Симптом как крик о помощи: “призыв” к взаимоотношениям (и роль теории)

С точки зрения герменевтики, терапия прежде всего – это место для постановки вопроса о значении. Гештальт терапевта отличает особенный взгляд на этот вопрос. Гештальт терапия не может, подобно психоанализу, опираться на мета-герменевтику, которая использует открытые вопросы и проясняет свои термины когнитивно, восстанавливая предполагаемое первоначальное значение.

Согласно Гудману, терапевт совершенно точно знает, что текст принадлежит клиенту. Именно клиент произвёл его, поэтому очевидная непохожесть/отличность текста диалектично смешана с его привычностью. Ситуация интерпретации занимает промежуточное положение между чем-то ‘привычным’ и ‘посторонним’. Новизна и интерпретация существуют только благодаря этой ‘постороннести’. Но это не было бы возможным при абсолютной необщительности интерпретатора и его объекта, без возможности контакта.

Другими словами, это значит что, клиент расположен к пониманию текста симптома (что текст симптома содержит свою собственную особенную расположенность к пониманию клиента), к его первичной интерпретации: в нём заключается истина, касающаяся только самого клиента, и которую никто не сможет найти за него. Терапию не проходят, чтобы получить заранее установленный смысл, чтобы изучить и адаптироваться к теоретической модели здорового человека. С точки зрения Гештальт Терапии, для того чтобы исцелиться нужно вновь обрести свои собственные силы, найти себя, почувствовать, что ты на правильном пути. Только сам клиент в состоянии понять себя в симптоме и осознать его значение. (Perls et al., 1994, 25). Всё, что может сделать терапевт в этом случае – это сопровождать его/её в герменевтическом приключении. В этом смысле, психотерапия поистине является “эволюцией Сократической диалектики”. (ibid.).

Однако принятие на себя роли спутника не означает, что терапевт приобретает стерильную пассивность. В действительности он знает, что симптом – это текст, произведение искусства, как называл это Фрейд. Это плод творческой активности клиента, которая стремилась освободиться, но до сих пор сдерживалась ригидностью.

С другой стороны, значение никогда не рассматривается изолированноо: каждый текст, как мы уже сказали – это крик о помощи, неудовлетворённый поиск того, кто бы сумел выслушать. (Gadamer, 1983,160). Но к чему взывает текст симптома? Ответ однозначен: симптом взывает к взаимоотношениям. Потеря своей ригидности означает осознание собственного внутреннего отношенческого компонента. (Salonia, 1992, 10-11). Установленная истина не может игнорировать конкретность терапевтических взаимоотношений. На языке герменевтики, мы бы сказали, что смысл заключается ‘во взаимоотношениях’. Конечно, кто-то может пойти дальше и сказать, что … истина может родиться только в (терапевтическом) диалоге. Каждый отдельный случай, претендующий на ценность априори, отрицает значимости (серьезности) взаимоотношений и таким образом разрушает основу герменевтики. (Gadamer, 1979, 159). Но это ещё не всё. Каждый призыв являющийся актуальным по сей день, указывает на потребность, которая существует сейчас. Природа этого призыва – быть неопределённым запросом, который как в архетипичном возвещении в Библейских словах, взывает вовне, к конкретности текущего опыта. Симптом, как зов о помощи, не стремится к реконструкции первоначального замысла, истинного internio, а требует, чтобы интерпретатор вошел с ним во взаимоотношения… . (Gadamer, 1983,160).

Основа фундаментальной интуиции тезиса ‘здесь и сейчас’ заключается в том, что, “терапевтическая ситуация – это продолжение незаконченной ситуации клиента ”. Терапия – это не просто декорации, аналогичные тем, которые вызывают тревогу в жизни клиента, это драматическое воспроизведение, в котором терапевт принимает на себя роль актёра как отражение; это скорее сам перенос незавершенной ситуации в настоящее, это эффективное присутствие отношений, в которых на карту поставлены участники.

*****************************

Мы ещё вернёмся к зачаровывающей герменевтической метафоре терапии как некой игры, но прежде взглянем на неё с точки зрения терапевта, осознающего, что он приглашен во взаимоотношения, и у которого нет больше ничего, чтобы облегчить страдания пациента. (Salonia, 1992, 11). Но эффективные взаимоотношения предполагают диалог междуинакостью и тем, что не может спонтанно возникнуть в терапии. Дело в том, что пациент живёт в порочном круге незаконченных ситуаций, и не способен встретиться с актуальной ситуацией желаемым способом. Для него действительно слишком трудно увидеть перед собой другого человека. Он склонен редуцировать другого в суррогат ожидаемой инаковости, от которой он с хорошо натренированной способностью спасается бегством. (Perls et al., 1994, 103-106)

В чём же тогда заключается роль терапевта? Гудман говорит: “Его задача – просто поставить проблему, которую клиент не смог адекватно разрешить, и в которой он не удовлетворён своей неудачей”. Давайте попробуем разобраться. Наиболее очевидно и даже несколько раз подтверждено в книге, что ‘проблема’ здесь должна восприниматься как ‘упражнение’. Но с точки зрения полной оценки актуального опыта психотерапии этот ответ не является вполне удовлетворительным. При этом упускается полное прояснение того, что реально представляет собой проблема. Здесь к нам на помощь приходит герменевтика: “Что есть проблема? Метафорически можно выразить это, представив взаимодействие соперников на ринге. Это препятствие, вставшее на пути другого мешающее его дальнейшему движению. Если перенести это в дискуссию, то аргумент, который противопоставлен одним из сцепившихся, подобен препятствию. ” (Gadamer, 1993, 32).

В строгом смысле, препятствием является другой, который мешает вам двигаться дальше. Для терапевта “поставить проблему” значит, при последующих встречах, предоставить себя в отношения другого, несущего в себе отличие от пациента, и не позволить ему успешно использовать те способы преждевременного срыва контакта, которые делают его опыт контакта с реальностью бесцветным.