несколько лет (так, подростковый период охватывает промежуток от 11–12 до 14–15 лет), и не сводится к конкретному календарному возрасту. Возрастные нормы существуют именно для периодов, имеют преимущественно не количественный, а качественный характер и не остаются неизменными в процессе развития общества. Расчет каких-либо точных количественно определяемых возрастных нормативов невозможен также и вследствие высокой межиндивидуальной вариативности проявлений психического развития в связи с культуральными, межполовыми и другими различиями. Если же психическое развитие несовершеннолетнего существенно отклоняется от обобщенных норм возрастного периода, то подобные аномалии, как правило, имеют клинический характер (определяемый врачом-психиатром), качественно отличаются от любых возрастных нормативов и не могут быть к ним приравнены. Главный же недостаток подобных вопросов заключается в том, что они не основаны на законе и не вытекают из формулировки ч.3 ст.20 УК РФ, в соответствии с которой необходимо выявить у подростка “отставание в психическом развитии, не связанное с психическим расстройством” (возрастную личностную незрелость) и, в зависимости от наличия такого “отставания”, ограничение способности несовершеннолетнего “осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими”. Установление этих обстоятельств позволяет решить вопрос о возможности привлечения подростка к уголовной ответственности.

Неправильным следует считать и использование в вопросах к экспертам категории “умственная отсталость” вместо “отставания в психическом развитии, не связанного с психическим расстройством” как устаревшей и не содержащейся в действующем уголовном законодательстве.

6) Часто встречается следующий ошибочный вопрос при назначении КСППЭ лиц, покончивших с собой: “Мог ли потерпевший в момент совершения самоубийства осознавать значение своих действий либо руководить ими?” Этот вопрос представляет собой механический перенос модифицированной формулы невменяемости в экспертизу суицидентов. Ответ на данный вопрос никаким образом не раскрывает причинной связи психического состояния лица, покончившего жизнь самоубийством, с действиями обвиняемого. Насилие, жестокое обращение, систематическое унижение личного достоинства могут обусловить развитие психогенного психического расстройства, которое, достигая психотического уровня, будут препятствовать суициденту осознавать значение своих действий и осуществлять их регуляцию; в то же время нарушения осознания своих действий могут зависеть и от хронического психического расстройства, никак не связанного с какими-либо действиями обвиняемого. Более того, в ряде случаев утвердительный ответ на данный вопрос может “затушевывать” искомую причинную связь, давая защите обвиняемого возможность отрицать и сам факт противоправного поведения, аргументируя это тем, что эти факты существовали только в воображении душевнобольного, не понимающего, что происходит вокруг.

Можно выделить следующие основные варианты ошибочного назначения КСППЭ.

1) Следователем или судом назначается КСППЭ, когда достаточно назначить однородную судебно-психиатрическую экспертизу. В результате в заключении экспертизы даются ответы только на вопросы, входящие в компетенцию психиатра, и утрачивают свое значение вопросы, требующие специальных познаний в психологии. Например, обвиняемый совершил преступление под влиянием галлюцинаторных переживаний или бредовых мотивов и по результатам КСППЭ признан невменяемым. Такого рода экспертные решения встречаются примерно в 20% случаев. Конечно, далеко не всегда можно при назначении экспертизы предугадать, какие решения примут эксперты, но ряд таких случаев достаточно очевиден – например, обвиняемый в убийстве нескольких человек давно болен шизофренией, неоднократно перенес бредовые приступы (что подтверждается медицинской документацией), а следователь необоснованно назначает КСППЭ.

2) Следователем или судом назначается КСППЭ, но в постановлении (определении) отсутствуют вопросы, относящиеся к компетенции эксперта-психолога. В каждом десятом документе о назначении КСППЭ не содержится вопросов к психологам. С какой же целью в таком случае назначается не судебно-психиатрическая, а комплексная экспертиза? Скорее всего, происходит элементарная путаница из-за незнания следователем специфики КСППЭ и ее отличий от однородной судебно-психиатрической экспертизы.

3) Следователем или судом назначается судебно-психиатрическая экспертиза, но в постановлении (определении) содержатся вопросы, которые не входят в компетенцию эксперта-психиатра, но относятся к компетенции эксперта-психолога. Такие случаи более редки, но они также встречаются. В подобной ситуации очевидна ошибка при выборе вида экспертизы – следователя интересуют обстоятельства, входящие в компетенцию экспертов-психологов, а не психиатров и он неверно полагает, что психиатр может решить вопросы об аффекте, индивидуально-психологических особенностях и т.п.

4) Наконец, целый ряд комплексных психолого-психиатрических экспертиз назначается в тех случаях, когда можно было ограничиться однородной судебно-психологической экспертизой. В ошибочных постановлениях и определениях в примерно в 1 случае из 70 при назначении КСППЭ и судебно-психиатрической экспертиз формулируются вопросы, входящие в компетенцию только психолога. Гораздо больше случаев, когда при формально верном оформлении документа о назначении КСППЭ, можно было бы ограничиться однородной судебно-психологической экспертизой. Например, обвиняемой в убийстве своего мужа назначена третья повторная КСППЭ из-за сомнений суда в экспертном установлении состояния аффекта в момент убийства. Все три предыдущие КСППЭ, проведенные в разных экспертных учреждениях, пришли к однозначному мнению, что обвиняемая представляет собой психопатическую личность истероэксплозивного типа, могла осознавать фактический характер своих действий и ими руководить. Но две экспертные комиссии квалифицировали аффект, а одна пришла к выводу о его отсутствии. В данном случае очевидна необходимость производства не КСППЭ, а только судебно-психологической экспертизы.

В ряде случаев следователю бывает трудно определить характер назначаемой им экспертизы (однородная или комплексная) в силу объективных и не устранимых на этапе подготовки материалов причин. В таких ситуациях следователям можно рекомендовать следующий вариант действий. Назначается судебно-психиатрическая экспертиза без уточнения ее характеристик. Однако в своем постановлении следователь указывает, что руководителю государственного судебно-психиатрического экспертного учреждения разрешается самостоятельно привлекать к производству психиатрической экспертизы экспертов другой специальности (из числа сотрудников данного экспертного учреждения), если это окажется необходимым для разрешения экспертных вопросов. Подобное правомочие руководителя экспертного учреждения вытекает из нормы ч.2 ст.199 УПК. Тогда характер экспертизы становится известным только в процессе производства экспертных исследований; он отражается в составляемом экспертами заключении: “судебно-психиатрическая” (однородная), “психолого-психиатрическая”, “сексолого-психиатрическая”. Данный прием позволяет избежать многих затруднений, возникающих при несовпадении наименования назначенной экспертизы с ее истинным характером, выявившимся лишь впоследствии.