Терапевт и клиент в ‘игре’ опыта.

До сего момента мы установили в герменевтических терминах временной и экзистенциальный контекст, в котором, согласно Гудману и происходит получение терапевтического опыта. Далее мы остановились на отражении позиции, занятой клиентом и терапевтом в терапевтической ситуации. Как мы можем действительно и по существу говорить о том, что “происходит”, когда герменевтическое исследование движется в поисках творческих, освобождающих ответов в конкретности терапевтического диалога?

В это дискуссии будет полезным использование метафоры “игры”, которую мы должны внимательно исследовать под руководством Гадамера.

Основу для этого убеждения дает тот факт, что когда Гадамер представляет опыт переживания творческой реальности, он не колеблясь выбирает в качестве примера художественный мир и детские игры. (Perls., 1994, 22). В любом случае герменевтика Гадамера установила в детской игре архетипический паттерн переживания истины, развивающий Романтическую параллель между игрой и произведением искусства. Когда мы обращаемся к тексту, когда мы вступаем в контакт с видом искусства, мы проживаем опыт, который может привести нас обратно к феноменологии игры.

Таким образом создаётся удивительная лексическая сеть, особый вид семантического поля, которое содержит в себе и объединяет друг с другом случай контакта и жизнь искусства, терапию и игру.

Давайте начнём с первого элемента: игрокам во время игры необходимо погрузиться в неё с полной самоотверженностью. Парадоксально, но подобные игры требуют абсолютной серьезности. (Gadamer, 1983, 133).

Как мы уже видели, терапевтический опыт, так как он представляет собой опыт контакта, также требует полного участия не только клиента, который непосредственно в этом заинтересован, но также и терапевта. Только если в терапевтической ситуации проживаются эффективные взаимоотношения, и мы сталкиваемся с попыткой контакта и его срыва, тогда в “игре” взаимоотношений навязанной криком о помощи, мы можем вместе искать осуществимый путь восстановления опыта.

Вторым аспектом, возникающим в проведённом Гадамером анализе герменевтического опыта моделируемого парадигмами искусства и игры, является обязательное условие непрерывности осознавания (awareness). (Gadamer, 1983, 166). Это ясно из эстетического опыта, например в Аристотелевской теории трагедии. Согласно Гадамеру, участие наблюдателя в трагической драме, является “общением свидетеля” (ibid.). “Ощущение величия и страсти, которые поражают наблюдателя, в реальности имеют эффект глубокого исследования себя. Трагическая печаль появляется из новой осведомлённости о себе”(ibid.). но это не дистанцирование от собственного опыта, которое отдаляет наблюдателя от осведомлённости о себе, а событие, которое стимулирует эту осведомлённость таким образом, что она может достигнуть пика своих возможностей концентрации. Наблюдатель узнаёт себя в трагической истории, принимает участие в несчастной судьбе героя, и это означает, что во время просмотра наблюдатель получает какие-то знания о себе.

Оперируя терминами Гештльта, мы бы сказали, что в игре ,как и в искусстве, работа Selfфундаментальна: артист, через свою интеграцию продвигается к решению, что “ яркие ощущения и свободная, бесцельная игра позволяет энергии течь произвольно и приводит к замечательным открытиям” (Perls., 1994, 22). Терапия как игра не может разыгрываться в мире, который отделён от условий реальности, в котором клиент привыкает к рассмотрению простого осознавания как бесполезного или даже опасного. Терапевтической можно назвать ситуацию, в которой осознавание поддерживается настолько убедительно, насколько это возможно, так как в нём находится реальная сила клиента и, следовательно, его возможность к эффективному изменению.

Однако, есть ещё и третий аспект динамики игры, на котором нужно сделать акцент: её превосходство над игроками. “Аутентичный субъект игры – это очевидно не субъективность того, кто играет, а игра сама по себе”. Когда мы играем, мы должны иметь в виду правила игры и придерживаться их, не имея возможности доминировать над ними. Когда мы играем, в расчет принимается просто игра, а не тот, кто в неё играет. Когда мы решаемся на игру, мы вовлекаемся в её динамизм, который мы не в силах контролировать. Каждая игра основана на участии в ней. (ibid., 137).

Это утверждение справедливо по отношению к любому опыту. “Получить опыт”, в обычном смысле, значит пережить происходящее, смысл и последствия которого не известны заранее, и не могут быть предугаданы. Настоящий опыт не требует от нас успокаивающих прогнозов, он берёт нас за руку и ведёт вперёд: мы “получаем ” его в такой же степени, как и он “получает” нас. Существование игры – это не что-то, что требует наличия субъекта с ясным намерением для того чтобы игра была сыграна. Действительный смысл глагола “играть” весьма многогранный. Так, например, говоря, что что-то “проигрывается” в конкретном месте и в конкретной ситуации, мы имеем в виду, что что-то происходит (sich abspielt), что что-то поставлено на карту.

Согласно Гудману, многогранный смысл определённо исходит из множества опытов контакта, где субъект не является ни активным, ни пассивным, а живёт средним способом творческого приспособления. (Perls., 1994, 155; 201).Это становится очевидным, если учесть, что функции Self постоянно увеличиваются, расширяются за счёт контакта. Действительно, если Self было бы только активным, оно не смогло бы стать чем-то другим и существовали бы только проекции; если бы оно было только пассивным, то оно бы не смогло вырасти, и страдало бы от интроекции (ibid.). Терапевт и клиент, однажды пустившись в приключение, и “подвергнув себя риску” не могут ожидать, что они смогут контролировать опыт по мере его получения: он охватывает их и принимает их, подрывая их намерения и расшатывая предположения. (Sansonetti, 1988, 238). К этому моменту каждый из них становится всего лишь частью единого целого, ритм которого становится нормой для обоих: никто из них не станет протагонистом, никто не будет подчиняться пассивно. Проживание этого опыта каждым из них, привлекая все возможности и ресурсы своего существования, и есть те самые взаимоотношения, которые развиваются и направляют себя к исцелению.

И последнее. Согласно Гадамеру, интуитивная природа феномена игры является решающим аспектом. Игра – это форма, которая имеет значение в самой себе, мы не играем для того, чтоб достичь чего-то вне игры, мы играем для того чтобы играть. (Gadamer, 1983, 139; 144). В игре заключена финальная независимость, которая делает её в истинном смысле гештальтом, фигурой, которая организует свои собственные значения. Игра является достаточной сама по себе. На языке Гудмана, мы можем сказать, что не существует ничего “за” и “вне” терапевтических взаимоотношений по мере их развития. Нет ничего, что должно быть нереальным, и нет ничего, что должно быть сделано в последствии. “Диагностика и терапия – это единый процесс”. (Perls et al., 1994, 230).

Внешность – это не обманчивая личина заурядности, которую необходимо сорвать; это сторона, в которой проявляется то, что реально возникает; а если мы не готовы покорно следовать течению феномена, мы не можем достичь истины, так как то, что проявляется, и есть истина.